Переступая

      Тайлер в какой уже раз подряд перечитывает сообщения от Дженнифер. Те состоят сплошняком из крепких ругательств и гневных эмодзи, она опечатывается через слово и не исправляется, она в бешенстве, в отчаянии, ей паршиво — и он клянётся себе, что никогда не чувствовал столько злости и ненависти с её стороны. И ему стыдно признаться, что он её осуждает. Что хочет нравоучительно вздохнуть и изречь глубокомысленное «а я говорил», — но кто он такой, чтобы её осуждать? Она амбициозная, она целеустремлённая, она перебесится — и тогда сделает всё, чтобы вернуть себе право играть в школьных командах и титул талантливой спортсменки, которую будет хотеть абсолютно каждый университет страны, заточенный под подготовку будущих чемпионов мира, как только ей стукнет шестнадцать и наступят горячие месяцы приёмной кампании.       Она всегда брала от жизни максимум. Она родилась побеждать. Она была влюблена в спорт.       А он был влюблён в неё.       Обычный парень с большим сердцем и восходящая звезда с большими амбициями. Звучит до тошноты драматично, когда этим двоим немногим больше тринадцати и четырнадцати.       Тайлеру кажется, что в тринадцать он понял жизнь. Тайлеру кажется — он неизлечимо болен любовью. Тупой, безответной, неправильной любовью, какой болеет добрая половина нынешних подростков.       Его любовь убивается на тренировках, питается сырыми плодами и протеином, ругается матом и пахнет дезодорантом с «морской свежестью» — крепким, мужским. Строчит гневные СМС и сидит под домашним арестом. Жалуется, что «затрахалась чахнуть над алгеброй».       Тайлер поджимает губы и качает головой неодобрительно, измученно. Её достигаторские замашки сведут её когда-нибудь в могилу.       «И даже тогда она будет из кожи вон лезть ради самых пышных похорон, какие только знал этот мир, потому что это, в конце концов, Дженнифер Грейс. Дженнифер Грейс, которая даже после смерти должна быть во всём первой», — неожиданно додумывается ему, и он хочет треснуть себя по лбу, потому что иронизировать о её смерти — это, чёрт возьми, уже чересчур.       Дженнифер Грейс, которая должна быть во всём первой, тем не менее, сейчас, наверное, ещё больший ребёнок, чем Тайлер тогда, когда она его так называет вслух или где-то там у себя в мыслях. Она жалуется ему, и канючит, и закидывает сотней недовольных смайлов, и ему кажется, что она атакует.       Но она не атакует — ей просто дерьмово и она ищет у него поддержки, как у лучшего друга. Наверное, лучшего.       Тайлер на звание «лучшего», однако, не претендует — для этого есть девчонки. Но пишет она почему-то всё равно именно ему. Потому, видимо, что с ним ей кажется проще.       И Тайлер поддерживает. Не ищет причин, не пытается читать между строк — поддерживает потому, что это для него правильно. Даже если на деле хочется её прибить и прочитать воспитательную тираду.       Тайлер сидит над домашкой и напряжённо думает над анализом текста, который задали по английскому на завтра, когда телефон автоматически воспроизводит:       — Приедешь ко мне сегодня? Честное слово, ещё час алгебры — и я откинусь. У тебя есть шанс меня спасти.       Она записала ему голосовое. Звучит так, будто выдохлась ещё неделей ранее, шуршит страницами, роняет карандаш под стол — он понимает это по характерному стуку и сдавленному, глухому «бля», после которого сообщение обрывается.       И он, конечно, едет. Без вопросов и опасений — едет потому, что нужен ей сейчас. И умоляет себя не брякнуть ничего осуждающего, потому что кто он такой, чтобы её осуждать.       Она ведь обидится. Расстроится. Или взбесится и пошлёт его нахуй, потому что поддержка ей важнее, чем поучительный тон.       Мать интересуется, куда это он собрался, когда видит его у входной двери натягивающим через голову джемпер, и он отвечает честно:       — У Дженнифер не всё хорошо, она попросила приехать. — И добавляет: — Не волнуйся, я вернусь через пару часов.       А потом быстро целует в щёку и выскальзывает в дверной проём, впуская в холл влагу и холод, сквозняком тянущиеся с улицы.       Элеонора охает и прикрывает дверь.       И думает — господи, он такой искренний в своих вечных попытках помочь всем и каждому. И такой влюблённый.       Они не общались давно — Элеонора знает. И вот Дженнифер пишет ему — и он срывается по первому зову. Не строит причинно-следственные: никогда этого не умел, да и зачем уметь, когда у подростковой влюблённости всё равно никакой логики. Элеонора не берётся судить — она молчаливый наблюдатель. Она знает Дженнифер и знает своего сына. У её сына преданность как одно из основных качеств в характере, и она любит, уважает его за это.       Надеется, что Дженнифер уважает — хотя бы — тоже.       Тайлер зябнет в полупустом автобусе ровно три остановки. Под подошвами кроссовок хрустит подмёрзшая жухлая трава, пока добирается до двухэтажного дома, отделанного сайдингом — он такой же, как многие в пригороде, ничем примечательным не выделяется, но Тайлеру кажется особенным хотя бы потому, что тут живёт девчонка, задолжавшая ему его бескорыстное огромное сердце ещё три года назад.       Он топчется по пыльному коврику с «добро пожаловать» и всё время косится на дисплей телефона — там открыт диалог с Дженнифер. Нервно ждёт, когда рядом с его «я у двери» всплывёт отметка «прочитано».       Дженнифер не читает, но он слышит торопливый топот вниз по лестнице с той стороны двери — с такой скоростью может спускаться только она. Слух не обманывает — Дженнифер появляется перед ним через секунду, и она в растянутой домашней футболке с потрескавшейся надписью «Лос-Анджелес, бесконечное лето» и коротких шортах, и всё это так сильно не похоже на погоду за окном и на то, что Тайлер перед ней в толстом джемпере с капюшоном, потёртых джинсах и раскрасневшийся от пронзающего холода, на который пригород Лос-Анджелеса как никогда щедр в середине февраля.       — Ну заходи, чего стоишь!       Дженнифер улыбается ему. И он хочет запомнить эту улыбку во всех деталях, но тактично не замечает припухшие веки. И то, как она, будто вдруг опомнившись, прячет за спину руки с разбитыми костяшками.       Прошлым вечером она билась в истерике и долго, остервенело долбила по боксёрской груше у себя в комнате голыми руками — Тайлер уверен, что там на обивке из синтетической кожи всё ещё видны высохшие подтёки крови.       Она всегда бьёт по груше, когда злится. Не лезет в драку, не испытывает чужое терпение — идёт и бьёт по груше до тех пор, пока не устанет и не разрыдается на полу возле. Она хорошо контролирует гнев. Она не причиняет вреда. Она ненавидит быть слабой.       И она всегда улыбается с видом «я в порядке», когда на деле не в порядке у неё примерно всё.       Тайлер иногда думает, что знает о ней слишком много.       Он никогда не видел её в слезах, потому что слёзы — это ведь не спортивно. Не про силу и независимость. Не про неё. Но он уверен — её эмоции гораздо сильнее того, что она показывает другим. Он видит, чувствует их последствия — и они разрушительны. У неё, Дженнифер, всегда во всём первой, улыбка скрывает: «я в жопе».       — Знаешь — ты молодец, что решила… к кому-то обратиться, — говорит Тайлер, когда прикрывает за собой дверь и стягивает с головы огромный капюшон. У него смелости не хватает заменить «к кому-то» на «ко мне»: так он чувствует себя эгоистом, а он ведь вовсе не эгоист.       — Боже, не начинай, — Дженнифер стонет и закатывает глаза. — Я тебя позвала не чтобы жаловаться на то, как у меня всё херово теперь, когда меня отстранили и попёрли из всех школьных команд. Не для этого, слышишь?       Она встаёт перед ним. Смотрит. У неё в карих глазах отражается очередная попытка сохранить твёрдость: «не зли меня, Тайлер». Тёмные волосы, крепко стянутые резинкой на самой макушке, упрямо выбиваются прядками и спадают на лоб. Тайлер отмечает, что в такую Дженнифер он влюбился тогда, когда понятия ещё не имел, что такое любовь. Он и сейчас не то чтобы это самое понятие имеет — что, в самом деле, может знать о любви мальчишка в тринадцать, если у него ещё ни разу не было девушки?       Тем не менее, в тринадцать Тайлер знает о человеческих эмоциях, контрацепции и о том, что Дженнифер Грейс скорее поцелует разборную гантель, чем парня — и вовсе не обязательно, чтобы этим парнем был именно он.       — Окей, тогда… для чего ты меня позвала? — Тайлер не понимает, спрашивает он потому что запутался или потому что хочет, чтобы она рассказала ему о причинах сама.       — Для того, чтобы — ну не знаю, прикольно провести время? — жмёт Дженнифер плечами. — Ты вчера сказал про то, что мы не общаемся толком, и я подумала — в жопу алгебру, надо как-то наверстать упущенное.       — Неужели тебе это оказалось важнее, чем подготовиться к пересдаче всех пропусков, чтобы восстановиться в командах? — Тайлер удивляется. Серьёзно — он удивляется и признаёт, что готов был услышать что угодно, но только не это.       — Типа того. Ну и чтобы не сдохнуть — мне, всё-таки, пока ещё дерьмово от всего, что случилось.       Тайлер вовремя подлавливает себя на своём «а я говорил; а вот если бы ты…». Вовремя. Пронесло.       — Я понимаю, — говорит он вместо этого. И действительно понимает.       — Ага. — Дженнифер кивает совершенно буднично. — Я жду в гостиной!       Когда Тайлер выходит из ванной, ему почему-то кажется нужным спросить:       — А тебе… не запретили играть? — он наблюдает, как она вертит в руках джойстик от консоли, и приподнимает бровь.       — Запретили, но кого это волнует? — усмехается Дженнифер и запускает игру. — Зарубимся в файтинг — это штука такая, где надо друг друга убивать, бороться и всё такое. И это не вопрос, это утверждение, приказ, если хочешь — садись давай, я сейчас от скуки умру.       Тайлер усаживается рядом, и ему тут же настойчиво впихивают в руки второй джойстик, тараторят про правила и про «в первый раз поддамся, не боись». И в этом вся Дженнифер — будет болтать без умолку, подначивать и горящими глазами смотреть.       А у самой вдруг костяшка разбитая кровоточит, когда она управляет персонажем на экране слишком активно и спёкшаяся корка трескается.       — У тебя кровь, — замечает Тайлер и ставит — наученный — игру на паузу. Дженнифер в ответ на такое вопиющее самоволие пронзает осуждающим взглядом и с паузы тут же снимает, но он не унимается — ставит снова.       — Да блин, забей! — Дженнифер проблему решает просто — обтерев тыльную сторону ладони о шорты.       Тайлер наблюдает почти в ужасе.       — Ты знаешь, что кровь плохо отстирывается, да?       — Плевать, — от него отмахиваются, как от назойливой мухи, но он от этого, конечно, назойливой мухой быть не перестаёт.       — Дженнифер. Рана кровоточит. — Он придвигается уверенно, снова заставляет пиксельных мужиков в форме нелепо замереть на экране, выцепляет у неё из пальцев джойстик и берет за руку — осторожно, чтобы не навредить.       Она на него смотрит с видом «боже, ну ты и зануда», но слушается, сидит смирно.       — Ты хоть знаешь, сколько у меня травм было за всю жизнь? Я столько крови потеряла — тебе и не снилось. Корки — хуйня.       — Только не говори, что гордишься этим. — Тайлер вздыхает и не замечает, что поглаживает её руку там, где она не разбита. — Я хочу помочь.       — Перестань пытаться помочь, ладно? — Дженнифер вырывает руку и снова тянется к джойстику. Сажает на белый корпус каплю крови, а потом Тайлер перехватывает её за кисть.       — Перестань отказываться, когда тебе предлагают помощь.       Он копается в рюкзаке, выуживает оттуда пачку обеззараживающих влажных салфеток и осторожно промокает кровоточащую рану в надтреснутом месте.       — Тебе, может, в мои личные травматологи записаться? — острит Дженнифер и сцепляет зубы — больно.       — Запишусь, если понадобится, — Тайлер пожимает плечами и выбрасывает салфетку. — И в психологи, и в астрологи, и вообще в кого угодно. Львам, кстати, сегодня велено улыбаться почаще.       Дженнифер улыбается.       Она в коротких шортах и растянутой футболке, и кончики пальцев у неё ледяные, потому что одета не по сезону совсем — но внутри у неё почему-то становится тепло-тепло.       Она хочет — хочет его обнять. Импульсивно, внезапно. Но удерживает себя от порыва — вместо этого спрашивает:       — Почему… почему ты решил всё-таки приехать? — своим персонажем она управляет на «отвали», почти не смотрит даже на экран. Зато смотрит на Тайлера, ищет его глаза — зелёные-зелёные, в которых игровые спецэффекты — синими вспышками.       — Потому что ты попросила? — отвечает он. Удивляется — и не понимает даже, сколько смысла она в этот вопрос вложила.       А потом вдруг понимает.       — А, ты про… Про это. — Прежде чем Дженнифер берётся объяснять, про что именно «это», он удовлетворяет её любопытство сам: — Потому что ты мне важна — кажется, это чувство так называется.       Дженнифер этот ответ устраивает — больше она ничего не спрашивает. А Тайлер продолжает задумчиво и джойстик откладывает:       — Я бы, знаешь, и без просьб всяких приехал. Если бы, ну… был точно уверен, что тебе это может помочь. Что я могу тебе помочь.       Дженнифер джойстик откладывает тоже. Интуитивно как-то понимая, что этот разговор может затянуться и становится уже достаточно серьёзным для того, чтобы в игрушки не играть параллельно, — гасит плазму.       — Ты не уверен? Не уверен, что можешь?       — Я не знаю. — Тайлер скребёт ногтем большого пальца протёртую на коленке джинсу, пока формулирует мысль. — Я, кажется, о тебе нынешней ничего не знаю. Да и не любишь ты, когда помогают. Только я не могу, не могу не помочь — мне так хочется видеть тебя счастливой. Даже когда мы не общаемся, знаешь?..       Дженнифер слушает, замерев на месте.       Он в свои тринадцать с половиной ей видится вдруг невероятно умным и рассудительным. И это так сильно против тех правил, которые она выстроила в своей голове, что…       — Ты невозможный.       Это единственное, на что её хватает.       — В плохом смысле или в хорошем?       Нет, всё-таки где-то на тридцать процентов он всё ещё ребёнок. Такой искренний в своей непосредственности, что это даже не раздражает, а умиляет.       — А я ещё не определилась. — Дженнифер улыбается снова. — А если без шуток — спасибо. Спасибо, что пытаешься.       «Спасибо тебе за тебя».       — И… прости меня?       Тайлер выгибает бровь — не понимает.       — Ну, за то, какая я бываю… несносная, вот. И грубая. И…       — Ты классная, Дженнифер. — Тайлер придвигается к ней настолько близко, что она своим отмёрзшим уже бедром чувствует его — тёплое. — Даже когда несносная. И грубая. Ты классная, окей? Я тобой восхищаюсь.       Дженнифер слов не надо — она восхищение читала всегда по глазам. А сердце у неё от его откровений почему-то всё равно сжимается.       — Ты сильная и так много всего умеешь! — у него же в голосе — поистине детский восторг. — Я не думал, что у меня получится дружить с тобой. Вообще. А у меня получилось. Ты, вот, измениться мне помогла. И если я могу помочь чем-то в ответ — ты говори, всегда говори, ладно?       «Я так хочу быть для тебя кем-то».       — Ладно.       Вдох-выдох.       Она сильная, она не заплачет.       — Договорились.       Когда Тайлер обнимает её у двери на прощание и со своей милой, непосредственной, Тайлеровской этой улыбкой просит пообещать не вешать нос — она, конечно, обещает.       А потом, за закрытой дверью, раздражённо утирает влажное лицо о локтевой сгиб.       Вдох-вдох.       «Дура ты — он тебя, кажется, любит».       Внутри что-то сыпется, как штукатура со стен. Знать бы ещё, почему.       Этим вечером она даже не находит в себе сил бить по груше, зато почему-то вдруг находит силы учиться — и корпит над уроками добрых два часа, прежде чем засыпает.       Тайлер не знает, наверное, что сказал ей сегодня самые важные в мире слова.