Святая Грейнджер стояла здесь, перед нами, абсолютно обнажённая и не смущающаяся своей наготы, ведь скрывать ей было нечего. Она стояла, глядя на нас сверху вниз, и её руки обвивал тёрн, а по её бледной коже стекали рубиновые капли, украшая тело женщины алыми разводами. Я стала первой, кто преклонил пред ликом Святой колени. Она смотрела на меня совсем без страха и без насмешки, в её бездонных карих глазах я не видела самодовольства — лишь отголоски необъятной тоски и странное тепло, словно Святая взирала на родную дочь, а не на презренную магглокровку. — Прости нас, Святая, — с отчаянием в голосе прохрипел измождённый темноволосый мужчина, опускаясь на сырую, пропахшую плесенью землю чуть позади меня. — Прости нас, — тихим шёпотом вторили ему люди, поклоняясь столь хрупкой внешне женщине, страдания которой олицетворяло лишь яркое сияние ореола святости за её головой.
***
— Ой, что это? — вопросительно вскинула брови Мия, глядя на серый мир. Здесь ярко светило солнце, а на деревьях зеленела яркая листва — но даже тепло весны не могло разогнать странную тоску, атмосферу безнадежности и обреченности. — Это, дети, то, что бывает с миром, когда предают любовь, — вздохнул учитель, глядя на расстроенных демиургов. — Но это же неправильно, — хныкнула совсем юная девушка, прижимая ладони к щекам и, судя по всему, готовясь расплакаться. — Мы ничего сделать не можем? — с надеждой посмотрела на старого учителя Мия, которой было больно наблюдать за происходящим. Эта старая церковь, построенная многие годы назад на окраине магического квартала, уже давно становилось убежищем… Для таких, как она. Девочка четырнадцати лет от роду сидела на коленях, закрывая глаза и прижимая руки к груди; она шептала что-то настолько тихо, что слова можно было разобрать лишь по движениям губ. Это была молитва — отчаянная молитва, полная надежды просьба отвести беду, спасти от той судьбы, что ей уготована. Девочка молилась, пусть и сама понимала, что светлое будущее для неё невозможно, ведь невозможно повернуть вспять прошлое и невозможно изменить жизни — ни её собственную, ни ту, на которую обречены сотни и тысячи других магглокровок. А ведь всё началось так давно… Всё началось со Святой Великомученицы Грейнджер, чью чистую и светлую душу опорочили, уничтожили, превратили в грязь отвратительными зельями, запретной магией и тёмными ядами. А когда Святая узнала всю правду, узнала о том, что с ней сделали… Гермиону долго убивал её собственный муж. Любимый, казалось бы, человек, оказавшийся дьяволом в облике мужчины — тот, кто должен был защищать и оберегать, оборвал жизнь Святой, обрёк её на бесконечные страдания и муки. Прошли десятки, сотни лет, и теперь души магглокровок спасала лишь одна надежда — робкая надежда на Святую, чей лик запечатлён на холстах с ярким ореолом святости за головой. До сих пор по миру ходило поверье, что лишь она, эта великая женщина, может спасти от продажи души и тела… Девушка вздрогнула, как от удара, когда рядом с ней полыхнуло белое пламя, стремительно приобретающее собственное тело, тело совсем юной девушки, словно сияющей изнутри. Это… Это было чудом, настоящим чудом — похоже, сама Святая проявила свою благосклонность, ведь девушка, присев прямо на пол, кинула на магглокровку полный печали взгляд, а затем едва слышно шепнула: — Ты можешь все исправить. Напиши письмо и отдай его мне.***
Гермиона Джин Грейнджер, чуть склонив голову, с интересом разглядывала скелет неведомой птицы, принесшей ей письмо. Скелет томно пощелкивал подозрительно острым клювом, вперившись «взглядом» пустых глазниц куда-то… Куда-то вниз. Гермиона настороженно проследила за воображаемым взглядом птицы. Оказалось, что он направлен приблизительно в область её собственного живота. Поежившись, Грейнджер на всякий случай сделала пару шагов назад, а затем, аккуратно развернув письмо, наконец принялась вчитываться в кривые строки, местами украшенные кляксами чернил и следами от слёз. На листе чего-то, более всего напоминающего потрёпанный жизнью пластик, значилось: «Святая Великомученица Грейнджер, если ты читаешь это письмо — значит, у нас получилось…» «Охренеть», — подумала Гермиона и озадаченно запустила руку в густые каштановые кудри, об которые накануне была сломана очередная мамина расчёска. — «Может, пошутил кто?» Сбоку раздался странный шелест. Внимательно посмотрев на рассыпающуюся прахом птицу — серое нечто, напоминающее пепел, печально опускалось на вымытый только вчера подоконник, становясь мрачным предвестником грядущей уборки — девочка поняла, что вряд ли «It's a prank, bro!». Таких шутников в ее окружении не водилось, ну, разве что Волдеморт. Однако этот мужчина мечты, не к ночи будь он помянут, всё-таки находился вне её окружения. Миона вздохнула, вспоминая прелестного василиска, оскал которого напоминал ласковую улыбку, украшенную огромными клыками… А как бы чудесно выглядели сумочки и туфельки из его великолепной шкуры, переливающейся всеми оттенками малахита… С трудом оторвавшись от сладких мыслей про обновки из уникального материала, мисс Грейнджер перевела взгляд на письмо и вновь погрузилась в чтение. При внимательном прочтении письмо… Совсем переставало походить на шутку. Оно описывало историю, страшную историю, ту, что ещё не свершилась, но уже взяла своё начало в их мире. Напевным языком, более подходящим Псалтырю, выведенные в спешке строки рассказывали о событиях, которые частично уже произошли… Они рассказывали о будущем Гермионы, о жизни наивной милой девочки, ставшей преданной самыми близкими людьми женщиной. О полной боли судьбе Великомученицы, олицетворения святой надежды магглокровок будущего, о человеке, чей вид и чья сила увековечатся на иконах и страницах книг. Послание не вызывало ничего, кроме тоски и отчаяния. Слёзы по щекам Гермионы потекли уже в самом начале прочтения послания, а до конца она так и не дочитала — её просто душили рыдания. Это письмо, одно-единственное письмо… Девочка едва ли не физически чувствовала, как ломается её жизнь, как всё внутри переворачивается от ужаса и омерзения. Узнать о том, что ее сделают марионеткой, опоенной зельями, что её будут убивать, когда она узнает правду… И кто оказался настоящей стороной тьмы? Уизли… Тот самый, которого она считала верным товарищем, лучшим другом Гарри… От мысли о Гарри защемило сердце, и Гермиона просто задохнулась от слёз, с трудом вчитываясь в последние строки послания. Хотелось на ручки и очень громко плакать, но ей было тринадцать, а не три, и с желанием упасть на пол в истерике пришлось повременить. Хотя бы до прихода домой отца, способного успокоить любимую дочь в любой ситуации. В письме содержался и совет, что делать, чтобы всех описанных на бумаге событий не случилось. Этот совет казался очень простым и совсем по-детски наивным, но… В простоте и заключалась вся его прелесть. У Гермионы определённо было, над чем подумать. Постепенно слёзы и рыдания сошли на нет, сменившись закономерной злостью, переходящей в настоящую ярость. — Значит, зелья, — агрессивно прошипела девочка, стирая слёзы с щёк и сопли с рук (платков у неё в комнате не было, а выходить в ванную и пугать маму своим внешним видом не хотелось). — Значит, вот вы как… Ну теперь не жалуйтесь, я вам покажу святую, вы у меня все… Твари чистокровные. Собрав волосы в чуть растрёпанный хвост и пару минут потерев глаза в тщётной попытке придать себе менее скорбный вид, девушка присела за рабочий стол и глубоко вздохнула, оглядывая царящий тут идеальный порядок: всё находилось на своих местах, включая канцелярию, многочисленные книги и конспекты, сохранённые ещё со времён обучения в обычной школе. Гермиона уже потянулась было к стопке чистых пергаментов, собираясь написать Гарри, но в последний момент остановилась, так и не начав письмо. Происходящее означало, что у неё появилась возможность проверить на факт правды информацию, изложенную в таинственном послании из будущего. Во-первых, можно было узнать про побег Сириуса, ну и про местоположение Гарри. Во-вторых… Впрочем, об этом потом. Гермиона считалась девочкой милой и послушной, но всё-таки она находилась в том возрасте, когда подростки представляют собой гранату без чеки — рвануть может от святого духа. Святой дух не прилетал, а вот письмо… Внезапно разозлившись ещё сильнее, девушка сломала перо, которое держала в руках, а затем перевела полный возмущения взгляд на стоящую возле лампы чашку с чаем. Бокал манил тем фактом, что его можно было эффектно разбить об пол, но папа посуду ценил и уже несколько лет назад повесил в комнату любимого ребёнка боксёрскую грушу, на которой Гермиона и решила прямо сейчас сорвать все свои эмоции. А уж потом, когда мозги прояснятся и душа познает дзен… Можно будет начать планировать свои дальнейшие действия.***
— Папа, — чуть не упав с лестницы, Гермиона скатилась на первый этаж и тут же обратилась к отцу, который, как она знала, являл собой не просто доктора. — Мне нужна твоя помощь. — Да, доченька? — мистер Грейнджер с лёгким подозрением покосился в сторону растрёпанной дочери, в покрасневших от недавних слёз глазах которой плескалась первозданная ярость. — Ты можешь достать для меня P.230 или P.232? — тактично поинтересовался любимый ребёнок, заставив папу опрокинуть на себя бокал с пивом. — А зачем тебе огнестрельное оружие? — осторожно спросил не самый простой военный медик, аккуратно отставляя посуду в сторону и поспешно вытирая салфетками всё то, что пролилось мимо его груди. — Есть мнение, что в этом году преподавать будет оборотень, да и святой становиться мне не хочется, — не особо понятно объяснила Гермиона, из-за переполняющих её эмоций не способная на адекватный контакт с окружающими. — Сбежать не получится. — Так… Какое-то пиво сегодня… Некондиционное, — хмыкнул мистер Грейнджер, хлопая ладонью по месту рядом с собой и приглашая дочь сесть. Девочка тут же послушалась, устраиваясь возле отца и привычно притягивая колени к груди. — Давай подробно. — Вот, пап, — невинно, но как-то криво улыбнувшись, Миона протянула Марку письмо, полученное из будущего. На пару минут повисла мрачная тишина. Гермиона с интересом наблюдала за попытками отца сохранить каменное лицо; отец пытался сдержать эмоции и преодолеть желание высказать вслух худшие свои пожелания магам. На немецком. Нецензурными словами. — Хм, — справившись с собой, мистер Грейнджер возвёл тёмные глаза к потолку и начал всерьёз обдумывать идею об использовании оружия массового поражения. — Точно не мистификация? — Слишком способ доставки… Экзотический, — деловито потёрла кончик курносого носика Гермиона. — Дорогой очень. И в Британии, насколько я понимаю… Ну… Не из разряда разрешенных. — Может, я тебе ранцевый огнемет выдам? — ласково улыбнулся папа, растрёпывая непослушные шоколадного цвета кудри Мионы. — А у тебя есть? — обрадовалась любимая доченька, вскидывая на родителя счастливый взгляд и широко, как-то совсем по-отцовски улыбаясь. — Хочу! Давай! Давай! Ура!