Кнок-Кнок

      Следующей остановкой являлись покои Леди Дамслетт. Скарамучча, вопреки бурлящему ужасу в грудной клетке, решил не медлить, сразу двигаясь в направлении её дома. Как это не странно, но у каждого Предвестника было собственное место, участок земли, выделенный лично для них, а так же бригада из рабочих, что и построит для Предвестника дом, который ему только захочется. Даже у такой язвы и гниющей раны на теле Царицы, как Скарамучча, было собственное поместье, только вот, он постоянно был целью для ночёвок в оном Тартальи, по неясной для самого сосуда причине. Одиннадцатый, словно банный лист, прицепился к Скарамучче и не желал отлипать, пока на него не наорут или не оскорблят. Ну, Шестой и не жалуется, ибо выплёскивать раздражение на рыжем ему только в радость. Этот балбес, с шилом во всеми известном месте, лишь раздражал, мешая заниматься не то что работой, личными делами. Он был недальновиден, он был наивен и импульсивен, так выражалась сама Синьора. К слову, не только Скарамучча страдал от постоянных визитов «товарища». Синьора, насколько остальные Предвестники были осведомлены, очень много времени проводила с Капитано, который не стеснялся практически каждый день заходить к ней в гости, пускай и не на продолжительный срок. Куникудзуши, когда посещал саму Розалину, наткнулся и на Капитано, приняв его присутствие в гостях у Восьмой, как случайное стечение обстоятельств, но почему-то задумался сейчас об этом. Настолько, что даже встал, едва кутаясь в шубу, что ему чуть больше по размеру из-за его собственной гордыни, да подставляя бледное лицо ветру. Шестой нахмурился, пытаясь увидеть в действиях Капитано скрытый смысл, какую-то цель. Может, они пытаются провернуть злобный план против Царицы? Или кого-то из Предвестников? Возможно, учитывая, какая же Синьора сука, а Капитано тихий и странно-устрашающий. Иногда, когда Скарамучча нагло вглядывался в тьму шлема Четвёртого, ему казалось, что внутри на него что-то смотрит, что-то, что не является человеком. Что-то, чего следует опасаться, сторониться, если жизнь ценна.       Шестой быстро опомнился, тряхнув головой, сбрасывая с себя остатки размышлений, наконец подходя ближе к дому Дамслетт, оглядывая запертый, резной забор из чёрного металла. Он был обвит зелёным плющом, и Шестой загадочно подумал, а как, собственно, растение живёт? Протягивая пальцы, коснулся листьев растения, загадочно хмыкая. Растение настоящее. В таком-то морозе может спокойно выживать только он, и то за счёт специфичного строения тела, но живой организм не выдерживает таких температур. Но, это же растения Колумбины, так что всё возможно. Шестой открывает ворота и без каких-либо помех проходит к саду. Не останавливаясь полюбоваться растениями, что умудрялись расти даже сквозь толщу снега, он начинает барабанить в дверь, хмуря тонкие брови. Но ему никто ничего не открыл. Скарамучча раздражённо выдохнул, после чего схватился за ручку двери, активно дёргая её, пока дверь со скрипом не открылась. Он совершенно забыл о чувстве самосохранения, поэтому горделиво прошёл внутрь и громко оповестил о своём присутствии: — Эй! Есть тут кто? — На самом деле, он не ждал, что дом Колумбины встретит его настолько всепоглощающей тьмой. Тут словно не было окон и ламп от слова совсем, ни единого источника света. Что за чёрт? Как в таком доме не убиться? Даже учитывая, что ему умереть будет немного тяжелее обычного. — Ау-у! Скарамучча не сразу услышал тихие быстрые шаги позади своей спины. Дверь с грохотом закрылась, вынуждая напряжённого Шестого подскочить на месте и вытянуть руку в сторону источника шума, готовый щедро одарить разрядом тока любого, кто окажется перед его лицом. Однако, мягкий, нежный голос послышался откуда-то справа, и не привыкшие к темноте глаза уловили лишь смазанный хрупкий силуэт. — Гость госпожи Дамслетт должен подождать в зале для приёмов. — Голос был, пусть и нежный, но абсолютно безэмоциональный и монотонный. Оставлял неприятный осадок на коже, словно от чувства опасности, но разве эта девчушка может ему что-то сделать? — Прошу, гость госпожи Дамслетт, пройдите за мной. Как мне необходимо представить Вас госпоже Дамслетт? Скарамучча едва сморщил нос. Вглядывался в темноту, в тщетной попытке увидеть лицо говорившей, но ничего не удавалось и сосуд в итоге сдался, лениво, даже небрежно, бросив: — Скарамучча. Её коллега. — Он старался скрыть напряжение и страх в голосе. Ему не хотелось, чтобы слуги Колумбины или, не дай Царица, сама Колумбина почувствовали его. Как диких животных, страх их заводит. Послышались шаркающие шаги и Скарамучча неожиданно осознал, что девчушка ходит так, чтобы он слышал, где она, и не потерялся. Опомнившись, он последовал за ней, задумчиво пытаясь разглядеть интерьер дома Колумбины. Девчушка больше ничего не сказала. Она виртуозно ориентировалась в полной тьме, легко огибая статуи, в которые сам сосуд не единожды врезался, тихо шипя ругательства. Наконец, они вдвоём, преодолев все преграды в виде тумбочек и чёртовых статуй, достигли зала для приёмов. Служанка распахнула двери, пропуская вперёд сосуд, после чего прошла сама, тихо прикрыла дверь и провела его за руку к ближайшему мягкому дивану. Скарамучча так и не смог понять, какого он цвета. Тем временем, девчушка поправила своё платье, по-крайней мере по звуку ткани, это было платьем, и негромко, нежно проговорила: — Скоро прибудет госпожа Дамслетт. Прошу Вас, запомните, что госпожа Дамслетт не любит шум, а так же яркие вспышки света. Воздержитесь от использования Ваших сил и криков на приёме госпожи Дамслетт. А так же, в сие поместье тема работы под ужасным табу, поэтому, будьте милостивы, воздержитесь от обсуждения рабочих вопросов в зале для приёмов. Вынуждена откланяться. И, она удалилась. Так быстро, что Скарамучча не успел открыть рта, недовольно слушая звук закрывающейся двери. Как бы он не старался, но он не смог услышать её шаги. Она передвигалась бесшумно, словно паря над полом. Это потому что Колумбина не любит шум? К слову… Почему же тут так темно? Потому что Колумбина слепая? А слуги? Какого им передвигаться в такой тьме? Хотя, наверное они выучили каждый уголок дома, раз уж на то пошло. А готовка еды? Она тоже происходит в полной темноте? А уборка? Ничего же не видно, чёрт бы их побрал. Сосуд недовольно подпёр рукой голову, как неожиданно услышал уже знакомый голос: Снова не думаешь шире. С чего вдруг? Всё и так очевидно. Не думаю. Это вынудило Шестого снова наморщить нос и задуматься. Ну темнота тут кромешная, это же нужно Колумбине. В своём поместье он такого не позволяет, но это его дело. Раз эта чокнутая хочет находиться в темноте, пусть находится. Ты ведь догадываешься, почему? Так она же слепая, не так ли? Зачем ещё? Подумай лучше. Что ещё может стать причиной существования этого дома без единого окна? Вообще-то, тут никакой системы проветривания… Воздух более плотный и душный, жарче, чем в любом другом доме. А ещё, что самое непримечательное, тьма сгущается. Даже находясь в ней достаточно долго, ты не привыкаешь примерно наполовину. То есть, даже сейчас, Скарамучча мог разглядеть что-либо, но с большим трудом. А какого служанкам? Подумай, кому тут будет наиболее комфортно? Ночным существам? Они же лучше видят в темноте. Им легче скрываться в темноте, они ориентируются больше по звуку и вибрациям. Типа сов или летучих мышей. Верно. И какой вывод? Колумбина — летучая мышь? Голос не успел подтвердить или опровергнуть его размышления. Отчётливо послышался странный, мелодичный голос, что напевал какую-то колыбель, шум открывающейся двери, а после и шелест одежды. Колумбина? Видимо. Навряд-ли таким образом вернулась служанка. Скарамучча только спустя пару мгновений почувствовал, как до его висков словно коснулись мягкие кошачьи лапы, что едва надавили на кожу. Скарамучча едва нахмурился, коснулся головы и попытался отогнать чувство прикосновения, но ничего не получилось. Тем временем, напевающая Колумбина, по ощущениям, опустилась напротив Скарамуччи, направляя лицо в его сторону. Воцарилась неловкая тишина. Колумбина, кажется, не дышала, а Шестому это и подавно не было нужно. Он едва кашлянул, но говорить не решился, и тогда голос подала сама леди Дамслетт: — Чего ты хотел? — Она едва говорила, но её голос словно звучал у него в голове. Он не был уверен, что она даже открыла рта, посему едва вздрогнул и с усилием принялся разглядывать силуэт Колумбины. — Я сомневаюсь, что ты посетил меня, чтобы помолчать. — Я хотел поговорить с тобой. — Невольно, сам сосуд начал говорить тише. Он нервно смял руки на своей одежде и слегка прикусил губу, не зная, с чего начать. — Тогда, начнём. — Колумбина, кажется, отзеркалила его жест и, Скарамучча клянётся, зашевелила крыльями на голове. — Я хочу поговорить с тобой о сердце, что ты вытянула из меня. — Скарамучча даже немного опешил. Это совсем не то, что он хотел сказать. Даже больше, он не намеревался говорить, это сделал кто-то за него. Не успел он мысленно прошипеть голосу заткнуться, как снова заговорил: — Это безумно важно для меня, Колумбина. Я не могу спокойно существовать, когда то, что я всю жизнь считал истиной, рушится. Колумбина издала смешок, который отдалённо был похож на чих. Она выпрямилась, сложила руки на коленях, едва улыбаясь. Прошло ещё немного времени, прежде чем она снова подала голос, но когда она заговорила, сосуд оцепенел. — Значит, ты назвал это сердцем? Я впервые слышу это сравнение. На самом деле, каждый зовёт это по своему. Душой, правдой, счастьем, кто-то даже назвал это самой жизнью, но не сердцем. Видимо, оно принимает вид того, чего человеку смертельно не хватает. — Она снова хихикнула и в теле сосуда разлилось напряжение. В глазах немного поплыло, но он попытался держать себя в руках. — Что конкретно ты хочешь у меня узнать? И ведь действительно. Что он хотел узнать? Почему его внимание так легко развеивается? Сосуд поймал себя на том, что постоянно думает о чём-то совершенно несвязным с темой его «Сердца». К примеру о форме кактусов. Он замечает, что люди, собирающие кактусы, отдалённо на них похожи. Люди, собирающие круглые, шарообразные и зачастую крошечные кактусы, являются кроткими, спокойными и крайне внимательными. Те, кто предпочитают кактусы длинные, суровые и прямолинейные. Обладатели конусообразных кактусов очень широки душой и предпочитают большие компании, состоящие из семьи или близких друзей. А ещё есть люди, которые собирают… Соберись. Она делает это специально. Отвлекает внимание? Она? Но ведь она даже не дышит. К слову, разве ей не нужен воздух, как любому живому существу? Если судить логически, то она явно не кукла, да и не сосуд. Что она такое? Может, гомункул или гибрид? А может, она одна из тех монахов, которые идут в горы, чтобы отдать себя под волю богов и могут годами не пить, не есть, даже не дышать? Но ведь она живёт в обычном городе, Скарамучча даже видел однажды, как она ела. Разве не показатель? Хотя, ведь есть разные монахи. Может, она служит Царице как-то по своему? Хотя, почему бы ей не являться каким-нибудь Адептом, или может даже Архонтом? Это бы обосновало её способности. А ведь если верить слухам, тот же Дотторе превосходит по силе Архонтов. Как же бесит. Заносчивый и мерзкий старикашка, и то вырвался практически на место Пьера. Разве не смешно? Возьми себя в руки, наконец! Что? Скарамучча нелепо проморгался, ловя Колумбину на зевке. Она снова повернула к нему голову, и крылья на её голове затрепетали, словно она услышала, как он моргает. Хотя, всё возможно. — Ты подумал? — Скарамучча недовольно вспыхнул. Она что, пытается обвинить его в медлительности?! Это ведь ОНА мешает ему что-либо сделать! — Или ты так жаждал моей компании для наиболее комфортного молчания в полной темноте. Ты мог просто написать мне письмо… — Замолчи! Ты пытаешься отвлекать меня, потому что… — Он замолчал. Почему? Зачем ей это? Какую тайну она скрывает за своей способностью? Скорее всего, информация о её способности может сильно навредить её силе и эффекту неожиданности, которым она очень любит пользоваться. Насколько Скарамучча знает, ни одна жертва Колумбины ни разу так и не обмолвилась о её силе, иначе бы о ней было бы известно больше, чем ничего. --… Потому что ты не собираешься мне ничего говорить. Колумбина склонила голову набок, словно ребёнок, увидевший что-то странное. Она легко подпёрла голову рукой и драматично вздохнула, предпочитая несколько мгновений помолчать. Чуть погодя, она всё же хмыкнула и странно-весело прощебетала: — Ты не знаешь, куда пытаешься лезть, дорогой коллега. Давай сыграем в игру? Если ты назовёшь ответ на три моих загадки, то я отвечу на твой вопрос. Если ошибёшься хоть в одной, то уйдёшь и впредь никогда не станешь интересоваться тем, что ты назвал сердцем. Сосуд едва нахмурился и сжал пальцы на подлокотнике дивана. Так, что ногти проехались по дереву, издав не самый приятный звук. Он любит загадки, он и сам развлекался ими, пока путешествовал, но один чёрт знает, что она могла ему загадать. Попробовать стоит, не так ли? — Договорились. Валяй свои загадки. — Каким бы наглым и уверенным голос Скарамуччи не звучал, Шестой был ужасно напряжён. Ему нужна эта информация, он ощущал это каждой клеточкой своего тела. Колумбина выпрямилась, расправила плечи и едва повела носком ноги по полу перед собой, издавая лёгкий, шуршащий звук ворса на ковре. Она, словно маленькая, радостно похлопала в ладошки и торжественно промурлыкала: — Первая загадка будет лёгкой! Большое, горячее сердце заточено в тысячу ледяных цепей, и бьётся там под тихий треск льда и тяжёлое молчание стражей, что взирают на сердце своими мёртвыми глазами. Пламя угасло в буре, и тысяча глаз наблюдает за приближающейся любящей смертью. — И, Дамслетт замолчала, позволяя сосуду немного подумать. Сказитель уставился перед собой, судорожно перебирая предметы, которые могли соответствовать описанию. Он прикусил губу, уставившись на Третью, как на поехавшую. Что она вообще только что ему изложила? Это не вещь. Это человек. Она описала прошлое человека. Большое сердце? Ледяные цепи? Мёртвые стражи? Любящая смерть? Скарамучча принялся судорожно думать. И первое, что пришло ему на ум, титул Царицы. Любящая. Когда-то, он язвительно высмеивал этот титул, говоря, что даже Архонт Инадзумы будет более любящей, ежели Царица, что театрально зовёт всех своих Предвестников «детьми». Его даже раздражало такое обращение. Унизительное. Слова сорвались с губ прежде, чем сосуд одумался. — Царица. Колумбина просияла. По-крайней мере, Скарамучча понял это по тому, что крылышки на её голове затрепетали, издавая хлопающие, весёленькие звуки. — Верно! Следующая загадка! Страсть и любовь погрязли в ненависти, заточённые в ледяную маску презрения. Любовь умерла вместе с желанием защищать, огонь потух в ледяном гробу, навсегда заточённый под сладкими звуками прощальных слов. Лишь колыбель преследует кроткий, тёплый огонёк там, где он никогда не потухнет. — Колумбина снова замолчала, а Шестой едва вздрогнул. Как она умудряется словами передавать эмоции и ощущения? Стоило ей прекратить говорить, на его плечи надавила смертельная тоска по кому-то, словно руками. Воздух стал холодным, с его губ сорвалось небольшое облачко пара, но это оказалось лишь видением. Он сглотнул, начиная думать. Скорее всего, это тоже о человеке. Гроб. А значит, мёртвом. Снова огонь, снова лёд, снова смерть. Возможно, даже метафоричная. В последних строках ответ найти явно не удастся. Она назвала описание. Вспомни описание. «Страсть и любовь погрязли в ненависти, заточённые в ледяную маску презрения. Любовь умерла вместе с желанием защищать, огонь потух в ледяном гробу…» Кто может подойти под описание потерявшего всякую любовь? Вообще-то, каждый. Нужно перебрать каждого Предвестника, чтобы выявить тех, кто ранее был влюблён. Не каждого. Многие не подходят. Смотри на человечность. Точно. Тот же Пьер явно не человек. Скарамучча даже не догадывается, кто он. Тогда… На ум пришёл Тарталья. Скарамучча быстро перебрал в голове разные части его биографии, но они не подошли под описание. Арлекино? Нет. Она содержала приют, но, насколько помнит Скарамучча, никого толком и не любила, кроме самой себя. Синьора? Скарамуччу осенило. Хотя, вернее сказать, ударило током от беглой мысли. Она ведь подходит. Её супруг, как его там… Рыцарь Фавониус, он же помер. А потом Синьора и превратилась в Алую Ведьму. Если глянуть на неё сейчас, она отлично подходит под описание той ещё стервы. Но почему Колумбина начала говорить о смерти и прощальных словах? — С… Синьора? Колумбина захлопала в ладошки, рассмеявшись. Этот смех пробрал сосуд до костей. — Верно! Верно! — Почему ты сказала, что Синьора в гробу? Разве она… — Однако, договорить Скарамучча не успел. Колумбина просто его перебила. — Следующая загадка! Слушай внимательно! Она самая-самая сложная. Истина привнесла в жизнь одни лишь муки, и как бы мотылёк не стремился к свету, он сжёг его додла, а ветер разнёс прах мотылька по миру, стирая память о нём в умах всех людей. Damnatio memoriae, вот наказание мотылька за все его грехи. Грудь сдавило как от нехватки воздуха. Скарамучча начал задыхаться, хотя даже не нуждался в воздухе. Он схватился за своё горло, на глазах выступила первая бусинка слёз. Он был готов сжаться в комочек и плакать, как маленький, лишь бы не слышать того, что слышал. Он едва проскулил, впервые отчаянно желая, чтобы голос в его голове смог успокоить Шестого. . . . Почему он молчит? Задумался? Почему Скарамуччу так сильно прибило душераздирающей тоской? Будь у него сердце, настоящее, горячее, наполненное кровью сердце, оно бы болезненно сжалась, и было бы тяжелее. Почему Колумбина так жестока к нему? Что он сделал, за что она так с ним обходится? . . . О чём ты задумался? Скажи мне, скажи мне хоть словечко, молю, дай мне знать, что я не один в этой ледяной камере наедине с душегубом. Не оставляй меня, когда ты так нужен. Она говорит… о нас. О тебе. Твоя погоня за истиной тебя сожжет. Нет, да нет же! Она точно о ком-то другом! Он же не может умереть! Только трескаться, как старое стекло, покрываться царапинами, но Дотторе всегда может его подлатать, да? Он даже смог заставить его думать, что внутри него не зияющая дыра, не пустота, а органы, настоящие, горячие! Заставил чувствовать холод, заставил бояться или смеяться, пускай и не по-настоящему. Но ведь он так же не может умереть! Она и правда… говорит и тебе. Назови ей ответ. И мы получим то, к чему стремились. Не хочу. Это будет ошибочный ответ, нужно подумать ещё! Мы не можем так легко облажаться, нужно приложить все усилия! Вспомнить, кто погиб в исследованиях, перебрать все имена мудрецов, студентов Академии в Сумеру, чтобы понять, кто умер во время обучения! Damnatio memoriae. Но ведь… И правда. Нет иного ответа, не так ли? Иначе бы загадка не имела конца. Иначе бы Колумбина просто обманула нас. Иначе… — Это я. — Голос оказался надтреснутым. Его посещала странная мысль, которую он не мог поймать за хвост и рассмотреть со всех сторон. Она просто ускользала от него, мешая сосредоточиться. Колумбина звонко захохотала, словно втаптывая его в мягкий ковёр. Она разломила его череп и прыгала по мозгу, пачкая им ноги, пол, мебель вокруг. Прыгала и смеялась. Смеялась и прыгала. — Угадал! Ты угадал! Но… думаю, ответ на твой вопрос тебе больше и не нужен, не так ли? — Колумбина радостно захлопала крыльями на своей голове, нетерпеливо подпрыгивая на диване. — Ты теперь думаешь о другом, я права? Права же? Ответь мне! Скарамучча молча поднялся. Он, едва шевеля ногами, двинулся на выход из зала для приёмов, слепо глядя перед собой. Нужно выбираться отсюда. Он сейчас помрёт, если останется в этом доме хоть на мгновение. За дверью его ожидала служанка Колумбины. Она молча, не говоря ни слова, взяла его за руку, поведя на выход, и как бы не старался Шестой, он так и не смог произнести ни слова, чтобы спросить её, что, чёрт подери, тут происходит. Он медленно прикрыл глаза и просто шёл следом за служанкой, словно слепой, пока они не дошли до главной двери. Там, когда тёплая ладошка отпустила его руку, он открыл глаза. Взялся за ручку громадной двери и толкнул её, на мгновение оборачиваясь, чтобы глянуть на служанку в свете дня. Он зря это сделал. Хотя бы понял, почему в доме нет окон и света. У служанки вместо глаз были две громадные, пустые глазницы. Не было даже век, они были выжжены. Не было ресниц и бровей, что придавало служанке искажённый, чудовищный вид. Так и тератофобию развить можно. Впрочем, он уже на грани. Стоило Скарамучче покинуть дом Колумбины, сама Третья Предвестница поднялась с места, поправляя подол своего платья. Она нежно улыбнулась, после чего слабо хихикнула в никуда: — Теперь, мотылёк, тебе осталось только сгореть.