***
— Ты знала, да? — Пятифанов, ты сдурел? — Катин визг разнесся по школьному коридору, прежде чем ее прижали к стене и зажали рот широкой ладонью. — М?! Хулиган заозирался, запихивая девушку в углубление рекреации, и выглядел очень нервно и встревоженно, точно боялся, что кто-то их заметит вместе. Его шепот, спешный и едва разборчивый, коснулся лица горячим сигаретным дыханием — несло от него за километр: — Молчать будешь? — он на пробу слегка ослабил хватку за что мгновенно хлёстко получил по лицу небольшой ладонью. — Да я тебя убью, Пятифанов! — деланно возмутилась Катя, сгорая от интереса, таким перепуганным она еще не видела этого парня. — Что тебе надо? Слегка протрезвев от удара, парень раздраженно хмыкнул, вновь становясь похожим на себя: — Что за хуйню вы придумали? — Кто, что придумал? — искренне поинтересовалась девушка, слегка опасаясь за собственную сохранность рядом с агрессивным хулиганом, которого мгновение назад она еще и ударила. Словно бы тоже вспомнив о произошедшем, Ромка шмыгнул и двинул пару раз из стороны в сторону носом, куда одноклассница нечаянно заехала нижней частью ладони. Выглядел парень в целом слишком взъерошенным для себя, невыспавшимся и дерганным, каким его белесый друг обычно бывает. — Дурой не прикидывайся. — чужая крепкая рука впечаталась в стену около лица, заставляя в ушах запищать, словно сигнализация визжит об опасности, а голову в страхе дернуться в сторону. — Ты меня так уговаривала сгонять к Петрову и тут, совершенно неожиданно, происходит такая хуйня. Вы кого из меня сделать хотите, м? — он приблизился неприлично близко, обманчиво ласковой интонацией нагоняя адреналина в кровь, чтобы в случае чего можно было бы начать бежать. Но, несмотря на реакцию собственного организма, Кате не страшно. Катя потихоньку начинает осознавать, а осознание того, что Антон скорее всего... — За такие приколы, Катюнь, очень несладко приходится. Действовать приходится вновь вслепую, если она ляпнет лишнего, чего Пятифан на самом деле не знает, то знатно облажается. Но кто не рискует, тот не пьет шампанское. А единственный алкоголь, который Катя признает целиком и полностью достойным ее — это, опять же, шампанское. Да и рисковать она любит, поэтому начинает сразу прямо: — Кто сказал, что это шутки какие-то? Может ты просто боишься, поэтому хочешь выдать желаемое за действительное, м? — зашептала она в тон юноше, также противно елейно, переставая сомневаться вовсе, когда увидела, как хулигана почти трясет. — Я хочу, чтобы вы не устраивали ебанный цирк, в котором пытаетесь сделать из меня клоуна. — А может не клоуна, а раскрыть твою голубую натуру? — Катя похвалила себя за выдержку, когда не засмеялась из-за того, как резко отпрянул от нее Пятифанов. — Так много случаев, когда ярые гомофобы на самом деле являются латентными геями, и знаешь, теперь понятно, почему ты не хотел рассказывать причину расставания с Морозовой. Тебя она изначально не устраивала, вот и «характерами не сошлись». — Что ты мелешь, сумасшедшая? — его озлобленный шепот с едва ли не горящими темными глазами щекочут предстоящим хохотом где-то в горле. — Думаешь, все такие, как ты? Да вам лечиться надо, это буквально нездорово. Я — нормальный. — Или просто не осознаешь свою «ненормальность». — ее руки задрожали, когда Смирнова изображала кавычки в воздухе. Стало омерзительно от того, что говорит парень напротив, ведь слышать от кого-то свои собственные мысли — далеко не всегда приятно. — Не надо меня в свою яму затаскивать! — он прикрикнул на миг, не успевая этим привлечь внимание школьников, бегающих по школе во время перемены после первого урока, и был максимально серьёзно настроен. Катя на самом деле далеко не дура, знает, когда лучше остановиться, чтобы не получить. И не нужно особых навыков эмпатии, чтобы понять, что Пятифанов на грани. — Будешь пиздеть по чем зря, Смирнова, я клянусь, ты пожалеешь. Напоследок он ударил по бетонной стене раскрытой ладонью, заставляя девушку в очередной раз дрогнуть и разозлиться мгновенно на себя за слабость. Оставив ее одну, Рома уверенными, но все такими же спешащими шагами, ушел, оставляя после себя лишь гулкое биение встревоженного сердца и запах табака. «Угораздило же тебя, Петров» — громыхнуло в голове пугающим осознанием.***
— Почему ты все время молчала?! — почти что истерично кричала Карина, передвигаясь из одного конца комнаты в другой. — Оль, ну, очевидно же, что о подобном надо говорить! Антон, что медленно приковылял в комнату сестры минут пять назад, не особо понимал, о чем речь, да и вникать не хотел, ведь в голове крутился лишь один вопрос: «Что мне, блять, делать?» В школе, в которую он пойдёт завтра, его ждет неизвестность, которая пугала больше всего. Что делать, Антон, не знал, уж очень он не любил быть не подготовленным к происходящему. Он, даже когда контрольные пишет, не может пользоваться шпаргалками, ведь со стороны все сразу понятно становилось. Юношу трясло, как жухлый лист треплет сильный ветер, а взгляд слишком неестественно бегал от преподавателя к листочку, неумело запрятанному за рукав рубашки. И сейчас, когда его ждет то ли презрение, то ли избегание, а может и агрессия в чистом, показательном виде, Петров не знал, как себя вести и что говорить. А говорить придется. Ему надо будет как-то объясниться с Полиной и, конечно, поговорить с Ромкой. Единственный вариант подготовить себя хотя бы немного к тому, что будет происходить, — разузнать обстановку. И помочь с этим может сейчас лишь один человек. Но сейчас проблема вовсе не в этом. Мама на нервах, она еще не успела переодеться после работы, поэтому ступала ногами в капроновых колготках, которые во многих местах перемазаны лаком, и скользила по паркету, старому и скрипучему. Она злилась из-за происходящего, скользящих по полу ног и видимому спокойствию сына, который на деле был способен молча сидеть только из-за седативного воздействия таблеток, которые выпил недавно. — Отец неизвестно сколько будет с этим возиться! — А что случилось-то? — оперевшись о дверной косяк, младший Петров вздохнул, медленно, но верно перенимая настрой матери. — Зачем так орать? Я спать пытался. — Конечно! Мы ведь только и можем спать! Тебе уроки вообще делать не надо? — мама теперь переключила свою нервозность на него и, слегка согнув спину, напирала на сына. — Ты только и делаешь, что валяешься, Антон! Твоя нога не повод ничего не делать, понял? Тем более, учитывая, как ты заработал эту травму! — Я понял. — Антон знал, что мама просто устает, а оттого злиться, поэтому отвечать ей в таком же тоне он не видел смысла. — Так что случилось? Я могу помочь? — На потолок посмотри. — теперь от полного смирения, между строк скользящего у Антона, она расслабилась, стараясь мыслить рационально, а не эмоциями, которые до сих пор мешают ей на работе. — Весь заплесневел, крыша протекает, а Оля молчит об этом с осени. Сейчас попробуем так что-нибудь сделать, а когда, — она еле удержалась от ехидного «если», — отец будет серьезно заниматься ремонтом, то Оля у тебя в комнате будет жить. Девочка, услышав новость, радостно заулюлюкала и расплылась в широкой, солнечной улыбке, которую Карина стерла с лица одним строгим взглядом. Антон же безразлично хмыкнул, пока не понимая, как к этой новости относиться: — Ладно. — Прохладно, Антон! — скрипнула зубами женщина, когда мальчик уселся на стульчик Оли, который крякнул под весом, неподходящим для него. — Иди посуду мыть, сейчас твоя очередь. Повторно вздохнув, показывая тем самым, что точно не собирается спорить, Антон снова встал и похромал вниз. Стоило последней деревяшке заскулить под здоровой стопой, как затрещала роботизированная мелодия домашнего телефона. Мысль о звонившем мелькнула быстро, но осталась внутри теплой надеждой весь путь до телефона, пока юноша не услышал звонкий голос старосты: — Я искренне восхищаюсь твоей смелостью. — Спасибо. — несбывшиеся ожидания вновь стали осадком на кончике языка, но, кажется, Антон уже привык к этому пустому, вязкому послевкусию. — Но лучше бы я продолжал трусливо молчать. — секундная тишина, отбившаяся тиканьем стрелки на часах дала время осознать. — Нет, стой, он что рассказал всем?! — Не-ет, ничего он не растрепал. Слушай! — она словно бы с аппетитом причмокнула. — Он весь день сегодня сам не свой! И не стал бы он так волноваться из-за того, кто ему безразличен. — уверенно протараторила она, будто бы боясь быть услышанной, но потом кинула зерна сомнения одной лишь фразой. — Хотя возможно в его поведении и моя вина есть небольшая. —Ты о чем? Произошло что-то? — мгновенно заволновался юноша. — Да ничего такого. — она хихикнула несколько заторможенно и зашептала, наверняка прикрывая телефон лодочкой из ладони. — Я назвала его латентным геем, а он почему-то разозлился. — Почему-то?! — вскрикнул парень, не хотя представляя возмущенное лицо Пятифана во всех красках, отчего-то потерял всю серьезность настроя. — Ты сумасшедшая. — Он мне также сказал! — она громко захохотала, но резко замолчала, не желая привлекать внимание. — Если вкратце, он решил меня допросить, думал, что мы розыгрыш ему устроили или типа того. Я его пару разков голубым назвала и он начал угрожать мне. Я тебе клянусь, Антон, он сам сомневается в том, что отрицает бурно! — Катя, не надо... — ему захотелось опуститься на колени, ноги перестали держать, а тоска накатила волной, затопила все, что только можно. — Не давай мне надежду, а Рому не провоцируй. Пожалуйста. Ее молчание заставило напрячься еще сильнее. Прикусив губу, Антон вздрогнул, когда почувствовал яркий железный вкус. Сам не заметив, как резцом разорвал губу, он протер подбородок и слизал выступившую каплю кончиком языка. С другого конца провода послышались приглушенные разговоры, кажется, Смирнова говорила с кем-то другим, потому что причин для такой интонации и резкого раздражения, в котором плавал каждый слог ей произнесенный, мальчик не видел. Спустя примерно минуту, девушка обратилась уже точно к нему, спрашивая совсем безэмоционально: — Ты когда в школе будешь? — Завтра... — промямлил он, расстраиваясь от происходящего. — В десять минут девятого у моего дома, понял? — повелительно уточнила-приказала одноклассница и решилась слегка разрядить обстановку. — Буду твоим костылем и охраной, а то, зная тебя, ты наверняка боишься снова идти в школу, постараюсь в обиду не дать тебя. Сейчас мне пора. — в трубке вновь зашуршало, и девушка, не скрываясь и обращаясь не к другу, громко рявкнула, — Да поняла я! Пока, Петряев. Сконфуженная улыбка заставляла уголки губ заходиться в мелкой дрожи, когда Антон прошелестел, уже положив телефон: — До завтра.***
Пока Антон пытался оттереть сковородку старой губкой, внутри хозяйничало пугающее предчувствие чего-то нехорошего. Его лицо постепенно темнело от полного психического дискомфорта и морщилось, как подушечки пальцев из-за воды. Таким незащищенным и уязвлённым он давно себя не чувствовал. Теперь ему не хотелось спрятаться от тяжелых мыслей, которые тянули за струны души, наигрывая скудную, от и до печальную, композицию без взлетов и падений, только монотонная безысходность. Уперевшись лбом в кухонный висящий шкаф, Петров, что есть сил зажмурился и выкрутил одним уверенным движением смеситель влево. Руки ошпарило буквально через мгновение и первым желанием было убрать дрожащий ладони, но пару секунд терпения лишили кожу чувствительности к высокой температуре. В горле было до невозможности сухо, оттого оно болело, а может эти два события вовсе не связаны между собой. Закончив с несчастной сковородой, Антон стряхнул в раковину воду с покрасневших кистей и запустил их в спутанные волосы, которые определенно стоило бы помыть перед школой. С этим намерением юноша успел добраться до коридора, где его привел в чувства щелчок замка. Из-за двери высунулся отец в своей массивной шапке, припорошенной снегом. Изо рта торчала сильно стлевшая сигарета, кончик которой вот-вот должен был осыпаться на недавно помытый Кариной пол. Олег оценивающе оглядел сына и прищурился, причмокивая губами и всё-таки роняя пепел на пол. — Куртку накинул, штаны подтянул и за мной. — шутливо повелительным тоном прошептал мужчина, чтобы после этого войти на порог полностью и сверкнуть бликом в почти идеально остром лезвие топора. — Никого рядом нет? — по-заговорщиски осмотрелся он и улыбнулся широко, блистая счастливым блеском в глазах. — За елкой пойдем, сюрприз женщинам нашим устраивать.***
Гудение мотора отчего-то расслабляло, несмотря на сигаретный дым в машине, напоминающий одного единственного человека, Антону было легко дышать. Изначально выйдя из дома, погрузившись в морозный воздух, что за пару вдохов наполнил легкие, юноша почувствовал, как тревога немного отступает, начиная сдавать позиции радости от взаимодействия с отцом. На кочках мальчишку мотало из стороны в сторону, пока Олег умело крутил руль одной рукой и мычал песню, что с перебоями по радио играла. — Как в школе дела? Самый стандартный и неинтересный вопрос, который родитель может задать своему ребенку. Антона перекручивает от этого, потому что, кроме «нормально», сказать, обычно, нечего. Но сейчас вопрос почти вывел его из себя: — Ты не заметил, что я дома сижу уже довольно большое количество дней? Мужчина не растерялся и практически сразу нашелся в ответе, говоря максимально убедительно: — Так я и спрашиваю поэтому. Друзья же рассказывают что-то. — не поворачиваясь, он улыбнулся, растягивая над губой усы, и хохотнул, — В школьное время, когда я болел, всегда происходило все самое интересное. — Например? — со скрытым интересом пробормотал Антон, надеясь быть услышанным сквозь участившееся шипение магнитолы. — Пацаны окно разбили, учительницу на кнопку посадили, а еще диван с мусорки в школу как-то пронесли, представляешь? Захохотав неверяще, но все же искренне, впервые за долгое время, девятиклассник поинтересовался: — Что им было за это? — Как помню, Ваську Никитина за разбитое окно заставили намывать окна остальные и родителей вызвали. За кнопку ничего, так до сих пор и неизвестно, кто это сделал, хотя может я от новостей отстаю. — будучи в удивительно хорошем настроении, старший Петров посмеивался со своего же рассказа, поглядывая на реакцию сына, — За диван ребят вообще похвалили! — Да они не знали просто, где он побывал! — поддержал разговор Антон. — В этом и суть! На нем вся школа валялась, кроме парней, что притащили его. — Фу! — скривился мальчик, представляя, как над ним бы также подшутили или он бы просто лежал на подобной мебели. — Ой, не начинай, брюзга! — шутливо шикнул папа, рукой отмахиваясь. — Это еще цветочки! — Даже знать не хочу, что для тебя тогда жесткие приколы. — Тогда придется на себе прочувствовать! — О-о, нет! — звонко засмеялся в ответ юноша, чувствуя, как согревается от восторга в холодной, плохо прогретой машине. Ему не нужны были задушевные разговоры с отцом, хватит даже таких мелких диалогов, и Петров почти уверен, что станет от этого намного счастливее. Гудение мотора стало белым шумом, когда радиоволна перестала ловить в лесу, где по кочкам переваливалась, точно медведь, отцовская машина. Уголки губ, как константа, были приподняты до конца поездки. Спустя минут пять качаний, они выехали на поляну, на въезде в которую заканчивалась проезженная дорога. По середине торчали короткие пеньки, потерявшие свою верхнюю часть из-за других людей, решивших тоже поставить дома живую елку. Под общее молчание Петровы вышли из машины и подняли голову, рассматривая звездное небо, что виднелось через озеро срубленных деревьев посреди леса. Восхищенный вздох вырвался изо рта облаком пара, Антону сразу подумалось, что эту картину нужно запечатлеть. Руки дрогнули, словно хотели помочь воплотить внезапное желание в жизнь, проявляя изображение на бумажном листе. Однако, не успев хорошо обдумать эту мысль, Антон отвлёкся на отчего-то мечтательную речь отца: — Эту поляну мне посоветовал папа Ромкин. Хорошо, что мы сюда приехали. — Они тоже тут рубили? Здесь вообще разрешено? — прошептал в ответ мальчишка, улыбаясь в темноте от представления того, как хулиган также смотрел на смольное, зимнее небо, усыпанное звездной россыпью и жалел, что не взял с собой фотоаппарат. — Все разрешено, пока лесник не видит. — азартно хмыкнул Олег, закидывая топор на плечо. — Но тут люди особо и не скрывают, что елки воруют, так что вряд ли ему есть до этого дела. — Пап! Это же незаконно! Нас могут... — А, ну, прекрати! — несерьёзно строго отрезал мужчина, начиная вышагивать по сугробам, высматривая добычу. — Кричишь так, что нас, если не повяжут, то звери сожрут. — Лесные животные наоборот чаще остерегаются людей из-за громких звуков, а их нападения скорее исключение из правил, чем правило. — занудил Антон, за что ему прилетело рассыпчатым снежком в район груди. — Пап! — Не занудничай, а то больше обычного на ботаника походишь. Давай шагай, будешь рубить, а не языком ворочать.***
Когда они немногочисленной компанией доехали до дома, Олег облокотился на машину и закурил, рассматривая темные окна их дома. Спустя одну сигарету и множество тяжелых размышлений, мужчина постучал по окну машины с намерением разбудить сына, ожидаемо заснувшего по дороге. Трепыхнувшись, Антон подскочил с места, вываливаясь на морозный воздух, мгновенно протрезвивший его. Ладони слегка болели от нескольких посаженных заноз, но гордость за то, что он сам срубил дерево, стала сильным обезболивающим. Спал он после этого небольшого приключения невероятно крепко, мало, но на утро, когда Оля радостно завизжала с первого этажа, Антон чувствовал себя бодрее обычного. Судорожно моргая, тем самым смахивая сонную пелену с глаз, Антон почти пролетел над лестницей прямиком в гостиную, где в проходе, застыв, стояла мама: — Вы сумасшедшие, Антон. — пораженно мотала головой Карина, представляя, сколько иголок будет валяться по всему дому. — Анто-он! — запрыгала зайцем вокруг брата Оля, счастливо приговаривая. — Мы ее так нарядим сегодня! — Не нарядите. — хлестнула строгостью мама, смотря на детей с непонятной обидой. — Почему? — разочарованно шепнула Оля, не поднимая потухших в одно мгновение глаз. — Ваш папа не взял никакие новогодние игрушки сюда, поэтому они давным давно пылятся на мусорной свалке. — Я думал, у твоей матери остались. — в таком же язвительно-агрессивном тоне гавкнул Олег, появившийся в проеме. Антону подумалось, что ему было бы обидно, если бы после того, как он хотел устроить сюрприз, его стали бы обвинять. Но почему-то жалость по отношению к отцу — последнее, что он чувствовал. — Думал он. Редко к чему-то хорошему это приводит. — Давай не начинай, а! — забасил уже из глубины коридора отец так, что Оля вздрогнула со страху, поворачиваясь в сторону звука. — А ты кричи еще громче, чтобы все соседи точно услышали. — Карина отточенным движением отдернула юбку. — По твоим истерикам они давно поняли, что живет в этом доме одна неадекватная особа. — они все вместе направились к выходу, где каждый, немного толкая рядом стоящего, забирал свои вещи и надевал верхнюю одежду. Подав Оле куртку, Антон сморщился, когда отец решил продолжить. — Что для тебя не сделаешь, все равно виноват останешься! — Так может ты по-человечески будешь поступать?! Антон больше не вникал. Ни на улице, где среди утренней темноты они казались волками, желающими перегрызть друг другу глотки, ни в машине, где Оля закрывала уши руками и смотрела за стремительно пролетающими снежинками за окном, ни у школы, где все еще можно было услышать их взаимные обвинения, которые на самом деле были обычными оскорблениями. Они может люди-то неплохие, не желают друг другу ничего подобного на самом деле, но то, что они ругаются просто из-за полной непереносимости друг друга, пугало. Антон не верил, что они ненавидели друг друга. Не может ведь быть такого, что вот ты любишь, а вот уже ненавидишь? А может это вовсе и не любовь была, поэтому неудивительно, что они ведут себя так, будто главным их желанием было сделать больно другому. Антону страшно. Но вовсе не из-за возможного развода, а из-за того, что он может жить также. Будет ненавидеть человека, с которым засыпает, видеть в каждом уголке дома его присутствие и хотеть уйти, забыться и забыть, но быть по обстоятельствам привязанным к нему. И в образе этого человека возник не Рома совсем, наоборот, кто-то совершенно противоположный, с женским аккуратным силуэтом тонким, нежным, но ненавистным в фантазии, голосом и хрупкими плечами. Антону страшно, что он исчезнет из жизни хулигана, что все дорогие люди пропадут бесследно, оставаясь только ноющими воспоминаниями в голове, которая переполнена думами о рутине и желании жить, а не выживать. Что его вообще ждет в будущем? Он же ничего не планировал, ни о чем, кроме самих экзаменов, особо и не заботился. Что он сделал или может сделать, чтобы быть счастливым в перспективе? Оля прижалась к его руке, уныло оглядывая здание школы, которое затуманивалось из-за лавирований миллионов совершенно разных снежинок. Пустив облачко пара, она метнула указательный палец вперед, показывая на две фигуры не сильно далеко находившиеся от них. Антону резко поплохело. Сердце забилось за грудиной в приступе паники, в призыве закрыть рукой рот маленькой сестре, чтобы она не окликала Пятифанова, курящего на пару с лучшим другом. Дыхание сбилось во мгновение, то пропадало, застывая вместе с глазами, заживо пожирающими чужую хулиганскую фигуру, то вырывалось короткими толчками, аритмичными, резкими, как у бешеного животного. А потом стало хорошо. Его быстро окатило приливом тепла, кровяной насос внутри вдруг затормозил и, кажется, забился куда медленнее, чем обычно, а легкие вновь позволили дышать глубоко, насыщая погустевшую кровь кислородом. Мальчишка просто был рад видеть даже Ромины нечёткие, заметающиеся снегом очертания. Страх перед неизвестным никуда не ушел, просто чаша весов перевалила, когда грузом на соседнюю чашу упали чувства Антона. В животе тревожно забили крылышками едва живые бабочки, которые то ли ударялись об стенки от тревоги, то ли от предвкушения встречи. И сердце заразилось их настроем, начало колотиться внутри пуще прежнего, когда сестра в припрыжку побежала к парням. Хруст снега под ногами будто эхом раздавался, заставляя барабанные перепонки напрягаться, когда Антон решил направиться вслед за Олей. Его взгляд был настолько осязаем, что мальчик на мгновение замедлился, сомневаясь, что уместно будет подходить к нему. После выкрика его имени Бяшей уверенности, конечно, прибавилось, но явно не в голосе, ведь он задрожал писком, когда Антон сказал: — Привет. — Здарова! — сразу протянул руку бурят, улыбаясь во все вовсе не тридцать два зуба. — Че как, братан? Катька сказала ты захворал после пьянки нашей. Алкашку ты, походу, вообще не переносишь! Улыбаясь также искренне своему однокласснику, Антон не мог не пытаться рассмотреть краем глаза угрюмо молчавшего Ромку, что во время их разговора успел только Олю приобнять одной рукой, отворачивая подальше от немного мокрой сигареты. — Да там не в этом дело вовсе, я в стекло наступил случайно, тяжело было ходить. — на душе стало так хорошо от осознания, что Пятифанов пока что никому не рассказал о том, что произошло. Это поселило надежду на то, что у них получится нормально поговорить и обсудить предыдущий разговор, но все же Антон постарался прижечь это ожидание в страхе того, как больно будет слышать Ромино отвращение в свою сторону. Юноша просто не понимал, как себя вести, поэтому, протянув руку Пятифану и стеснительно поприветствовав его, его резко обдало теплом и едва ли не диким трепетом, когда хулиган спустя всего мгновение пожал его ладонь. — Ебать! — воскликнул Бяша и сразу же хлопнул себя по рту, оглядываясь на Олю, молча хлопающую глазами во время наблюдения за «взрослыми» разговорами. — Пардон. Я уж испугался, что вы все еще не помирились! Че вы как неродные стоите? — парень ехидно засмеялся и вновь затараторил. — Вы как тел... как девчонки, на! Постоянно ссоритесь из-за фигни всякой и дуетесь неделями. — Не преувеличивай. — наконец сказал что-то Рома своим непривычно низким, отчего-то неожиданно сильно прокуренным, голосом. — Ага, конечно! - театрально махнул на него рукой Тимур и будто бы по секрету начал немного тише разговаривать, наклоняясь корпусом в сторону Антона. — Всё время, пока тебя не было, ходил кидался на всех, епт. Слова лишнего сказать нельзя было! В следующий момент Бяше прилетел увесистый подзатыльник по капюшону, заставивший голову дернуться к низу. — Ебало прикрой. — нарочно тихим, ядовито-злым шёпотом почти неслышно донеслось от Ромки. — Ты видел, видел?! — задребежал Бяшка, указывая на спину уходящего в спешке Пятифана, что сорвался сразу после своих слов. Антону не нравилось сначала делать, а потом думать. Более того, он осуждал людей за поспешные решения и нелогичные поступки. Однако пойти против воли ног, мгновенно кинувшихся вслед, прыгая зайцем по пролежням в снегу, где раздраженно и быстро ступал хулиган, он не смог. — Ром. — оклик показался слишком тихим, поэтому Антон решил действовать настойчивее, поэтому теперь прикрикнул. — Рома! Сомнений в том, что его ожидаемо игнорируют, не осталось, но юноша не обижался. Он, наверное, мог понимать, что чувствует Пятифанов, поэтому совсем не осуждал. Но это вовсе не помешало ему оставить далеко позади и Олю, и Бяшу, чтобы нагнать парня, решившего «смело» сбежать. — Постой, пожалуйста! — когда они зашли в старое здание школы, очки мимолетом запотели, из-за чего единственным вариантом не потерять полностью Пятифана — было схватиться за холодную кожу его куртки. — Давай спокойно поговорим, прошу. Ткань в руке затрещала, когда Рома яростно вырвался из слабой хватки и процедил, скрывая лицо, покрытое складками чистого, праведного гнева, и глаза, горящие страхом и чем-то еще, что Антон даже если бы умел считывать — все равно бы не смог из-за белой пелены: — Мне с тобой не о чем разговаривать. — Есть! Мы же не совсем дети малые, чтобы бегать от серьёзных разговоров! — взмолил Антон, расстегивая куртку и оттягивая край теплого свитера, которым собирался вытереть законденсированные линзы. — Не хочешь говорить? Тогда слушай. — Я уже наслушался твоих голубых песен. — он обманчиво уверенно усмехнулся, чтобы попятится назад, как загнанный в ловушку зверь, понимающий, что спасения нет. Антон, не чувствуя угрызения совести, подошёл ближе, уже давно позабыв о маме с папой и их ссорах, о предстоящем разговоре с Полиной и Оле с Бяшей, что остались позади в недоумении. — Ром, пожалуйста... — мальчик не почувствовал, как его глаза наполнились мольбой и детской искренностью, он увидел лишь то, что хулиган растерялся на месте, застывая и переставая дышать так глубоко и свирепо, как секундой назад. — Знаешь, нам обоим нелегко. Мне жаль, что я вывалил все это на тебя, но я больше так не мог. Ты можешь отказаться от меня, издеваться, смеяться за спиной или прямо в лицо, но я ничего не могу с собой поделать, понимаешь? Я это не контролирую и если бы был способен, то ни за что бы не стал тебя в это впутывать. Я безумно рад, что познакомился с таким человеком, как ты. Ты мне очень дорог, и я знаю, что я тебе тоже. Может уже нет, но все же. Я все тот же, что и был, если ты позволишь, то мы сможем забыть обо всем и общаться, как раньше. — Антон врал, знал, что даже крупицы истины в этом не было, но давал себе отчет, что теперь сможет вытерпеть все свои чувства и не докучать Ромке. — Повторюсь, я счастлив, что в моей жизни появился ты. — ему пришлось перейти на шепот, чтобы поменьше смущать итак постепенно краснеющего Пятифана, чужим вниманием. — Я понимаю, что мои чувства — лишь мои проблемы, и мне жаль, что ты меня встретил, а я такое выдал. Но позволь мне исправиться, я не посмею вновь напомнить тебе о своих чувствах. Среди шумной толпы школьников они оба оказались в осязаемом вакууме, где забывали дышать и ничего, кроме глаз напротив не видели. Ромкин вдох, резкий, волнительный стал глотком воздуха и для Антона, когда тот понял, что всё-таки зацепил своими словами. Все морщины на часто суровом лице Ромы разгладились, лицо в целом стало не то чтобы понимающим, скорее сожалеющим, но только на пару мгновений. Антону только показалось, что он дотянулся до парня, который ему во снах не дает спокойно отдыхать и наполняться сил. Но и в этом выводе он ошибся. Рома глянул ему за спину и вновь обрел то же презрение и горькие нотки отвращения во взгляде и мимике. — Забудь. — О чем? — не выдержав напряжения между ними, Рома ушел, когда Антон едва ли не истерично спросил это. — О чем конкретно, Рома?! — О нас. — семянщий вслед Петров почти врезался в крепкую грудь, когда сбегающий от разговора парень дерганно развернулся. — Хотя нет. «Нас» и не было, Петров. Был я и ты. Но даже из этого не вышло ничего стоящего. Я терпел твои выходки, поведение истерички и пиздеж, чтобы потом мне прилетела подобная хуйня. — он склонился ближе к светлому, утратившему все краски, лицу и зашипел, источая лишь яд и такое отвращение в каждом звуке, вылетающем из оскаленного рта, что Антона почти буквально снесло с ног. — Засунь свои пидорские чувства в причинное место и не смей ко мне приближаться, если не хочешь, чтобы к тебе так относилось полшколы. Антон много врал окружающим, к сожалению. Но не догадывался, что обманывал и себя. Когда он твердил, что справится с его презрением, то не знал, что будет так. Не знал, что он будет чувствовать, словно ему разрывает внутренности, что легкие захочется выплюнуть из-за того, что дыхание прихватит настолько болезненным спазмом, что глотку задерет кашлем. Он не знал, что мир вокруг будет таким нереальным и ненужным, что захочется провалиться сквозь землю, где его не найдут больше, где забудут о нем и его никчемном существовании навсегда. Он правда не знал, что будет так больно только от пары предложений, сказанных Ромой, где он его грубо отвергает. И самое страшное — это то, что ощущение справедливости ситуации и того, что Антон это целиком и полностью заслужил, возвышается скалой над едкой, кислотной болью.***
— Петров, ты оборзел. Ему хочется выдать сожаление хотя бы на словах, но ему так душно от спертого воздуха раздевалки и почти физически плохо от почти неуловимого запаха одеколона Роминого отца, что у мальчишки не выходит даже поставить брови домиком. — Знаешь, сколько я на морозе простояла? — строгости в ее тоне значительно поубавилось после долгого липкого молчания от очевидно поникшего одноклассника. — Что-то случилось, да? Что он тебе сказал? Антону казалось, что он самый глупый человек на Земле. У него была отличная девушка, которая сегодня с утра почти бегала за ним, чтобы хотя бы поздороваться по-человечески, а он русаком запрыгнул в мужскую раздевалку, будучи уверенным, что она сюда не зайдет. У него был хороший друг, с которым он мог общаться почти обо всем, не боясь быть высмеянным. У него было желание радоваться и делать что-то. Антон не считает, что с тем, как Ромка его отверг, жизнь кончилась. Вовсе нет. Просто ему очень-очень плохо сейчас. И если бы он не был таким, то все было бы совсем по-другому. Если бы Антон хотя бы не одобрил этот глупый план с вечеринкой, то все сейчас сложилось бы по-другому. Если бы он сразу рассказал об отношениях с Полиной, то ссоры никакой не было бы, вместе с тем не разбилась бы бутылка, распровшая ему стопу, которую даже он с мамой поехал зашивать в фельдшерско-акушерский пункт. Если бы он не был влюблен в парня, то был бы нормальным с хорошей девушкой, другом и почти полностью в порядке. Если бы, если бы, если бы... — Сука. — очки слетели на колени, когда Антон мазанным движением завел пальцы за линзы, начиная с силой тереть веки. — Ненавижу это все. Катя, которая не постеснялась выгнать долго переодевавшихся парней с раздевалки и под их недоуменные взгляды остаться наедине с Антоном, медленно подошла и с особой осторожностью убрала в сторону очки, присев рядом. — Антон. — с материнской сталью в голосе Катя отдернула чужие ладони от глаз, — Что этот мудак тебе сказал? — Чтобы я не приближался к нему. Ее возмущенный вздох дополнило такое же лицо, преисполненное ярким негодованием. Она пару раз взмахнула руками, словно вот-вот что-то скажет, но на деле лишь глотала ртом воздух все также раздраженно и бунтующе. — Кать, ты можешь ничего не говорить, я сам вино... — Нет, Петров. Я его... — она сжала губы, сдерживая грубый нецензурный поток угроз. — Да я ему такое устрою! Он забудет про спокойную жизнь, будет ходить и оборачиваться, а тебе слово бояться лишнего сказать! Антон, да я его просто!.. — Смирнова... — в ее же фамильярной манере ухмыльнулся юноша, начиная откровенно таять от ее желания отомстить его «обидчику», и настроение всё-таки немного поднялось. — Не утруждайся. Мы не в то время родились, чтобы гнобить кого-то за гомофобию. — формулировка, которую выдал Антон ему самому показалось странной, ведь любые унижения казались ему откровенно грязным и некрасивым делом, поэтому он поспешил исправиться. — Мстить человеку за то, что он не желает меня видеть, — не то, что я хочу. — А что ты хочешь? — по-детски искренне любопытно захлопала глазами девушка, привыкшая к расправе над любым неугодным человеком в ее жизни. — Хочу забыть, Кать. — выдохнул признанием Антон, багровея от того, насколько обеззаруживающе это звучало. Она же может столько информации обернуть против него, опуская мальчика не только в глазах Ромки, но и остальной школы, включая и учителей. — Будто этого не было. Или хотя бы делать вид, что забыл обо всем. — Это не решение, Петров! — закатила глаза одноклассница, не оценивая его искренность. — Будет тяжело и больно, ты понимаешь? Нельзя просто сидеть, сложа руки, и ждать от моря погоды. Я просто уверена, что он не мог так безразлично отреагировать на всю ситуацию. Не просто так это все! — она перешла на убеждающий шёпот, хотя никто бы их никак не услышал. — Их шайка как-то избила парня за то, что у него парфюм слишком «женственный» был. Пятифан, конечно, не участвовал в самом процессе, но, если бы он был против, то ни один его приспешник не дернулся даже. — Какое же зверство... — в такой же манере ответил Антон, по-настоящему поражаясь, хотя больше всего думал о том, что Рома и вправду отреагировал мягко для гопника и очевидного гомофоба. Внутри вновь завилась кружевами надежда, а после сердце согрелось от этого, когда Катя многообещающе заявила: — У меня есть план.***
Сегодняшние уроки тянулись плавленным сыром. Антон, конечно, любил сыр в любом виде, воспринимая его, как редкий деликатес в их доме, но сейчас на языке оставался лишь вкус томительного ожидания и тянущей книзу безысходности. Петров не оправдывал таким образом то, что прилип щекой к парте, он просто нашел в себе причину халтурить сегодня целый день. И Катя, будучи придирчивой в учебе к себе, к остальным, и откровенно презирая людей не знающих даже основы, элементарные лично для нее вещи или ленящихся хотя бы краем уха слушать, что вешает преподаватель, все же не могла осуждать расплывшегося рядом мальчишку. Не могла осуждать и Морозову, что по состоянию была похожа на своего, теперь уже бывшего, парня, и сверлила их своими по-грозовому голубоватыми зенками, пока Антон даже не задумывался о ее состоянии. И как раз это выбешивало до мозга костей Смирнову. Может она больше и не чувствует тот же трепет к темноволосой девчонке, до которой она так и не смогла дотянуться, как бы не старалась, но продолжает морально хандрить вместе с ней. Поэтому, когда прозвенел звонок, вместе с этим звуком лопнули ее нервы, ведь Петров собирался улизнуть от ищущей объяснений Полины, скрываясь среди толпы беснующихся школьников. Железная, сильная хватка напугала Антона, ведь первым представилась вовсе не Смирнова, а кто-то более крупный с агрессивным оскалом и низким, угрожающим тембром. Но он позволил себе выдохнуть, вовсе не стрессуя из-за ее предупреждающего взгляда: — Петров, ты сейчас подойдешь к ней и все объяснишь. — Кать, я не в... — Ты сейчас сделаешь то, что я сказала. Понял? — А то, что? — он ухмыльнулся устало и закатил глаза так лениво, что Катя раскраснелась, понимая, что ничего не сможет ему сделать. Нет, конечно, вариантов множество, но ни один из них она не позволит себе использовать против этого мешка с печалью и отчаянием. — Ничего, Антон. Я прошу тебя, как друга, пожалуйста, поговори с ней. Мне это важно.***
— Ну давай. — заважничал мальчик с режущими нотками цинизма в голосе. Со стороны он показался Морозовой до неприличия высоким и ей было не отделаться от чувства, что Антон уже очень далеко от нее. — Что давать? — она мало перед кем млела, но сейчас почему-то не осознанно мямлила и опускала голову, как провинившийся ребенок. — Вопросы задавай. — А-а... — с осознанием жизни протянула Полина, начиная хмуриться в задумчивости. Ее подсознательно раздражало немного высокомерное поведение парня, ведь врала вовсе не она. А если и обманывала, то только себя, причем не специально. Морозова вовсе не осознавала, насколько глубоко верила в то, что происходило, закрывая глаза на все предпосылки и тревожные звоночки. Во рту у обоих пересохло, а у Полины и всё умение четко мыслить завяло от тона и непривычных повадок Антона. Девушка, которая представляла себя звонкой, плывущей мелодией, вдруг заскрипела фальшью у себя в голове. Вмиг конечности задеревенели, движения стали дерганными и обрывистыми, а светлые глаза нервно забегали по окружению и цеплялись за каждого пролетающего рысью младшеклассника в коридоре. — Кто она, Антон? — Не скажу. — юноша не стал строить дурачка, как сделал бы обычно, не желая отвечать на вопрос. Он бы мог соврать, сказать, что она не знает «девушку», в которую он влюблен, или назвать ту же Смирнову или вообще Настю. — Почему? — Я бы не хотел, чтобы это вообще кто-то знал. — и это правда. Антон уже устал от своего языка без костей, который приносит ему только проблемы. — Но... — она помотала головой, не находя как уложить это в голове, и нахмурила темные брови так жалобно, что Петрову стало стыдно от своего поведения. Она — последняя, кто виноват в сложившейся ситуации. Она думала, что он уверен в том, что Полина его стесняется, поэтому поцеловала при всех, желая искоренить сомнения. Она сейчас стоит перед ним, желая просто услышать правду, разобраться в ситуации. Она ждала этого разговора и хотела все разъяснить, а Антон ведет себя, как высокомерный чепух. Она — первый человек здесь, позволивший ему чувствовать себя чуть лучше после переезда. Она не заслуживает такого отношения, хоть Петрову и тяжело относиться к ней так, как стоило бы. — Прости. Я хочу, чтобы это осталось секретом. — отчаянный выдох был таким громким, что, по ощущениям, заглушил животные визги детей. — Полин, мы оба поняли, что эти отношения никуда не ведут. Не нужно обманывать себя и друг друга, играя в любовь. — Ты правда так думаешь? Или все дело в том, что ты влюбился? — Я бы ничего не чувствовал к другому человеку, если бы любил тебя. Она понимала это. А оттого совсем не изменилась в лице, только преувеличенно спокойно спросила: — А с Катей что? В чем смысл ее коварного плана? — В том, чтобы все узнали о нас и человек, который мне нравится, понял, что я его обманывал, когда говорил, что между мной и тобой ничего нет. — звучит так глупо и абсурдно, что у мальчика в горле першит от собственных слов. — То есть она там была? — обращение «она» бесило Антона до жути, до челюсти сжатой точно в судороге, но все что он позволял себе показать это неестественно медленно опускающиеся веки в слегка раздраженном моргании. — Да. — А обманывал ты зачем? — спросила она следом, почти сразу делая собственный и частично верный довод. — Чтобы у тебя были шансы? — Шансов у меня не было изначально. — фыркнул он с жгущей губы ухмылкой. Хотелось содрать это приторное умиротворение и принятие с лица, потому что он, блять, еще точно не смирился с этим. — Просто так сложились обстоятельства, что я решил, что лучше будет соврать. — Ладно... ладно, я... я поняла. — Полина вдруг улыбнулась, немного измученно, но вроде даже искренне. — Я рада, что хотя бы услышала правду. Я ценю, что ты открылся, хоть и злюсь из-за всей ситуации. Антон точно последний мудак. Кажется, у него даже желудок покраснел вместе с щеками, которые выдали его стыд с потрохами. Она была настолько понимающей, что было тошно от себя и своего поведения сильнее обычного. Ее нежность во взгляде вновь заставила биться сердце сильнее, но вовсе не так как раньше, когда оно прыгало, желая вырваться из заперти и самолично отдаться девушке в руки. Ему почти физически плохо от того, насколько она выглядит светлой и чистой в каждом своем проявлении. И как бы было хорошо влюбиться в нее снова, а не в хулигана в олимпийке с прокуренным голосом и вечно припухшими костяшками. — Прости меня. Надеюсь, мы сможем общаться, как раньше. — Конечно, Антон. — не прекращая мирно улыбаться, она опустила глаза в пол и сомкнула в замок руки за спиной, начиная задумчиво качать носком туфли. — И пусть нашим новым началом станет приглашение на мое выступление. В новый год в школе я буду играть от лица музыкалки, вместе с еще одной девочкой. И, поверь, в этот раз ты не отвертишься. Антону ничего не оставалось, кроме того как обеззаруживающе развести руками и встретить игривый взгляд Морозовой скупой, но настоящей улыбкой.***
— Кать, знаешь, я не совсем понимаю, как нас должно это сблизить. — Вы и так близки, Петряев. — девушка, что по хозяйки петляла по коридорам школы, привычно закатила глаза, словно и вправду верит в то, что говорит. — Слушай, Смирняева, это было до того, как я признался ему в чувствах! — Не тупи! — она встала столбом посреди пустого коридора, что изрыгнул большинство детей и подростков на заснеженную улицу почти сразу после последнего для них звонка с урока. — Вы также много знаете друг о друге и также близки, просто Пятифану нужно напомнить об этом и все. Если бы он тебя искренне презирал, то не позволил бы так спокойно шастать по его территории. — «Его территория»? Это в смысле? — Слушай, сладкий, мне тебе все нужно по несколько раз повторять? Или ты вспомнишь, что я говорила до этого, соберешь мозги в кучу и не будешь задавать тупых вопросов? — Мы что животные какие-то, что ли, чтобы была наша или чужая территория? — забормотал себе под нос Антон, недовольный учительским тоном одноклассницы. — Это общественное место, школа, даже не район какой-нибудь. — Хватит гундеть. — шикнула на него Катя, заглядывая за угол. — Ты понял, что тебе делать надо? — Вообще-то не особо. — Твои проблемы. Пошли. — Катя! Да ты!.. Он не успел достойно возразить, как она вынырнула из-за поворота и направилась прямо к стоящему у кабинета музыки парню. Повертев головой в надежде найти спасение, Антон вздохнул многострадальчески и принял свою участь, засеменив следом за подругой, что вальяжно стучала небольшими каблуками и даже не оборачивалась, зная, что он пойдёт за ней. — Ну привет, красивый. Юноша, которого Петров не видел неулыбающимся, поднял брови, замечая их приближение, и спустил на нос солнцезащитные очки. У Михалыча были слегка покрасневшие глаза и разбитая нижняя губа, которой он дернул в сторону в непонимании. — Ты точно меня не путаешь с кем-то, Катюнь? — Ещё раз так меня назовешь и у тебя будет разбита не только губа, но и нос. — продолжила она все тем же елейно-сладким голоском, который очевидно обманчиво ласкал своей нежностью сейчас. Антон просто наблюдал за всей картиной, не находя себе место и забыв даже банально поздороваться. — Ты мне должен, знал? — С чего это вдруг? — он перестал поддерживать ее игривость и натянул обратно очки, частично скрывая потерявшее эмоциональность лицо. — Когда мы собирались последний раз, ты разбил мамину дорогую вазу. — она надула губки в притворной печали и начала наматывать на пальчик светлую прядь, выбившуюся спереди. — Пф! — он заулыбался расслабленно, понимая, что ее лепет — пустой треп, и начал едва ли не смеяться над ней. — Мало ли кто ее разбил, Катюнь. Обстоятельства сложились, что я сложился рядом с твоей почившей вазой. Доказать ты ничего не можешь, да и любимой маменьке не скажешь об этом, ведь ее славная Катюша не стала бы устраивать вписки прямо у себя дома. — он очевидно ерничал и издевался, а от его словно бы превосходящего выражения лица Антону становилось ещё более неловко, чем было до. Хотелось утянуть Смирнову за шиворот, спасаясь от позора, однако она слишком уверенно смотрела на него для той, кто «проиграл». — Гуляй, стервочка. — Я думала, что у тебя есть хоть какая-то капля совести, красивый. — она по-кошачьи устроилась рядом с ним, опираясь на стену около его плеча. — Не пойман — не вор, милая. — Михалыч поддержал ее тон, расслабляясь и словно бы начиная тянутся в ее сторону с непонятным интересом. Антону казалось, что подглядывает за ними. Они его сами не замечали, и его это вполне устраивало, но все же это ощущалось максимально неловко. Склонившись друг к другу, оба молчали, только вот Михалыч обаятельно улыбался, глядя на девушку сверху вниз, а она сама вдруг резко переменилась в лице. — Зато у меня есть много возможностей доказать, что ты барыжишь. — по-опасному сщурившись, она зашептала так, что Антон не слышал содержимое ее долгого монолога, но по тому, как осунулось лицо парня, ему показалось, что все получилось. — Что ты, блять, хочешь? — Сделай так, чтобы он... — палец указывал точно на Антона, о существовании которого, казалось, забыли все, даже он сам, становясь невидимым наблюдателем, — ...стал частью шайки вашей. Научишь его драться и всем чем нужно еще. Суть понятна?***
— Так, очкастый, я не знаю, зачем это тебе, зачем это ей, но больше всего я не понимаю, почему ты сразу не пошел к Ромычу. — парень прошелся уверенно, петляя по школьным коридорам, и привел их к пожарной лестнице, где длинными ногами едва ли не побежал вниз. Антон как мог старался успевать и, в целом, отличился успехом, однако начал задыхаться еще в вестибюле, когда Михалыч настойчиво подгонял его, пока «новобранец» спешно натягивал зимние вещи. — Или к Бяшке. Вы же кенты! Че я буду как шут за тебя просить, когда ты можешь спокойно сам все решить, блять. — Петров по-умному молчал, выслушивая размышления знакомого, который теперь не выглядит таким устойчиво веселым, каким казался первое время. Хотя теперь основной причиной недоверия можно было назвать то, кем он оказался на самом деле. Может он поэтому хохотливый такой был? А что если Рома это пробовал или до сих пор сидит на подобном? А Бяша? Вдруг стало не по себе, спина выпрямилась неестественно, а колени перестали эффективно разгибать ноги. Концентрируясь на этом, Антон совсем не заметил, как Михалыч остановился в лестничном пролёте и обернулся на него, словно сделал какой-то вывод. — Или он просто отшил тебя? Сердце упало вниз на последнем издыхании, не выдерживая такой концентрации паники в крови. Неужели Рома рассказал? — А-а... — голос записклявил позорно. — В к-каком смысле? — Да бля. От ворот поворот дал, не принял, не впустил к нам, нахуй послал, может быть не захотел мотаться с тобой? Несмотря на толику облегчения, у Антона настолько кружится голова, что, кажется, он сейчас свалится на холодный пол, держась будто в безумии за голову. С чего он вообще взял, что Рома не возьмёт и не расскажет всем? Катя ему предлагает надеяться на чудо и изменения Пятифана? Парня, про которого она сама рассказывала истории про издевательства над похожими на него? Да он же на верную смерть сейчас идет. Осознание вместе с желанием бежать пришло так быстро, что, кажется, это отразилось на побледневшем лице. — Слушай, ты прав. Это ерунда какая-то. Меня там это... ждут! Я пойду. — его жалкая улыбочка сбила с толку парня в солнечных очках посреди пасмурной зимы, благодаря чему Антон почти успел ускользнуть. Почти. — А, ну, стоять. — спокойно, но предупреждающе. Хотя какой бы тон Петров не услышал, все равно бы вмерз в землю как вкопанный. — Мне сказано впрячься. Я это сделаю. Что дальше — меня не ебет. Ты идешь со мной, очкастый. — Нет. — В смысле «нет»? — по-детски удивился высокий юноша, определённо хлопая глазами под своими очками. — Да! — Нет. — Повторил Антон еще более уверенно, чем до этого, возмущаясь отсутствием выбора. И вообще, почему это он его очкастым называет? Он же сам в очках! — Если ты сейчас добровольно со мной не пойдешь... Неожиданно проснувшаяся смелость наполнила его жаждой справедливости. Они живут в демократической стране, Антон имеет право на подобную свободу выбора! Его принуждают сейчас к преступной деятельности! Никто не заставит Петрова спуститься вниз, добровольно сдаваясь на растерзание, поэтому, набрав побольше воздуха в легкие и собрав в кучу всю свою наглость, он развернулся к Михалычу спиной и фыркнул: — И что ты мне сделаешь? Пятифанову нажалуешься?***
На улице колючий мороз, жадно щипающий за все открытые части тела. Вся компания, что еще минут десять назад перекрикивалась, смеялась, шутила друг над другом, теперь лишь переминалась с ноги на ноги, стараясь сохранить тепло. Натягивая капюшоны или шапки пониже, парни неосознанно собирались поближе, греясь, но выходило очевидно не очень. Тимур не мог сконцентрироваться на недовольстве парней, которые устали ждать одного опаздывающего и «открыто» возмущались. И, если редкие перешептывания, резкие плевки в сторону или сердитые хмурые взгляды со временем начали раздражать Бяшу, который следил за некой группой, то Рома ожидал чрезмерно спокойно, хотя раньше либо свалил бы сразу, даже не раздумывая над тем, чтобы подождать кого-то одного, либо отправил бы остальных, а сам стоял бы ждал, чтобы дать различного вида пиздюлей. Это странно. И Рома странный. Будто изменился за пару дней, причём в момент, а не постепенно. И Будаев соврет, если скажет, что не волнуется, однако спрашивать больше не решается. Единственное, что он позволяет себе, — успокаивать недовольства, ведь Пятифану все равно. Плевать абсолютно. Безразлично. По барабану. Кароче поебать откровенно. — Ромыч, может мы погоним уже? — возмутился самый смелый. — Нас же за лохов слившихся примут. Его принялись поддерживать, а Рома продолжал молчать, докуривая сигарету, после кинутую наотмашь в сугроб. И, когда он наконец подал голос, то все прервались от жидких поддакиваний: — Слышь, решала, ты что делать там собираешься? Сопли на кулак наматывать и зубы с пола собирать без Михалыча? Их и так больше на несколько человек, нас, блять, тупо количеством захуярят. Стой смирно нахуй, если эти пидоры захотят, то сюда придут. Напряженное молчание решил разбавить Бяша, который захотел поддержать друга: — Да, реально, пацаны. Нас пятеро без него, а их восемь, на! Мы просто пизды получим и съебем. Надеясь встретить взгляд Ромы, бурят повернулся корпусом почти незаметно ухмыляясь, но выражение лица Пятифана не изменилось ни на одну маленькую морщинку, оно оставалось таким же пустым и уставшим, отчего стало настолько неловко, что Бяша рвано отвернулся. Рома его бесил до скрежета зубов и молчаливого желания ударить в плечо, чтобы он наконец увидел, что вовсе не один и может положиться на лучшего друга. Вся история с Антоном, их непонятными отношениями всегда была для Пятифана чем-то до неприличия неприкосновенным, чем он не намерен делиться. У Бяши раньше хомяк был, на которого мать случайно наступила, он вечно набивал щеки до отвалу, что еле ходил, но все равно проделывал это каждый раз и нес к себе в домик. Так и Рома, копящий все внутри, несет это на своих плечах и не понимает, что он может просто протянуть руку и Тимур как умеет поможет. Его не гложет любопытство, он сгорает от желания понять, что происходит между этими двоими, играющими в «горячо-холодно», однако он не полезет. Если Пятифан относится к чему-то чересчур агрессивно, как животное загнанное в ловушку, значит Будаев не посмеет себе вытягивать из него это. Урок давно усвоен. Но неужели Рома настолько ему не доверяет, что не готов даже банально сказать: «Да, брат, что-то сейчас меня хуевит». Они столько времени дружат и неужели он не заслужил даже подобного минимального уровня доверия? Это... неприятно. Бяша мог сколько угодно пожирать себя непониманием, обидой, но звуки с лестницы, причем какие-то странные, отвлекли его на возможность выплеснуть пар на других. — Наконец-то. — выдохнул кто-то из прочих. Топот остановился, потухая тишиной прямо у двери, и, когда все замерли в ожидании, лестничная дверь с хлопком ударилась об стену и в проеме оказалось две ноги, упирающиеся на раму. Бяша совсем не помнит настолько разозленного голоса добряка-Михалыча: — Сука, да я тебе, ублюдку, ноги переломаю! — Я сказал, что не пойду! — похожим тоном прилетело в ответ от... Антона? Чуя интересное зрелище, парни рванули в сторону, чтобы получше рассмотреть происходящее, а Тимур только посмотрел на дернувшегося в том же направлении Рому, но все же оставшемся почти на том же месте. Интересно. — Ты уже, блять, пришел! — с яростным кряхтением Михалыч со всей силой толкнулся от полу в спину Петрову и вывалил их обоих на улицу так, что оба оказались на твердом снегу, отбившем тазовые косточки при падении. Все молчали, ошарашенные картиной, представшей перед ними, пока эти двое продолжали максимально абсурдную словесную перепалку. Однако, когда Михалыч оказался сверху и с большой амплитудой замахнулся для сильного, фирменного леща, то Рома очнулся и перестал, словно бы без интереса, наблюдать за происходящим: — Харе. — Антон, извернувшийся на снегу, чтобы увидеть лицо хулигана, понял, что Ромка смотрит только на своего товарища, целиком и полностью игнорируя его лежачее существование. — Сюда подошел. И парень, что секунду назад готов был пойти на нечто жестокое, во мгновение снял с лица выражение неконтролируемой ярости и, отряхиваясь, встал. Петров ничего не понял, поэтому так и остался лежать, наблюдая как Пятифан, схватив Михалыча за шиворот, отвел его в сторону, чтобы поговорить. Рома после нескольких реплик с преувеличенно наигранным интересом стал слушать помпезные и отменно жестикулированные объяснения происходящего, и отчего-то выглядел так по-взрослому, непонятно красиво в своей авторитетности и зрелости, что Антон не сразу заметил руку-помощи от Бяши, который со слабой, но смеющейся улыбкой помог ему подняться. — Че это за кипиш был, на? — А ты не видел? — мальчик не хотел ничего объяснять, но Бяша с его грустно-озадаченным видом и так вечно остаётся в стороне от всего происходящего и не слышит правды. — Он должен был меня к вам пристроить, а я в последний момент передумал, а потом... слово за словом и мы едва ли не летим по лестнице, пока боремся. — Ничего себе новости. Что ж ты ко мне не пришел? С Ромой вы в контрах сейчас, но явно проще со мной, чем с Михалычем. — обернувшись, на все еще разговаривающую пару хулиганов, Тимур скупо хмыкнул. — Никогда его таким не видел. Не представляю, как его довести надо, чтобы он так себя вел, на. — Да я особо ничего и не делал... — без утаения или лжи попытался оправдаться Антон, потому что вряд ли его слова могли так разозлить этого «добряка» по словам Бяши. — Ну-ну. — глухо хохотнул бурят, пиная куски льда под ногами. Сразу после их недолгого диалога Рома подошел к компании, которая, точно клубок змеиный, по очереди вытаскивала головы из общей кучи, пытаясь рассмотреть происходящее и с обеих сторон, но получались только болванчики, которые из-за общего гундежа ничего не понимали. Пятифан, как руководитель, дал план действий и издали кивнул Бяше, который, хлопнув Петрова по плечу, трусцой ринулся вперед, становясь неким замом. Нескладным топотом эта компания пошла за небольшую рощу, находящуюся около территории школы. И Антон остался один на один с собственной слабостью. И Ромой. — Итак, Петров... — все еще не удосужив бывшего друга взглядом, Рома подкуривает вторую сигарету, не находя куда деть руки. — давай поймем, что мы имеем. — Ром, я могу все... — Ебало. — когда хулиган поднял непривычно темные для себя глаза, мальчик пожалел о том, что мысленно умолял посмотреть на него хотя бы мельком. В каждом заломе на лице, острой линии скулы, сжатых жевалках и в пустом, таком холодном даже для минусовой температуры зимой взгляде читалось открытое презрение и скептицизм. А его приказ замолчать заставил несуществующий ком встать поперек горла, не давая ни сказать, ни дышать. — Ты со своей новоиспечённой подружкой в очередной раз что-то придумал. Вплели какого-то хуя Михалыча, угрожали ему, а после твои тараканы в жопе решили, что на самом деле надо бежать, да? — Я передумал просто... — от строгого тона, с которым Рома его отчитывал, хотелось сбежать и спрятаться, только вот от себя не сбежишь, а свои мысли будешь слышать, с какой бы старательностью не затыкал уши. — Да ты что! — шепелявля и передразнивая извиняющийся тон одноклассника, Рома выпячил нижнюю губу и брови домиком собрал, показывая насколько абсурдны эти жалкие попытки оправдаться в его глазах. — Главное, что Михалыч — парень ровный, делает то, что ему сказано, как положено. А ты к нам ведь хочешь, драться научиться тебе надо, все дела. — Антон не кивнул, но Рома продолжил. — Время ответить за все свои слова, Антошка. Пойдёшь со мной, посмотрим чего ты стоишь и с какого пропущенного удара вырубишься.