***
Дженнифер Грейс четырнадцать. У неё тренировки, сборы, соревнования, старые травмы и амбиции до потолка. Дженнифер в третий раз за неделю игнорирует школу и пропадает в тренажёрном зале до вечера. Она здесь почти живёт, у неё по венам — адреналин, в мышцах — боль и «остановись, пожалуйста», а в голове — великая цель и «никогда». У неё на носу турнир по теннису, и она держит себя в форме изо всех сил, возможных и невозможных, оставляет на тренажёрах и корте всю себя, потому что не умеет иначе. Мечтает однажды попасть на олимпиаду. Мечтает стать чемпионкой мира — неважно, в каком спорте, потому что владеет не одним видом. Мечтает так сильно и яростно, что мечта становится целью. И упорствует с одной только мыслью в голове: «Грейс никогда не сдаётся». Её успеваемость давно уже катится ко всем чертям, и куратор обещает связаться с родителями, и грозит отстранением — но Дженнифер настырно уходит с последних уроков или не появляется в школе вообще: ей нет дела. Она не создана для занудства. Погодка сегодня мерзкая и у неё ноет плечо. Левое, вывихнутое пару лет назад на крытой ледовой арене. Она тогда упала во время тренировки по хоккею и не рассчитала — приземлилась так неудачно, что провалялась в травме и пропустила свой первый матч. И ненавидела себя, ненавидела — потому что смена сезона не значит прекращение спортивной активности. Для неё это лишь повод сменить направление. Сменила — и не попала на матч, к которому долго и упорно готовилась. И плевать хотела на то, что «хоккей — это не для девушек». И сожалела. И злилась. И выла, когда плечо раскраивало болью после того, как она дёрнула им, разозлившись. Она всегда дёргает плечом, когда злится. Сейчас… не злится — раздражается. Не любит чувствовать боль. Не любит, когда что-то мешает и отвлекает. Но берёт себя в руки, затягивает высокий хвост на макушке потуже, встряхивает тёмными волосами — гордая, — и петляет между шкафчиков в раздевалке, пробираясь к выходу. В зале шумно, гулко и играют ремиксы на популярную попсу, потому что фитнес ни подо что больше не получается. Людей много. У людей разный возраст, разные программы, разные цели и статусы. Дженнифер младше, кажется, всех до единого здесь, но это не имеет значения. Она занимается одна — наматывает километры и пульс на беговой дорожке, выживает на силовых и ещё собирается взять в руки ракетку — потом, как только выползет отсюда. У неё энергии через край. И она наивно, наивно надеется, что ей будет достаточно. Но плечо снова ноет, на этот раз сильнее прежнего, и тренировку приходится завершить досрочно. Дженнифер, неудовлетворённая, пялится на своё отражение в зеркале напротив шкафчиков в раздевалке спустя час. Шевелит плечом. Шипит, скулит «ау», чертыхается. Снова пялится — вспотевшая, в одном топе и с острыми выпирающими костями, хотя вообще-то вся состоит из мышц. Выступают ключицы, выступает весь плечевой пояс, даже скулы, мать их, выступают. Она одновременно девушка — фигуристая, подтянутая, и подросток — нескладный, неловкий. Как же это тупо, господи. Дженнифер сдувает выбившиеся пряди с липкого лба и натягивает тонкую синтетическую футболку ярко-жёлтого цвета. Плечо горит огнём, а она улыбается. Улыбается боли, потому что не привыкла иначе. На улице уже смеркается, когда она выходит из здания фитнес-центра с сумкой наперевес и вдыхает воздух влажный, промозглый. Зиму в Калифорнии она не любит. И ей кажется, что всё идёт наперекосяк, когда за спиной раздаётся «привет». Тон скорее вопрошающий, чем приветственный, и Дженнифер оборачивается с прищуром — не показалось ли? Отмечает: не показалось. За спиной у неё Тайлер Севилл. Тайлер весь просто какое-то ходячее безобразие: взмокшая чёлка цвета перезревшей пшеницы, глаза как два омута зелёные, нос в веснушках и ворот футболки топорщится вправо, потому что на правом плече у него рюкзак. Тайлер улыбается — открыто, мягко. Рад её видеть, кажется. Вместо ответного «привет» Дженнифер только кивает. И спрашивает, потому что спросить ей кажется важнее: — Ты откуда? Она знает ответ — он приходит сюда заниматься время от времени тоже. Он с прошлого года вытянулся, окреп, обзавёлся первыми мышцами. Она радуется его успехам. Но сегодня… чёрт возьми, почему сегодня?! Пока она пытается осмыслить немыслимое, он отвечает просто: — С тренировки. — И добавляет: — Я видел тебя. Ты крутая. Дженнифер усмехается: конечно, она крутая. А Тайлер продолжает — спокойно, так, будто знает точно, о чём говорит. — Знаешь, я хотел тебя встретить. — Ну так ты уже, — жмёт плечами Дженнифер. И морщится вся — вспоминает о боли. — Нет, в смысле — с твоей тренировки, — Тайлер поясняет. — С тех пор, как группа распалась, мы почти не видимся. Не только с тобой, а вообще. — У нас всех есть своя жизнь, тебя это удивляет? — Дженнифер звучит так, будто ей уже сильно за тридцать и она объясняет что-то пятилетке. — Она всегда была. И она не закончилась, когда пришлось завязать с музыкой. Тайлер теряется. Дженнифер жёсткая. Дженнифер… другая. Не улыбается, не трещит без умолку, не подначивает на авантюры. Не светится, хотя на ней по-прежнему солнечный жёлтый. Она как будто изменилась до неузнаваемости за несколько недель. — Я… понимаю, — пытается он найтись в словах. — Но это не причина прерывать общение. Дженнифер улыбается, и в её улыбке между строк можно прочесть «ты такой наивный, такой ещё ребёнок». Тайлеру тринадцать. С половиной. Дженнифер старше на год и свято верит в биологическое «девчонки взрослеют раньше парней». Так ей однажды Ханна сказала. — А кто сказал, что мы его прервали? — интересуется она, шутливо, по-свойски взъерошивая ему волосы. — Мы не прервали, мы просто выбрали свои приоритеты. Тайлер серьёзнеет у неё на глазах так резко, что она даже удивиться не успевает. Приглаживает растрёпанную чёлку — это не помогает, — и смотрит на неё несколько секунд, не моргая. — Я почти не вижу тебя в школе, — Дженнифер закатывает глаза и всем богам клянётся, что слышит в этих словах упрёк, — и все учителя про тебя спрашивают. Грозятся докладной директору и отстранением. Это ты называешь приоритетами? Пропускать уроки и торчать вместо них в тренажёрке двадцать четыре на семь? — Какой правильный, — фыркает Дженнифер. — Но знаешь — со мной эта морализаторская херня не сработает, окей? Тайлер закипает, но вида не подаёт. Она перестала радоваться жизни, зациклилась на своих великих свершениях, начала с завидной регулярностью пропускать учёбу и материться. Она стала другая. Он это признавать отказывается. — Нет, не окей, — парирует. — Ничего не окей. Ты изменилась, Дженнифер. — Людям свойственно меняться, Тайлер. — Она складывает руки под округлившейся грудью — а он не смотрит, не пялится, не смущается — ему всё равно и взгляд у него точно глаза в глаза, без подтекстов. — Если ты пришёл читать мне нотации — извини, я к этому не готова. — Я пришёл увидеться. Я, чёрт возьми, скучал по тебе, ладно? Она в его голосе слышит что-то вроде отчаяния, но ловит себя на том, что ей не жаль. Это даже забавно как-то получается, что ли — пришёл, нашёл, в чувствах каких-то объясниться пытается, строит из себя сурового-неприступного и мать Терезу одновременно. Милашка. — Увиделся — можно и по домам, — чеканит Дженнифер, сбегает со ступеней и перекидывает сумку за плечо. Левое. И стонет от боли — забылась. Снова. Сумка летит на мокрый асфальт, пачкается. Дженнифер хватается за плечо и ругается — из-за сумки и из-за боли. Скулит, шипит. Тайлер возникает по левую сторону от неё в мгновение ока, встревоженно заглядывает в глаза. — Ты в порядке? — волнуется, переживает. Как будто не было никакого непростого разговора и как будто его только что не отшили. — Нормально, — цедит Дженнифер сквозь зубы, но тут же кривится снова, как только пытается нагнуться и подобрать сумку. — Вот чёрт. — Уверена? — Тайлер опускается на корточки и передаёт ей сумку сам. — По-моему, тебе очень больно. — Забей, ерунда. — Дженнифер отмахивается и натягивает «всё-в-полном-порядке» улыбку. — Плечо, да? — Тайлер игнорирует её попытки прикрыться не к месту позитивным настроем. — Снова? — и прежде чем она изобретает очередной неправильный ответ, без тени сомнения заключает: — Мы едем ко мне. — Не лучший момент для приглашения на свидание, но молодец, что попытался, — отшучивается Дженнифер, а сама щурится — больно, больно, больно. — Предлагаешь тебя тут бросить? — Тайлер выгибает бровь и настойчиво берёт за запястье. — Идём. И пожалуйста, не говори ничего, о чём можешь пожалеть. Типа «не надо меня спасать» и всё такое. Дженнифер покорно идёт. Слушает и не возникает, пока он говорит, а потом хмыкает: — А тебе нравится играть в героя, да? Так чувствуешь себя старше, сильнее, значительнее — я понимаю, но мне… Тайлер возводит глаза куда-то в небо, уже потемневшее, и выдыхает: — Пожалуйста, помолчи. Прошу. Дженнифер молчит и хмуро глядит себе под ноги всё время, пока они добираются. С самого порога Тайлер удивительно расторопен — Дженнифер отправляет на диван в гостиную, а сам ищет аптечку. — Что бы подумали твои родители, если бы увидели это? — интересуется Дженнифер, с дивана наблюдая, как он копается в подвесном шкафчике в коридоре. И даже не приподнимается на носочки, как раньше. — Ничего бы они не подумали, — доносится ответ. — О, нашёл. Он скоро возвращается — с помятым тюбиком обезболивающей мази в руках, и щёлкает крышкой. — Что это? — Дженнифер с подозрением рассматривает тюбик и всё держится за плечо. — Твою мать, оно горит. — Обезболивающее. С охлаждающим эффектом, — развеивает Тайлер подозрения, а потом говорит: — Сними футболку. Дженнифер не хочет признавать, что его напор её удивляет. — Уже хочешь меня раздеть? — щурится. — Вот так сразу? — Боги, просто сними футболку. — В доказательство того, что не собирается сношать её как минимум до достижения возраста согласия, Тайлер выдавливает мазь на ладонь. Она прозрачная и пахнет ментолом. Дженнифер не стеснительная — делает, как он сказал. Остаётся перед ним в одном спортивном топе — чёрном, на тонких бретельках, и пытается подсчитать, в какой момент он сбежит от неё с красными пятнами по лицу. Три, два… Но он не сбегает. Сосредоточенно наносит на припухшее место мазь, растирает осторожно, массирующими движениями, и совершенно не обращает внимания на то, что рядом с ним буквально полуголая девушка. Дженнифер кусает себя за внутреннюю сторону щеки, чтобы не завыть ненароком, но не приходится — он не делает больно. Ни разу. И не краснеет. И вообще во всей этой ситуации проявляет невозможную выдержку. Она проигрывает борьбу с самой собой и всё-таки ему удивляется. — Вот так. Должно помочь, — крышка опять щёлкает — закрывается, и Тайлер уходит мыть руки. Возвращается с пакетом замороженных овощей и полотенцем в руках. Заворачивает пакет в полотенце, усаживается на диван рядом с Дженнифер и прикладывает к её пострадавшему плечу. Объясняет: — Мазь подействует минут через двадцать, но боль нужно снять сейчас. — Тебе бы во врачи с таким подходом, — Дженнифер перехватывает пакет другой рукой и улыбается той улыбкой, по которой Тайлер скучал — шаловливой, радостной, пусть и болезненной немного. — Я много читал про борьбу с болью, когда сам только начинал заниматься. Было очень тяжело, даже встать иногда по утрам не мог. Хотел бросить. — Но не бросил. — Не бросил. — Тайлер улыбается, кивает. — Спасибо тебе за это. — У тебя есть потенциал. — Дженнифер на секунду чувствует себя гордой наставницей. — Слушай… Зачем это всё? — Ну и вопросы у тебя, — поражается Тайлер. — Я просто решил помочь. Тебе, в конце концов, больно. Это плечо покоя не даёт. — Откуда ты вообще знаешь про плечо? — Дженнифер шуршит пакетом в полотенце, пытаясь повернуться. — Ты сама рассказывала мне эту историю, — говорит Тайлер как что-то само собой разумеющееся. — В одном из туров. Давно было. А я запомнил. Дженнифер замолкает на какое-то время. Боль стихает. А потом она снова говорит. — Спасибо тебе, но… больше не строй из себя строгого папочку. Я сделала свой выбор. — Я хочу понять тебя. Чего ты пытаешься добиться, загружая себя до такой степени, что мира вокруг не видишь? — Тайлер смотрит на неё. Долго, внимательно. Проникновенно, блин. Дженнифер думает — оскорбительно. Бесится. — Я вижу мира больше, чем ты можешь себе представить. — Я вижу только то, что ты пытаешься сделать возможным невозможное. — Тайлер забирает у неё пакет. Откладывает в сторону. Подпирает лицо рукой и отворачивается, гипнотизирует стену. — А я сделаю. Сделаю, понятно?! — взрывается Дженнифер. Аж на диване подскакивает. И опять беспокоит своё несчастное плечо. — Буду побеждать на олимпиадах, буду — всем назло. — Да ты изводишь себя на своих дурацких тренировках так сильно, что будешь мертва к тому времени, как организуют ближайшую олимпиаду! Тайлер кричит на неё впервые, наверное, в жизни. У него кровь стучит в висках и ломающийся голос хрипнет, срывается. Он чувствует себя виноватым. — Прости, я… не хотел. Просто то, что ты делаешь… неправильно. Он думает, что Дженнифер сейчас подорвётся с дивана, наорёт на него в ответ, даст пощёчину и не захочет с ним говорить больше никогда — она эмоциональная, неугомонная, она может. Он пытается приготовиться к этому морально, но она сидит молча. Дуется. И размышляет над чем-то, кажется. — Я только хочу сказать, что волнуюсь за тебя. — Тайлер звучит измученно. И виновато. — Тебе всего четырнадцать, а травм столько, будто ты уже добилась всего, чего хотела, сделала блестящую карьеру и ушла на свою заслуженную спортивную пенсию. Дженнифер, видимо, забавляет словосочетание «спортивная пенсия» — она прыскает, смотрит на него. — Глупый ты, Севилл. Тайлер только руками разводит: — Какой угодно, если позволишь за себя волноваться. Дженнифер приобнимает его перед тем, как уходит — по-дружески, в качестве благодарности. Теряется в темноте. И в собственных чувствах. Она дома. Плечо у неё давно уже не болит, а она не может уснуть. Сам факт того, что оно не болит, не даёт — навевает и навевает мысли о встрече и об этом во всех аспектах, от и до странном разговоре. Попытался наставить на этот идиотский «путь истинный». Накричал. Увидел без верха и ухом не повёл! Волновался. Волнуется. Дженнифер понимает, что запуталась. Дженнифер чувствует — он хочет её внимания, он его ценит. Дженнифер себя убеждает: лучшие отношения — это отношения со спортом.***
Следующим днём на почту обоим родителям приходит письмо с информацией об отстранении Дженнифер Аманды Грейс от занятий сроком на месяц. Тайлер читает гневное сообщение от Дженнифер на уроке литературы и с трудом удерживает себя от ответа «я же говорил». Дженнифер признавать его правым не хочется. У неё теперь проблемы и со школой, и со спортом, и с родителями.