Дурной эффект

— Я прошу тебя, постой! У Антона все упало. На глазах хрупкий карточный замок снесло одним лёгким, непринуждённым движением руки. Выстраивать все так долго муторно, боясь сделать лишний поворот в сторону или поставить не так, чтобы в конце с таким треском все осыпалось пеплом сгоревших надежд и несбывшихся ожиданий. Его просто мотало. От злости, чумной, ядовитой, заставляющей желать ударить какую-нибудь стену, почувствовать отрезвляющую боль, горячие потёки крови, которые отвлекли от кислотой выедающей душу тоски и просто дикого отчаяния, которое унесло мальчика далеко от берега и тянуло вниз, прямо ко дну, где его ждали огромная тяжесть чувства вины и сожаления, которое, всхлипывая, молило о прощении, чтобы перестать чувствовать подобное отвращение, направленное на себя же. Однако теперь Антон сам себя не жалеет. Хотя желание взвыть липнет к горлу, юноша понимает, что сам виноват. Он всё знал с самого начала, но его затянуло это ебанное болото, где не удалось спрятаться от черной жижи, проникающей во все внутренности и заставляющей просто панически бояться. Эти бредовые, мысли идеи, словно бы ему не принадлежали. Были чужеродными, отвергаемыми, но настолько приевшимися, что различить, где свое, а откуда берет начало уже то нечто — было невозможно. Столько эмоций скопилось внутри, местами вполне органично друг друга дополняющих, а где-то совершенно несовместимых, из-за чего хотелось разорваться на несколько частей, потому что испытывать все и сразу — мучительно. Его тошнит и воротит от самого себя, но Петров справится, может задохнётся в едком дыме подобных чувств, но выведет отсюда Пятифанова. — Просто выслушай меня. — может мальчика правда трясло, а может эту качку создавал алкоголь, который оставался высоким процентом в крови, но уже перестал действовать, как нужно, только усугубляя состояние. — Я больше не хочу. — не сдержавшись, да и не пытаясь, Рома крикнул, голос его слегка захрипел от перенапряжения связок, а сам парень наконец повернулся, скалясь дико, как испуганный зверь. — Ты, уебок, ссал мне в уши, а я и рад был, блять! Счастлив, сука, что, нихуя себе… — он развел руки в сторону, пожимая плечами и улыбаясь разбито и неискренне, но не так, как было пару дней назад. На тех разборках Пятифанов, пускай и был непривычным, опасным, но никак не сломленным. — тебе не плевать на меня, что дело не во мне, раз ты сам соизволил извиниться. Да толку от твоих ебанных извинений, если ты пиздишь, как дышишь, скрываешь вечно что-то, а потом приходишь и делаешь так, чтобы я забыл про все, блять! — широко шагнув вперёд, он слегка наклонился и потерял предыдущий оттенок на лице, становясь злостно агрессивным настолько, чтобы мог толкнуть Петрова в грудь, не рассчитывая сил. — Ты ебанный лицемер, на уловки которого я повелся как псина натренированная! — Я… — начал Антон, пораженный масштабом сказанного. В голове достойного ответа не было, поэтому, когда его перебили, даже облегчение внутри промелькнуло среди прочей черноты. — Ты! Ты, блять! Дело даже не в Полине, да вообще похуй! Зачем было пиздеть? — грудь, облаченная в тонкую олимпийку вздымалась ритмично глубоко, пока звуки тяжелого дыхания Ромы занимали все пространство. — Сколько? — Что? — непонимающе уточнил Антон, осознавая, что его речи пока что будут лишним. Да и в свое оправдание сказать было нечего. — Сколько вы встречаетесь? С какого момента на вопросы про это ты начал пиздеть? — более спокойно пояснил хулиган, очень быстро охлопывая карманы и находя пачку сигарет. — Я дату не помню. — честно признался Антон, но, встретив предупреждающий взгляд, понял, что ответить надо в любом случае. В этот раз честно. — Мы тогда только пару дней назад ездили в мой город с Катей, когда я тебе ещё записку передал. — С предложением дружить-то? — на губах, растянувшихся в саркатическую улыбку, Петров остановил свое внимание совсем ненадолго, почувствовав омерзение к самому себе, допуская мысль, что лучше бы Рома ни о чем из этого не знал. — Нужно было ее к чертям разорвать, блять. Я же спрашивал тебя. Почему? Обрывистые вопросы теперь сжимали удавку на шее ещё сильнее от ощущения, что парню тяжело говорить нечто большее. Антону тоже сложно вытаскивать из себя что-то, ведь справляться с тем, что творилось внутри, было, блять, невозможно. — Потому что боялся. — Меня? — Да всего вокруг. Твоей реакции, наверное. Не мог я честно ответить. — слегка попустило, но дрожи в конечностях это не избавило, просто каша в голове обретала комки связанных мыслей. — И по… — Пацаны! — входная дверь ударилась об перила крыльца, являя взору встревоженного Бяшу, который поспешно натягивал свою куртку, придерживая и их тоже. — Вы че так сорвались-то? Я думал вы пиздитесь уже. Я так пересрал, вы бы знали. Он отдал друзьям верхнюю одежду и, пока Антон нервно быстро одевался, Рома просто взял свою кожанку, хмыкнул, никак не комментируя слова лучшего друга, и обратился резко, слегка прикрыв глаза, словно в сомнениях, к блондину: — Когда разбирешься в себе, можем попиздеть. Но, пока у тебя коленки дрожат, и ты не можешь пару слов в оправдание сказать, даже не подходи ко мне. — развернувшись на пятках, он задрал голову, выпустил вверх неоформленное облако пара и, желая удовлетворить желание нагрубить, рявкнул, будто бы усмешку сдерживая, — В этот раз новую версию тебе докрутить придется, не выйдет мне на уши присесть. И ушел. В след за ним, скупо попрощавшись, погнался Бяша. Издалека не было слышно, о чем они говорят, но догадаться о примерном содержании не сложно. Трястись от холода, проникающего через распахнутую куртку, пришлось недолго, сзади, нарочно громко хрустя снегом, появилась Смирнова, обмотанная розовым шарфом и облаченная в свою белую куртку. Она обнимала себя руками и всей натурой источала превосходство на пару с счастьем от сладкого вкуса победы на кончике языка. Антон был равнодушен к сладкому, поэтому сейчас постарается заставить и Катю проникнуться такими эмоциями к ощущению торжества. Качнувшись на пятках, юноша медленно обернулся, ощущая как его колотит, а улыбка на губах никакая иная, как триумфальная, заставляющая Смирнову прищуриться в подозрении, дернуть плечами и выбрать позицию поудобнее. — Понравилось представление? — Ещё как. — ее мстительный смех коснулся слуха буквально на мгновение, чтобы отдать все права озлобленному шипению. — Скажи спасибо, что не рассказала всем о том, что ты по Пятифану сохнешь. Вот потеха была бы. — Какая благородность! — пошатнувшись, Антон развел руками и поднял лицо к затянутому, черному небу, которое опускало на очки аккуратные небольшие снежинки, тающие от дыхания. — И что дальше? Чего ты этим добилась? Ты как была ей не нужна, так и останешься. Теперь мне и скрывать ничего не надо, на твоих глазах я и Полина… — Ещё слово… — Катин длинный палец предупреждающе остановился у его лица, — и, я клянусь, ты пожалеешь сильнее о том, что меня за нос водил. — Да кому нужно за нос тебя водить, Кать? — Антон повысил голос на несколько тонов, начиная буквально кипеть от злости на девушку, стоящую спереди. — Я тебе правда помогал! А это… блять, это ничего не меняет. — Ничего не меняет? — она всплеснула руками и, кажется… всхлипнула? — Не делай вид, будто не понимаешь, почему я злюсь. Антон понимал. И теперь его совесть душила. У нее был строгий материнский голос и ее же обличие. Антон в принципе часто думал о том, как отреагируют родители. Если быть точнее, в разных ситуациях в голове возникал их образ, как они бы поступили, что бы посоветовали, как ответили в различные моменты. Но чаще всего юноша прислушивался именно к голосу матери, которая стала его же совестью, а иногда и путеводителем в том, как нужно жить. И сейчас Антон понятия не имеет, что посоветовала бы она. Однако сам он знал, что должен извиниться. Даже если бы Карина поступила иначе, то определенно похвалила его за подобное решение. — Понимаю. — время, потраченное на тяжёлый выдох, дало собраться, — Так что прости меня. Я должен был сразу сказать, но не вышло. Ты непредсказуемая, а лишние проблемы мне были не нужны. Да и говорить: «знаешь, да, мне нравится Рома, но встречаюсь я с Полиной. Так вот, чтобы она обратила на тебя внимание…» — он запнулся и усмехнулся оттого, осознавая абсурдность ситуации, в которой оказался, — А потом стало поздно. Это как снежный ком, один раз соврал, а потом так или иначе приходится поддерживать историю, продолжая врать, врать, врать… Прости меня, ещё раз. Я хотел помочь и хочу, но мне кажется, что… — Это бессмысленно, да? И вот она рыдала. Беззвучно, без перекошенных в сторону губ, лица красного, только длинные дороги слез. Холод обжигал кожу, щипал нос, руки, но больше всего щеки. Щеки, по которым соленые дорожки, будто выжигая и оставляя следы, текли вниз, соединяясь на подбородке. В них застыли огни из вывески магазина напротив, который в эту ночь был закрыт. Обернувшись и пройдясь глазами по небольшому зданию, Антон почувствовал как внутри сжалось что-то от воспоминаний того, что здесь происходило. Наверное, тогда это начиналось. — Не знаю. — честно признался Антон, ощущая неловкость из-за того, что понятия не имеет как успокаивать Смирнову. — Мне кажется, она девушек в принципе даже не рассматривает в таком плане. — Я не про это. — она грубым движением смахнула влагу с лица и оскалилась, сжимая зубы, не желая говорить дальше, — Конкретно у меня. Я ей не была никогда интересна даже в дружеском плане. Морозова относилась всегда с опаской, пренебрежением, складывалось ощущение, что ей противно просто находиться рядом. А я… — Катя слегка сморщилась, словно бы вновь проступающие слезы сдерживая, —… думала, что не все потеряно, оправдания ее поведению придумывала. Но все проще. Ей противна я. — дышать получалось попеременно, а сочувствующий взгляд Петрова только раздражал. Она рассказывает это не для жалости, ей надо банально выговориться, — Я как те мерзкие мужики, которые не понимают слова «нет» и все равно лезут, лезут, лезут. И я не могу сказать, что дело не во мне! Потому это я такая глупая, злая и… и… Она истерично продолжила перечислять «свои» недостатки, которые с каждым разом становились совсем абсурдными. Дошло до некрасивой формы ногтей и неспособности ответить матери во время ссор, однако зарыдала она сильнее, когда упоминала о внимательности при решении уравнений по алгебре. Видимо, всё это ей казалось причиной тому, что она не нравится Полине. — Все намного проще, Кать. — сам не ведая, что сейчас делал, Антон заправил девушке за уши спутанные локоны и обхватил голову руками, заставляя смотреть на себя. — Дело не в тебе. Невозможно нравиться всем. Бывает, что люди просто не сходятся характерами, и в этом никто не виноват. Ничего не поделать, если ты ей не импонируешь. Но это не делает тебя плохим человеком, ведь ты — это ты, а если она не желает контактировать, то это ее проблемы. Она упускает возможность наблюдать, как мастерски ты манипулируешь людьми и решаешь задачи на подобие треугольников. — стараясь направить свои слова в положительное русло, он улыбнулся, имея честь наблюдать, как губы девушки также растягиваются в самой искренней улыбке, на которую она только способна. — И вообще, почему ты оцениваешь себя по мнению одного человека? Ты невероятно умная, ответственная, хороший лидер, хоть и груба в этом иногда, ты суперски ориентируешься в любой теме, можешь почти обо всем говорить, если это не задевает твою высокую самооценку. — Антон хихикнул, приподнимая бровь на показательно нахмурившуюся Смирнову. — Да даже… — Прекращай. Это сейчас на признание в любви будет похоже, а я со своей озабоченностью готова и на тебя накинуться, — совсем растаяв, она кротко посмеялась и выбралась из хватки, утыкаясь шмыгающим носом в плечо своего друга. С Антона как будто пелена спала. Окружающий мир вновь четкий, благодаря очкам, а мысли настолько ясные, что с непривычки становится неуютно. Окончательно отрезвев, он вдруг заметил, что обнимает девушку, поглаживая по спине, пока они покачиваются неспеша. И стало так хорошо. Да, Рома обо всем узнал, но ведь так даже лучше — больше не придется врать. Да, это Катя обо всем рассказала, но она хотела отомстить за обман и будучи подавленной сделала это на эмоциях. Все это важно, но в данный момент настолько незначительно и далеко, что Петрову вдруг стало легко. Словно астматик, вдохнув бронхолитик, вновь смог дышать полной грудью. И если бы ещё не улетели певчие птицы, то улица бы точно заполнилась щебетанием, ведь только сейчас юноша смог ощутить, что мир вокруг них ещё живой, не умер вместе с их шансами на нечто большее с Ромой и Полиной, а продолжил существовать, потому что ничего страшного не произошло. Все решаемо, а Антон неплохо справляется с задачами по математике, так что и с этим совладает. — Вы что серьезно? — их обоих привел в чувство рассерженный голос Полины, — Мы уже искать вас пошли, а вы тут… вы… — Что? — неожиданно грубо рявкнула Катя, выбираясь из чужих объятий, словно бы стряхивая наваждение с себя, — Мы просто обнялись. — Да ничего! Раз вы просто обнялись, почему нельзя это было сделать при нас? — из-за спины Морозовой неловко переступила полицейская дочка и все также сочувственно глядела на Антона. — Нам нужно было подняться в дом, чтобы обняться при вас? — почувствовав себя неуютно, наконец вступил в диалог юноша, чувствуя как брови тяжело опустились ближе к векам. — Что за претензии вообще? — За тем, что я… мы испугались! А вы обжимаетесь тут просто! — пошатываясь, она спускалась по скрипучей лестнице и застегивала куртку. — Настолько боялся того, что я стесняюсь тебя, что к другой под юбку полез! — Чего-о? — в один голос удивлённо протянули Антон с Катей, но оклемалась первой всё-таки девушка. — Сдурела, Морозова? Совсем налакалась? В Полине смешалось все, что только можно, считая и алкоголь, и разные чувства. Её уже давно бесило, что Антон так много времени со Смирновой проводит, иногда забывая о своих обещаниях или просто о своей девушке. Это раздражало просто как факт существования его безразличия, но в горе она не утопала, боясь за их отношения. И совсем недавно ей стало понятно в чем же дело. Спиртное в ее крови заставляло злиться, любые реакции, смены настроения становились ярче, гуще в своем проявлении и, наверное, только поэтому Морозова позволила себе злиться на Петрова, который не источал ни капли сожаления, а встал как осел в позицию защиты, хмурясь и губы кривя, будто в отвращении. От этого внезапно захотелось дернуться в сторону, уйти из-под его взора, вообще из этого места. Сзади стояла Тихонова, ангел, спустившийся с небес, с сигаретой в руках и самым жалостливым видом, на который была способна. — Да пошли вы все. — посильнее укрывшись курткой, девушка спустилась с крыльца и, мотнув копной смольных волос, прошла мимо парочки, которая наконец разошлась на пару шагов. — Полин! — голос Антона не сквозит испугом от ее ухода или извиняющимся тоном, скорее глубоким возмущением и недовольством. И ее это вовсе не обижает. Почему? Она уже все давно поняла. — Что ты как маленькая вместо того, чтобы все обсудить уходишь? — А вы очень старательно со Смирновой все обсудили, я смотрю. — она не остановилась, ускоряя шаг и пытаясь почувствовать хочет ли, чтобы Петров следовал за ней. — Ты правда ревнуешь? Или для вида нормальной девушки это делаешь? По телу прошла пульсация, которая дала сильнейший импульс в руку, желающую зарядить юноше пощечину, но Морозова все ещё не готова до такого опуститься. Антон отшатнулся от замаха и проморгался удивлённо, вовсе не перепуганно, он смотрел на нее и не понимал, кого видит перед собой. Она была другой, да и он тоже, а может они изначально были нынешними версиями себя, просто скрывали это глубоко внутри, заставляя самое худшее в себе набирать сил, готовиться к удару посильнее. Морозовой показалось, что по ее щекам прошлись пламенем, по ощущениям они запылали, налились ярко-красным и выдали ее стыд от собственных действий с потрохами. — Это уже даже не забавно, Полин. — юноша, как герой какого-то фильма, устало провел раскрытой пятерней по влажным от снега волосам и натужно выдохнул, поднимая на нее глаза полные вины. И ей не хочется разбираться, почему она нашла там именно это. Она молилась, чтобы Антон сам это сказал, попросил, может растоптал ее тем, что скрывает. Хотя бы намек на то, что он думал о том же, позволил бы ей безоговорочно поддержать идею расставания, потому что она не может больше притворяться, что все хорошо. Полина не понимает ни себя, ни его, однако ясно, как день, что испытывает она нечто больше дружеских чувств не к нему. Создала образ, внушила, что они похожи, а Петров сможет стать заменой, заплаткой в дыре, которая так долго зарастала и не сумела, вновь начав кровоточить. Так уверенно доказывать кому-то, что разобрался в своих чувствах, чтобы потом осознать масштабы этой лжи… И Полине стыдно. Перед ними двумя, из которых не вышло нечто большее. Ей совсем не хочется его ранить, но и продолжать всю эту историю ей невыносимо тяжело, каждый день встречать его и думать о другом становилось из раза в раз непосильно. Ещё и рассказала всем об их отношениях, не желая быть… плохим человеком, даже в глазах Смирновой. Если Морозова не может поверить в себя, то сделает так, что все уверуют в нее. — Прости. — скупо, неискренне скорее для галочки выдавила девушка, хмыкая. Ситуация, в которой они сейчас совсем не смешная. Она бы может и посмеялась нервно, вымученно, но не сейчас, сил нет даже надеть маску сильной личности. Антон же на извинения не отреагировал, приложил неуверенным движением руку к сомкнутому рту и кашлянул. И вместо ответа на свои слова Полина получило скомканное: — Меня тошнит. Пришлось согнуться попалам, зажимая туловищем желудок, чтобы не оставить съеденное на обед прямо на земле. Если не думать о том, насколько сильно он наглотался водки, чтобы доказать что-то то ли себе, то ли Роме, то мальчику вовсе не стыдно. Однако, вспоминая, почему он оказался в таком состоянии, хотелось раскраснеться до кончиков ушей и спрятаться, чтобы девушка не видела его. Несмотря на злость, кипящую внутри и горячо текущую медленным током по венам, Полина смогла различить беспокойство в себе, подтолкнувшую ее вперёд и заставившую уточнить, поглаживая чужую спину: — Ты как? — Юноша пробурчал нечто невнятное, скомканное, которое не желало в ее голове приобретать чёткое значение, но на периферии все заледенело, будто подсознание услышало сказанное, отреагировало ярко и бурно, будто Полина не хотела это слышать. — Что ты сказал? — Давай расстанемся.

***

Кажется ему все ещё плохо. От перепада температур его снова накрыло, из-за чего Антон шатался по дому в поисках опоры в виде унитаза. Было бы очень кстати очистить желудок и прийти в себя. Ему хочется просто чего-то стабильного, спокойного, без вечных перепадов настроения, темных силуэтов и лжи. Ему хочется одного человека рядом, которого он сам сильно обидел в который раз. Ему хочется быть достойным Ромы, былого доверия в его глазах и просто быть рядом. Ему хочется искренне говорить о том, что чувствует, думает, поступать, как считает нужным. Но правда штука горькая, как таблетки по утрам, заставляет морщиться, а иногда ненавидеть. Сказал бы вовремя или нет, все равно все пошло по наклонной и скатилось в бездну, где нет ничего. Ни его, ни Ромы, ни их вместе. Но все же так лучше. Опредленно получившееся развитие событий вывело его на другую ветвь жизни, где ему придется говорить правду и наконец быть искренним. Так правильно. Но разве правильные действия могут приносить столько боли? Или может Антон уже не понимает, где правильно, а где лишь видимость этого? Но на деле правильно не произошедшее. Верным было бы рассказать сразу, не утаивать и не скрывать. Ведь Рома имеет право его отвергнуть и знать с кем имеет дело. Антон — все ещё хочет быть пресловуто хорошим, хотя бы в своих глазах. Право выбора должно быть у каждого. Даже если на кону их дружба. Какими бы тяжёлыми, объемными не были чувства к Пятифанову, мальчик все ещё не имеет никакой власти над чужой жизнью, чтобы решать все за двоих. Пусть Рома его возненавидит, может будет издеваться или тыкать пальцем, приговаривая мерзости, но это будет перевешивать на внутренних весах справедливости мальчика. Твердая уверенность в том, что скоро Антон все расскажет другу, пришла легко, обволокла целиком и полностью, вовсе не заставляя сомневаться в принятом решении. Вместе с этим нахлынула и тошнота на пару с головокружением, интуитивно направляя в сторону уборной. Пообнимавшись с добрым белым другом несколько минут, приходится всё-таки встать, чтобы умыться. Промыв проточной водой рот и умыв лицо, Антон снова чувствует себя человеком и почти что готов выйти наружу прямо навстречу к разгоряченной Кате, которая вовсе не стеснялась выражения своих эмоций: — Паскуды! Все до единого! — подогнув ноги, она оттирала пол от остатков алкоголя и других жидкостей неизвестного происхождения. Ее аккуратный нос морщился, а лицо периодически перекашивалось в омерзении. — Здесь воняет ещё, сдохнуть можно! — Дай я помогу. — противоположно спокойная Настя выхватила тряпку и присела рядом, стараясь утихомирить вовсе не праведный гнев подруги. — Иди комнаты проверь лучше, пока я тут убираю. Только дай мусорные пакеты. — Суки. — прошипела в ответ Екатерина, смиренно кинув старую футболку на пол. — И ведь не стоило того! — В смысле? — уже начав чистить пол, Тихонова отвлеклась, цепляя внимание за последнюю фразу. Больше не желая оставаться в тени коридора, Антон подошёл к девушкам и демонстративно вздохнул, надеясь отвлечь своим появление Настю: — Вам помочь? — Какие люди! — девушка поднялась и зачем-то отряхнула руки, мельком оглядывая внешний вид помятого девятиклассника. — Мы думали не вернёшься уже. Как оно? Катя отчего-то стала выглядеть виноватой, но быстро собралась, вновь сочась показными высокомерием и уверенностью. Она словно бы и не заметила появление одноклассника, развернулась и стала осматривать дом в поисках остатков былого веселья, а когда, собственно, нашла, то, тихо выругнувшись, подняла пару хабариков с пола. Антону захотелось улыбнуться. Просто так, без причины. Может это его тараканы в голове дёрнули за какую-то ниточку, а может это нечто абсолютно искреннее. И, всё-таки дав волю своему небольшому желанию, Антон самым обыденным тоном заявил: — Мы расстались. Внутри все неприятно ворочалось, точно не хотело, чтобы хозяин этим делился, но все же ему надо было рассказать об этом. Может Кате станет легче, а может ему нужно во все стороны кидаться ненужной правдой, которая теперь ощущалась, как нечто неестественное. В принципе говорить с кем-то об отношениях с Морозовой было непривычно, несмотря на то, что они закончились. С разрыва прошло не больше часа, а ощущение, будто и не было пару месяцев недовстречаний и их близкого, а может и не очень, взаимодействия. Антону нужно было выбрать. И, на его же взгляд, он сделал все правильно. С Полиной они ещё поговорят обо всем, когда будут трезвыми, а сейчас… Петров просто рад, что это закончилось. — Из-за меня? — если Тихонова выглядела расстерянной, преисполненной сочувствием, то хозяйка дома, знающая всю картину, была лишь заинтересованна причиной расставания, поэтому решилась уточнить. — Или что-то случилось? — Нет, просто… Окружающий мир стал неестественно сильно блекнуть, расплываясь нечёткими волнами, заставляющими голову кружится, ноги подгибаться словно бы без сил, а руки искать поддержку. С тумбочки, на которую свалился Петров, полетели аккуратно составленные бутылки, готовящиеся к выбросу, и с невероятно громким дребезгом разбились на множество блестящих крупиц. После оглушили перепуганные крики, содержание которых Антон был не в сил распознать от зияющей пустоты в голове. Горло напряглось от судорожных проглатываний, а несгибаемые пальцы зависли в воздухе, не найдя опору в виде предмета мебели. Шагнув в сторону, Петров взвыл зверем, сам не осознавая почему. Вдруг бросило в жар сильнее, и увеличенное до критических показателей тепло в организме потекло огнем к вискам, начиная жутко стучать, отключая последние отголоски сознания, просящего, чтобы это прекратилось. А потом такая ясная мысль, что он сейчас умрет. Возьмёт и свалиться замертво от того, что тело не выдержало, не пожелало бороться с подобной нагрузкой, словно бы хозяину своему потакая, становясь таким же трусливым, боящимся жизненных трудностей. И на деле Петрову не было страшно, а принятие происходящего пролетело мимо, игнорируя и отрицание, и гнев, и торг, и грусть. Мгновенно согласившись с подобной судьбой, Антон качнулся, — чужие руки отодвинули его в сторону, пока расплывчатый силуэт опустился к зелёному морю осколков. Когда на удивление не дрожащая ладонь вцепилась деревянными пальцами в лицо, обедневшее очками и алкогольной краснотой, их кончики почувствовали просто ледяные щеки с сухими губами. Разделить их сил хватило, а слова не лились, будто головной мозг буквально онемел, отказываясь работать и давать хотя бы минимальную отдачу. Когда правая нога подкосилась, роняя почти что бездыханное тело на пол, Антон сумел прохрипеть, сам значение сказанного не различая: — Меня сейчас вырвет. Время ощущалось ватой, липнущей к рукам и, видимо, глазам, раз разглядеть не получалось вообще ничего вокруг. Только чужой топот был слышен, да так нечетко, словно Антон в вакууме сидит, откуда не выбраться и не пробить никакими силами стену, отделяющую его. Шея больше не держала потяжелевшую голову, которая за последнее мгновение стала неподъемной, несмотря на отсутствие любых мыслительных процессов, поэтому, когда одну из ног обдало холодом от снятого носка, Петров не нарочно упёрся затылком в острую ручку тумбы. Стопа непроизвольно дернулась от чужих неспешных и отчего-то прохладных касаний, когда в бок бортом упёрся зелёный неглубокий металлический таз. Мальчику было бы стыдно, если бы он мог осознавать происходящее и рационально оценивать обстановку вокруг, но, когда весь окружающий мир — сплошное темное пятно, это довольно-таки тяжело. На лоб опустилась успокаивающая прохлада, действующая снотворным и седативным одновременно. Приятные, низкоградусные объятия сонного царства непривычно нежно захватили Антона, погружая в самый крепкий сон, в котором он был за последние пару месяцев.

***

— Ты что издеваешься, Антон? — Только если над собой. — совсем безразлично хмыкнул мальчик и опустился на стул. — Вот именно! — на стол перед ним прилетела тряпка, которой Карина до этого вытирала плиту, но теперь она описывала состояние младшего Петрова. Такое же скомканное и мерзкое, как запах от жёлтого лоскута ткани. — Ты почему разрешения не спрашиваешь, прежде чем уйти куда-то? Тем более пить! — Я у папы спросил. Он разрешил. — разглядывать тряпку надоело, ковырять заусенцы на большом пальце стало поинтереснее. — Ну, конечно! Почему бы ему не разрешить пойти пить сыну, сидящему на антипсихотиках? — хоть эта саркатическая ухмылка и была привычна на ее обычно хмуром лице, но вовсе не шла Карине. — Сам бы подумал головой! Мы для чего покупаем эти лекарства? Чтобы ты мучался от побочных эффектов из-за алкоголя? Ах, да! Для того, чтобы мы деньги потратили на таблетки, а потом ещё психиатру дополнительно платили, ведь препараты почему-то не помогают! — сожаление, застывшее на матери, казалось чуждым и противным из-за концентрации и показательной наигранности. — Они и не помогут. Антона до сих пор тошнило. Состояние не было таким ужасным, как вчера, но зато теперь пришли стыд и осознание, что его состояние видели Катя с Настей. Повезло, что удалось сегодня утром объясниться перед хозяйкой дома, мол он просто перепил, а организм, видимо, плохо переносит алкоголь. Нога ныла на каждом шагу и, кажется, после того, как Петров наступил босой ногой в осколки, там что-то осталось. Было так плохо и много всего внутри, что не осталось ничего. Одна пустота и сонливость, которая заставляла реже поднимать веки и уничтожала желание существовать. — С какого перепугу? — уперевшись руками в бока, Карина нависла над сыном, морщась от запаха перегара и порыва дать ему подзатыльник. И без этого ему плохо было. — Вам же Инна с самого начала сказала, что дело в том, что мы сюда вернулись. — уголок губы с одной стороны оттянулся в усталой, едва ли не изнеможденной ухмылке. — Вы с самого начала знали, что это все происходит из-за поселка, моих воспоминаний, которые какого-то фига стёрлись, но при этом ничего не сделали. Закрыли глаза на это, несмотря на то, что самое очевидное решение, — это уехать отсюда к херам собачим. — Выбирай выражения. — холодно, остро донеслось в ответ, будто бы не замечая остальной речи и главного посыла юноши. Будь он сейчас поздоровее в моральном плане, точно бы разозлился, а так… плевать вообще. — Нет у нас возможности, я кучу раз тебе говорила. Когда мы с отцом твоим будем разводиться, то я продам дом. — Да кто его здесь купит? — неосознанно мальчик сам пропустил главную новость, акцентируя внимание вовсе не на том. — Копейки. — Даже такие копейки будут нам необходимы при переезде. Было настолько все равно на происходящее, что единственным последовавшим в ответ матери был смазанный в сторону кивок. — Мы бы сразу уехали отсюда, если бы могли, родной. — несвойственно заторможенно Карина опустилась на корточки у ног сына, опустив руки ему на колени. Поглаживания даже начали успокаивать, моментами убаюкивать, но бдительность даже сейчас терять не хотелось. — Отец просмотрел много мест, который были бы нам по карману. Какие-то по расположению школы, папиной работы не подходили, в других квадратных метров для четырех людей было совсем мало, что уж даже здесь проще жить. Мы обязательно нашли бы что-нибудь другое, может менее удобное, чем этот дом, но все же нашли бы. При условии, что это бы тебе помогло. — ее подстриженные ногти совсем небольно впились в джинсы, а Антон лишь понимающе вздохнул, не силясь сделать выражение лица более теплым или ласковым, потому что внутри все скрипело и будто рыдало навзрыд, хотя причин, как таковых, не было. — Инна сказала, что это не гарантирует улучшение состояния, а лекарства принимать придется в любом случае. Вот мы и решили, что… в этом нет смысла. Так мы хотя бы можем себе позволить что-то больше хлеба, ту же колбасу докторскую, которую ты нагло сжираешь по ночам. — не чувствуя даже малейшего желания улыбаться, юноша все же устало оттянул уголки губ на шутливый нагоняй от мамы. — Прости и меня, и отца. Чувствовать себя вечно виноватым и обязанным ему очень тяжело, но все наладиться, слышишь? Чуть-чуть потерпим, а потом все будет как раньше. Главное, что мы все ещё есть друг и друга. — Прости. — Антон крутился, ерзал на этом стуле несчастном, места себе не находя от этих слов. Стало откровенно не по себе от понимания: он настолько зациклился на своих проблемах, что совершенно позабыл о самых близких людях, которые также захлёбываются от той же гнетущей обстановке. У Олега, наверняка, проблемы побольше его, но он все же справляется и вида не показывает, что устал жутчайше от постоянного давления и собственной беспомощности. Так эгоистично думать только о себе, закрыв глаза на остальные обстоятельства, и вовсе не замечать этого — определенно неправильно. Конечно, его проблемы — не пустяк, если они Антона волнуют, однако и разделять их важность тоже стоит. — Вы правда разводитесь? — Антон. — материнский голос полился сталью, отрезая любые сомнения и желание возразить. — Так будет лучше. Мы в любом случае семья, которую связываю не только я с папой, но и вы. — вопреки своей же строгости, ее пальцы нежными поглаживаниями скользили между локонов волос. — Когда придет время, тогда и будем решать, что делать.

***

Вода в ванной отмывала не только частично израненное тело, но и переживания. Почему-то в голове возникла бабушка, которая приехала на линейку в первом классе и увидела забитого в углу внука. Маленький Антон слишком сторонился социума, ведь в садике редко бывал из-за того, что постоянно болел. Поэтому страх идти в школу к незнакомым ребятам перевешивал детское любопытство к новому этапу жизни и желание показать всем свою новенькую красивую одежду. Вытащила его тогда как раз бабушка, которая по дороге в школу сказала, что переживания — напрасная трата фантазии, — и завлекла его тем, что если будет постоянно тревожиться, то рисовать больше не сможет. И была в целом права. Ведь Антон вовсе не помнит, когда последний раз брал в руки блокнот. Вроде бы во время написания портрета Ромы, однако это казалось таким далёким, будто бы в прошлой жизни было. Первым порывом было вылезти из остывшей воды и набросать что-нибудь на пустующем листе. Вторым — выкинуть блокнот и забыть про рисование. Но юноша не сдвинулся с места, только водная гладь пошла рябью из-за резкого вздоха. Пролежав в ванне, наполненной его собственным отчаянием, ещё около получаса, Петров встал левой ногой на мягкий коврик, придерживаясь за раковину. Правая ступня, горящая зеленым цветом после обработки ран, почти не беспокоила, вела себя вполне прилично, редко о своей травме напоминала. Наспех обтеревшись полотенцем и натянув нижнее белье на пару со штанами, Антон стащил из выдвижного ящика под раковиной бинт и застыл, взгрызаясь покрасневшими глазами в свое отражение. Из-за приема таблеток он слегка поднабрал, но это даже не проблема. Перестали торчать ребра, живот больше не нездорово впалый, а плоский, пусть и без красивого рельефа, а сам юноша стал более внушительным и не таким хрупким на вид. Может это и к лучшему. Выпив на кухне стакан кипячёной воды, Петров медленно выдохнул, словно бы освобождаю лёгкие от остатков табака и вчерашнего дня. Рука потянулась плажке препарата, торчащей из серой, унылой упаковки, но притормозила на полпути и изменила свой маршрут, поддев пальцами инструкцию по применению. — Нейролептики уменьшают чувство тревоги в течение нескольких часов после их использования. — пересохшие губы беззвучно вторили читаемому тексту и, когда внимание резко переключилось на противопоказания, вновь задвигались, — Препарат в сочетании с этанолом вызывает сильнейшую интоксикацию, гиперпирексию, аллергическую реакцию, могут присутствовать сонливость и другие непредсказуемые реакции. Решив не рисковать и быть уверенным, что алкоголь полностью расщепился и вывелся из организма, Антон отбросил лекарство и поморщился от мерзкой трели домашнего телефона. На деле мелодия ему приходилась по душе, но сейчас раздражало абсолютно все. Подняв трубку, мальчик недовольно рявкнул, не скрывая своего настроя: — Алло? — Вау, ты живой. — якобы удивленно прыснула Смирнова по ту сторону провода и, как ни в чем не бывало, поинтересовалась, накручивая его пружинку на палец. — Как чувствуешь себя? — Великолепно. — хлопнул по тумбе Антон, хмурясь от понимания того, что девушки видели его состояние. Отвратительно. — Что хотела? Откуда вообще мой номер у тебя? — Утром, когда ты чудом не заблевал весь коридор, пока спускался до туалета, я подумала, что очень небезопасно тебя будет отпускать одного. — до слуха Петрова донесся неловкий смешок, — Поэтому попросила тебя из дома позвонить, когда придёшь и номер продиктовать. Ты не помнишь, что ли? — Я плохо помню, что было, когда я вернулся от Полины. — если тактично промолчать после упоминания своих проебов, то может создаться впечатление, что ничего такого не произошло. На удивление — сработало. — Ничего особенного. Пришел, свалился на тумбу с бутылками, разбил их и наступил туда же. Сказал, что тебя тошнит, а когда Настя принесла таз, а я начала обрабатывать тебе ногу, то ты отключился. А утром проснулся и пытался уйти по-английски, но не вышло, как понимаешь. — она словно бы мечтательно вздохнула, прежде чем как бы невзначай спросить. — Что это было? — Я же тебе говорил, что просто перепил. — Почему тогда никто больше в отключке не валялся, а? — гласные звенели, соскакивая с ее губ, звучали режуще неприятно, заставляя морщиться то ли от настойчивой прозорливости девушки, то ли от ее голоса. — Может и валялся, только вот так в снегу и остался на пути домой, после того, как ты всех выгнала, желая меня подставить перед Ромой. — без агрессии или злобы, только констатация факта, к которому Петров успел мысленно привыкнуть. — Извини. Я не в себе была. — Да я так и понял. — тусклость интонации выдавала изначальный сарказм, вложенный в сказанное. — Так напилась от половины стакана вина, что перестала себя контролировать и решила рассказать всем, что мы с Полиной встречаемся. — Уже не встречаетесь! Проблема сама решилась, а ты можешь смело катить к своему гопнику. — После того, как он узнал, что я его обманывал все это время? — скептично хмыкнул Петров, тяжело вздыхая от понимания, что вариантов нормального объяснения своего поступка у него нет. Катя прыснула, словно смешное что-то услышала, и зашептала по-заговорчески в трубку: — Скажи, что Морозова была отдушиной твоей души многострадальной, а его ты потерять боялся. — Да иди ты, Кать! — беззлобно рявкнул Антон, изначально рассчитывающий на реальный совет, судя по конспирации девушки. — Все решится, Петров. — томный вздох вновь коснулся ушей. — Будь искренним, думаю ему этого хватит.

***

Дорога тянулась теплой жвачкой, липнующей к рукам и абсолютно безвкусной, похожей на дешёвую резину. Отец в неуютной тишине постукивал пальцами по рулю, напрочь игнорируя существования сына в машине, который решил сегодня сесть на заднее сиденье, несмотря на любовь к виду через лобовое стекло. Будь сегодня выходной, а не злосчастный понедельник, Антон бы отказался от посещения врача под любым возможным предлогом, но по скольку начало учебной недели прямо-таки гарантирует встречу с Ромой, то идея поболтать с Инной и получить от нее втык не так уж страшно. Но ехать не хотелось не сколько из-за нее, а из-за папы, с которым ему придется провести большое количество времени наедине. Не хватало сверчков на фоне, потому что абсолютная звуковая пустота бесила посильнее периодического постукивания пальцев и надменно-незаинтересованного лица ближайшего родственника. Так они и доехали до клиники, не сталкиваясь как обычно в зеркале заднего вида глазами или не заводили, пусть и сухих, разговоров о чем-то приземленном. Сдав куртку в гардероб, Антон неспешно поднялся на лестнице, на нужном этаже замечая Макса, бодрым шагом направляющегося к нему. — Я всё жду момента, когда мы встретимся где-то вне этого тусклого места. — они зацепились руками, здороваясь, а Антон прямо улыбнулся, сжимая чужую ладонь покрепче, будучи искренне рад видеть знакомого. — Ты как? Выглядишь вообще так себе. — Спасибо, я знаю. — Максим был до безобразия прост и прямолинейен, чаще всего люди называли это хамством, но Петрова пока что все устраивало. — Пил на выходных, с таблетками мешать нельзя, оказывается. Чуть не сдох в субботу, прикинь. Беззвучно посмеявшись, парень хлопнул его по плечу и словно бы понимающе закивал: — Было такое тоже, только я был уверен, что во мне черви ползают. — пролетело естественно, как о скучном телешоу, Антон только сочувствующе успел сморщиться. — Неприятный опыт, но что поделать. Теперь уже не светит, меня сняли с антидепрессантов. Будем смотреть на мое поведение и может я буду свободен. — Поздравляю! — впервые за эти дни почувствовав настоящую радость, пусть и за кого-то другого, Антон вдруг так сильно ощутил как было пусто внутри до этого. — А от антидепрессантов нет зависимости? — Вообще не должно быть, только синдром отмены может быть, но это классика. — Макс мотнул светлыми волосами и улыбнулся ослепительно бело, начиная светиться целиком. — У тебя че как? — Да вроде нормально. — натянув повыше очки, которые чудом нашел в Катином доме, мальчик неловко сщурился, начиная рассказывать. — Расстался с девушкой только, но это даже к лучшему. — Да ладно? — его совсем светлые брови забавно попрыгнули, демонстрируя чистейшее удивление хозяина. — Не знал, что ты встречался. Как все закончилось? — Да никак. Ни плохо, ни хорошо. И Петров не соврал. — Так просто? Из-за того, что я замахнулась? — Нет, конечно. — его шатает, а язык во рту словно бы чужой, и говорит вовсе не он. — Помнишь, я ещё давно хотел расстаться. Ты сказала подождать. Мне кажется, мы вполне логично подошли к этому. Если опустить тот факт, что ты всем рассказала о наших отношениях. — Катя мне по секрету рассказала, что ты уверен в том, что я стесняюсь тебя. — почти простонав сказанное, она сложила пазл и только сейчас поняла, что ей манипулировали. — Зачем ей это? — Тебя уберечь хотела, наверное. — От тебя? Антон, ты шутишь? — Полина прыснула, тяжело вздохнув от чужой наивности. — Это же Катя! — Она узнала, что мне нравится кое-кто другой и… — остановившись на полуслове, Антон окаменел, понимая, что решил выгородить Смирнову, но не продумал версию произошедшего до конца. Факт того, что ему кто-то понравился — ещё куда не шло, но как объяснить тогда остальное… — Блять. В общем, она хотела, чтобы с этим человеком у меня не было шансов, чтобы он узнал, что я встречаюсь с тобой, соответственно, у нас быть ничего не может. — Что за бред? Кто нравится? — ее зрачки судорожно прыгали из одного конца глаза в другой, разбегаясь от количества вопросов, которые возникли после сумбурного рассказа. — Ты из-за этого меня бросаешь? Как это вообще могло сработать и откуда тебе знать, что она именно так и хотела? Боже, а почему вы тогда обнимались вообще? Получается, она тебе не нравится, но… тогда кто? Настя? Да у вас и так не было шансов, она же по девочкам! На что она вообще рассчитывала и почему решила меня защитить таким странным образом, если?.. — Полина! — юноша почти почувствовал, как голова разрывалась от множества вопросов, ответы на которые ему просто неоткуда брать. — Давай поговорим, когда будем трезвыми? Сейчас я вообще мало соображаю и ничего тебе не объясню. Могу только сказать, что мне не нравится ни Настя, ни Катя. Ты вообще ее не знаешь. — Я совсем ничего не понимаю! — схватившись за голову, она почти побежала в сторону своего дома. Антон не смог так просто не отпустить, пришлось проводить в громкой тишине, заполненной огромными, спутанными мыслями девушки. — Надеюсь тогда страдать не будешь. — нарушив поток воспоминаний, заставивших представить масштаб объяснений и которые придется предоставить девушке из-за своих недодумок, Макс обнадеживающе ухмыльнулся, гляда на своего хорошего знакомого, внутренне молящегося, что Полина не полезет к Смирновой за какими-либо комментариями по поводу ситуации. — Если что, всегда подставлю плечо, чтобы поплакаться и высказаться, все дела. Можешь с Инкой-мандаринкой поболтать об этом. Мальчик лишь безэмоционально усмехнулся от прозвища, данного психиатру из-за когда-то надетого оранжевого свитера, и уверованно кивнул, смазанно прощаясь. В таком же сметении он сидел и в кабинете, где Инна искала какие-то бумаги в шкафу. — И что у нас по итогу? — повернувшись на своем кресле, женщина перебирала папки, который достала, мельком вчитываясь в фамилии, написанные на них. — Сколько ты выпил и что было после этого? Ответив абсолютно честно, насколько это было возможно, учитывая пробои в памяти, Антон получил в ответ переполненное сомнением: — Ты нарочно наступил в стекло? — Что? — на деле мальчик даже не задумывался о подобном самоповреждении, едва ли он понимал, что происходит в тот момент, однако теперь подозрения мерзотненько шептали внутри, вынуждая ерзать на стуле, казавшимся до этого вполне удобным. — Нет, конечно! Я себя даже не контролировал. — Хорошо. Я просто уточнила. Прости, если задела этим. — отложив ненужные бумаги, ее руки сомкнулись в замке, а она сама наконец ровно села, всем видом показывая, что готова к разговору. — Как я поняла это было в субботу? Тогда прими таблетку только во вторник утром, сегодня не надо, нужно дождаться, пока алкоголь полностью из организма выведется. Как чувствуешь себя сейчас? — Нормально. Это «нормально» везде и всюду, однако только на словах. Может если кому-то говорить правду о своем состоянии, то станет легче? Или Антон только нагрузит кого-то своими проблемами, решение которых только ему кажется непостижимой целью и на деле все максимально банально. Может он просто не замечает очевидных вещей, а его мысли лишь вычурные додумки? Как же Антону это надоело. — Ладно. — Инна многозначительно повела бровью, но не стала усомняться в сказанном юношей, — Надеюсь, ты понимаешь, что пить тебе едва ли не строго противопоказано? Это сильно влияет на твои внутренние органы, в том числе на печень, которую и без того таблетками пичкают. Необходимо посмотреть, как будет меняться твое состояние при регулярном и правильном приеме препарата, чтобы постепенно снижать дозу. Если будут панические атаки, то скажи мне об этом, пожалуйста. — она мягко наклонила голову в его сторону, невербально к себе располагая. — Это важно для твоего лечения и улучшения состояния. Договорились? — Договорились. — Антон лениво кивнул, точно проиграл в какой-то битве и полностью принял собственной поражение. — Я хотел бы извиниться. Вы тратите на меня свое время, а я не способен простые правила соблюдать. — Мы все люди, Антон. Совершаем ошибки, нам это свойственно. Я дорожу тобой, как пациентом и в первую очередь как хорошим человеком, поэтому искренне хочу помочь. Тебе не нужно извиняться передо мной за подобные вещи, ведь плохо ты делаешь в первую очередь себе. — она сочувственно улыбнулась, собирая гармошкой морщины на лбу. — Помни об этом и береги себя.

***

— А че с Бабуриным? — А че с Бабуриным? — без интереса уточнил смысл вопроса Пятифанов, чиркая на полях ручкой и создавая каракули, которые от неловкого движения мазались по всей странице. — Дак он снова хочет, чтобы мы впряглись. — Бяша шустро комкал совсем маленькие бумажки, чтобы потом из ручки без стержня ими стрелять. Данное хобби уже не один раз приводило к вызову к директору или крикам от преподавателей, но посколько Роме от этого не горячо, не холодно — пусть бурят занимается, чем хочет. — Вновь на кого-то наехал не того, вот его на стрелу и позвали, на. — Да поебать. — протяжно выдохнув, Рома упёрся глазами в пустующее место рядом с Морозовой, которая уже второй день ходит сама не своя. Губы сами по себе поджались от странной досады, а после искривились в оскале. — Сам лезет — сам решает. И пацанам скажи, чтобы нахуй его слали. Он впрягся один раз, мы — тоже, а теперь пусть колобком катится к бабке своей. — Бля буду, они до сих пор не понимают, схуяли он не с нами больше. Че мне им говорить-то? — Скажи, полез куда не надо, вот и теперь, как блаженный ходит один против оравы пиздиться. Будут дальше с ним возиться, следом полетят. — не раздражённо ни капли, только уверенность и стойкость в каждом слове. Хотелось бы Роману быть таким же стойким рядом с белобрысым очкариком, который ему столько времени на уши лапшу вешал. Но не выходит, будто подменяют его каждый раз, когда это недоразумение неподалеку маячит. Сейчас, в то время, как он даже в школу не приходит, место себе найти тяжело, особенно после ожиданий, что мальчишка оправдываться будет или хоть как-то объяснит свой наглый пиздеж. А Петров то ли струсил, то ли случилось че, раз Полинка носом землю цепляет. — Ты че на Морозову так пялишь, на? Ревнуешь? — хоть и сказано было в шутку, но сидящий на иголках Пятифан лишь глазами двинул в сторону друга, копьём презрения пробивая. — Делать мне больше нечего. — Да брось ты, братан. — Бяша легко пожал плечами и качнулся на стуле, выбирая место поудобнее, чтобы попасть комочком в затылок, сидящему на первом ряду парнишке. — Ты ведь пиздец злой был, когда про их шуры-муры узнал, думаешь, я все мозги пропил и не помню ничего, на? — Было бы что пропивать, Бяш. — вяло отмахнулся хулиган, начиная крутить меж пальцев найденную когда-то в коридоре ручку, что служила верой и правдой уже месяца два. — Никого я не ревную. — Тогда в чем проблема, на? Рома не помнил себя без Бяши. Словно он не жил до него вовсе, воспоминания начали записываться на подкорке только после появления несуразного, забавного мальчика с пока ещё целыми зубами, умеющего неплохо махать кулаками и пинать в противоположную стену спортзала волейбольный мяч. Он был всегда рядом. Пусть часто Пятифанов и не рассказывал о тяжёлых моментах в своей жизни, мрачно промолчав и недобро зыркнув исподлобья, но присутствие бурята так или иначе помогало, хотя бы тупыми шутками, разряжающими обстановку. И, наверное, после того, что они прошли вместе ему стоит рассказать: что, когда и как было, почему же немногословный Рома уже второй день молчаливее обычного, а туча над головой, лишь моментами проливающая пару капель на хмурый лоб, разразилась громом и била четким ударом молнии каждому «непригодному». Непригодными были все, кто не так ел, громко дышал, скрипел ботинками и раздражающе чиркал ручкой. Михалычу влетело за пузырь из жвачки, лопнутый около лица Пятифана. Но все же нет. Как бы он не дорожил другом, зная, что будет принят с любой позицией и проблемой, Рома хочет сначала сам разобраться. С Антоном, как с девушками, вечно сложно, хуй поймёшь, что у чудака в голове. И особенно сложно хулигану, который привык получать ответы без каких-либо намеков или полутонов. Ну и знаете, когда у твоего горла нож-бабочка, а нос шмыгает от крови, непрерывно льющейся водопадом, мало кто решится намекать или увиливать. Пока ничего неясно, Пятифанов не посмеет спиздануть что-то в сторону Петрова и его встречаний с девушкой, непривычно одиноко сидящей спереди. — Проблемы будут у тебя, блять, если не прекратишь мне мозги трахать. — показательно рыкнул Ромка, надавливая на конец ручки большим пальцем и не обращая внимания на последующий жалобный треск. — Заебись. — откинув мятую тетрадь по всем предметам сразу, бурят скрестил руки на груди и слегка отодвинулся от соседа по парте. Обиделся. Желания выяснять отношения, когда в голове лишь чужая светлая макушка и обманчиво невинные небесные глаза, не было. Только влечение сжать покрепче кулаки с алыми костяшками и въебать кому-то хорошенько в наглую морду. — Когда Бабурин впрячься просил? — Чё, на? — мгновенно забыл о своей обиде Тимур и непонятливо уточнил. — Ты же сказал нахуй слать его. — Мало ли чё я сказал. — нетерпеливо закатил глаза хулиган, сдерживая раздражение, которое теперь на друга сваливать точно нельзя было. Тот и без того наслушался говна, которое Пятифан не способен в себе держать. — Я как-то после дня рождения своего сказал, что пить больше не буду и чё не пить теперь из-за похмелья? Когда? — Седня после уроков. — подозрительно сщурившись, все же ответил Будаев, между пухленьких пальцев катая шарик-пульку. — Кого запрячь? — Я пойду. — стул заскрипел по-старчески, когда Ромка задумчиво качнулся и от своих мыслей оскалился довольно, точно кот над забытой куриной ножкой. — Сколько голов надо? — Ромыч, да ты че, на? — дурное предчувствие от странного поведения лучшего друга уже второй день не давало покоя, поэтому такое искреннее желание пойти пиздиться за Семёна очень настораживало. — Ты только что сказал пацанам передать, чтобы Бабулина нахуй слали. Че с тобой? — Тебя ебет? — Попрыгай отойдет! — громко рявкнул Бяша, примагничивая к себе внимание одноклассников, поэтому теперь сказал тише. — Я думал мы достаточно общаемся, чтобы мне можно было доверять, а не как шестерку гонять и нахуй слать. По сосудам потекла жгучая лава, кулаки сжались судорогой, но все ещё были под контролем Пятифана, резко поднявшегося с места. Друга он не тронул, только озлобленно прошипел в лицо: — Мое дело, как распоряжаться своей жизнью, блять. Ты на отца похож, которому непонятно, что я имею, сука, право о чем-то промолчать. — сравнение с Роминым предком дало под дых, Бяша расстерялся и сжал челюсть. — Тобой движет сейчас ебанное любопытство, а не желание помочь. — Откуда тебе знать? — безжизненно прошелестел Тимур, совсем не понимая, кто прав, а кто виноват в этой ситуации. Ему не нравилось ссориться с Ромой, тем более когда он на взводе, поэтому хотелось всегда просто быстро прекратить выяснение отношений и просто остаться при своем мнении. — Даже если я ошибаюсь, то, блять… — рухнув на стул, Рома раздасоваданно рыкнул и зарылся пальцами в волосы, буквально чувствуя, как Смирнова на передней парте греет уши их диалогом. — …то ты мне не поможешь. — Так всё-таки из-за Петрова, на? — Бяша опустился рядом, довольный исходом, и хитро оскалился, нагибаясь в сторону друга. — Проблема в нем или в Полине? — Я ничего не понимаю, нахуй. — Рома уже вовсе не злой, а запутанный и расстерянный, словно остался один посреди незнакомого густого леса. И пусть паника ещё не накрыла с головой, но это мерзкое щекочущее чувство внутри нагнетает. А вечные мысли об очкастом болванчике только путали, заставляли витать в облаках на уроках, которые и без того тяжело давались из-за недостаточной концентрации внимания. — Хочешь выплеснуть эмоции, на? — Бяша неуверенно нахмурился, а потом хихикнул, все же решаясь сказать. — Катарсис, ёпт. — Че? — Катарсис — это высвобождение эмоций или чёт такое, Настя говорила, — юноша задумчиво воззвел глаза к потолку и хмыкнул, когда они опустились на напряжённую спину отличницы со второй парты. — Эй, Катька, че такое катарсис? — Процесс высвобождения психической энергии, разрядки, способствующей снятию тревоги, конфликта, лучшему пониманию себя. Понятно? Или для глупых объяснить? — пару человек в классе решились хихикнуть, но, встретив предупреждающий взгляд Пятифанова, замолчали и показательно начали заниматься своими делами. — В любом случае, бить кого-то за школой — это не катарсис. Рома издевательски выгнул бровь, не впечатленный ее речью, и отвернулся, без интереса глядя на доску, к которой пришла наконец учительница, задержавшаяся на пять минут. Ещё несколько мгновений удержав глаза на суровом лице хулигана, Катя отвернулась и отдала всё своё внимание мучительно долгому уроку. Спустя долгие велеречивые учительские речи прозвенел звонок. Зная чужую тенденцию уходить мгновенно после конца урока, девушка наспех закинула в портфель все школьные принадлежности и выпорхнула из класса, не записав домашнее задание. Уже в другом конце коридора Пятифанов на пару с неизменным бурятом рядом быстро вышагивал в сторону лестницы. Проанализировав, куда они могут пойти, Катя поняла, что на большой перемене эти двое всегда выходят курить, так что если не выцепить парня раньше, то ей придется торчать с ним на морозе. Ноги с места сорвались на трусцу, мелко перебирали множество ступеней и успели донести Смирнову к Роме до того, как они ушли на улицу. — Пятифанов, стой! — через отдышку выкрикнула она в чужую, широкоплечую спину. Без интереса обернувшись, он лениво поднял бровь и окинул старосту презрительным взглядом с ног до головы. На девушку никогда не оказывало должное влияние чужое пренебрежение, поэтому, спокойно подойдя к парням, Катя махнула рукой на нахохлившегося Будаева и сказала для закрепления эффекта: — Оставь нас. — Ты не обозрела, Смирнова? — зарычал в своей хулиганской манере Пятифан и оскалился, источая почти видимые волны брезгливости к ее персоне. Иногда Кате казалось, что они могли бы стать отличным дуэтом. У них была бы возможность получить все, что они захотят с помощью ума, грубой силы, а временами и того, и того. Она бы и не назвала Пятифана тупым гопником, на ее взгляд он вполне способен строить логические цепочки и рассуждать правильно, в отличии от его дружка-придурка рядом. — Че надо тебе? — Поговорить. — просто, четко и ясно. У нее нет столько времени и желания искуплять свою вину. — Об одном человеке. — Эт о ком ещё? — хмыкнул вовсе не задетый ситуацией Бяша. — Иди. — отрезал резко остывший Пятифан с самым серьезным видом, на который был только способен. Хоть и большую часть времени он и сидел хмурый, но сейчас выглядел совсем иначе, когда понял о ком будет речь. Бяша хотел возразить, но, завидев выражение лица друга, также как Катя смутился от этого, поэтому, хлопнув по плечу, сказал, что будет ждать на улице. — Че хотела? — Тебя совсем не волнует, что с Антоном происходит? — девушка сразу начала по-родительски его отчитывать, уперев руки в бок и встав поудобнее. — Его второй день нет, а ты даже не удосужился узнать, что с ним происходит. — Я ему мама или кто, блять? — вновь обрел привычный вид Пятифанов, оскалившись и сведя темные брови к переносице. — Тебе надо — ты и следи за ним, а я не буду после того, как он мне пиздел дохуя времени. Не кажется вообще, что ты слишком беспокоишься о нем? С Морозовой на него перепрыгнула уже? — А ты ревнуешь, что ли? — в такой же манере ответила Смирнова, чувствуя как лисья улыбка на губах появляется. — Он Полину бросил, кстати. Может совесть замучала бедолагу. По лицу хулигана пробежалась тень, непонятная, быстрая, но такая явная что стало понятно — должный эффект произведен. Его темные, переполненные тяжёлыми размышлениями глаза остановились на сколе плитки на школьном полу, прежде чем, спустя долго время, Рома наконец спросил: — Когда? — Сразу как ты ушел. — игриво накручивая прядь на палец, Катерина хитро щурилась и следила за каждым движением юноши. — Не хочешь позвонить ему? Или может навестить? Мало ли чего интересного расскажет тебе. — Меня волнует, что ты знаешь сейчас. — Все, что могла я тебе сказала. — у Ромы лицо почти что зудит от желания злобно оскалиться на ее увороты и недоговоры, но стойко выдерживает ее игры. — Если Антон захочет, обязательно с тобой поделиться чем-то очень, очень интересным.

***

— Оля, ты меня отвлекаешь. — Но там… — возмущённо мяукнула девочка и сразу встретила суровый взор брата, который не желал сейчас идти на никакой контакт. — Прости. Она аккуратно закрыла дверь в его комнату с другой стороны и прошмыгнула к себе, оставляя Антона наедине с нерешаемой задачей и гнусными мыслями. Он чувствовал себя нескончаемо грязным, чуждым самому себе и ничего не мог поделать. Понимание того, что он сделал что-то не так, нападки совести и горький вкус вины, не позволяли ему отпустить ситуацию, переставая мучать себя этими раздумьями. Ему казалось, что его переживания — недостаточная плата для того, что он сделал, ведь за проступком всегда следует наказание, которое он по сути не понес. Поэтому сидеть и мучать себя подготовкой к экзаменам, было на взгляд Антона хорошим решением. Только от вечного раздражения никуда не деться и родным тоже, ведь в штыки воспринималась любая невинная фраза или просьба, которую Петров младший может и выполнит, но с максимально показательным недовольством. Юноша понимал, что его состояние — недостойный мотив для подобного поведения, но сделать с собой что-то не был способен. У Оли проблемы с математикой. Не понимает объяснения их учительницы и все. Плачет, бьёт ногами, успокаивается, снова не понимает и так по кругу. Карина пыталась помочь, но не выдержала и скинула ещё пару недель назад эту обязанность на сына, который исправно объяснял каждую мелочь и любой непонятный момент. Но идти сейчас и, как будто сидя на пороховой бочке, объяснять девчонке банальные даже для первоклассника примеры, он не готов. Но также Антон не способен спокойно сидеть и заниматься своими делами, пока Оля пыхтит над домашним заданием и капает слезами на тетрадь, поэтому, захватив с собой на чем можно сидеть, он поперся в соседнюю комнату. — Двигайся. — стул притихшей девочки, расплывшейся в улыбке из-за неожиданного прихода брата, нагло отодвинули в сторону. — Какой номер? — Пятьдесят четвертый! Покачиваясь на скрипучей табуретке, за что мама периодически его ругала, Антон уверенно схватил учебник, взглядываясь в нужную страницу. Периферическим зрением Антон заметил, как Оля с искренней детской любознательностью за ним наблюдает и явно хочет что-то спросить, поэтому брату остаётся только на время отложить книгу и со вздохом спросить: — Ты что-то узнать хотела? — С чего ты взял? — ее деланное удивление было встречено выгнутой бровью и ступней, постукивающей в нетерпении. — Да я просто… — она поджала тонкие губы и шмыгнула носом, по привычке в сторону его отводя. — …ничего. — Точно? — выбивать из нее ответы сейчас не хотелось, да и уважать ее личное пространство в таких моментах было важным для него, поэтому допытывать он ее не стал, после подтверждения в виде мычания. Просидев около получаса, мальчик сумел объяснить сестре эти задачи несчастные, поэтому, прихватив с собой табуретку, он похрамал в сторону своей комнаты. Время было не особо позднее, обычно сейчас возвращался отец, а потому, когда в дверь позвонили, Карина, вышедшая с кухни, недовольно пробормотала: — Опять ключи забыл. — недовольно цокнув, она зазвенела связкой и щёлкнула замком входной двери. — Не поздновато ли? Антон тем временем мучал листы блокнота, рисуя и сразу же стирая графитные следы, которые с помощью его рук в последнее время никак не могли превратиться в понятные образы. Закинув одну ногу на другую и покачиваясь на очень хрупкой конструкции, юноша задумчиво жевал металлическую часть карандаша, пока недоминантная рука сжимала край стола, чтобы не завалиться. Завтра ему придется идти в школу, где так или иначе надо будет нормально поговорить с Полиной и Ромой, отложить разговор с кем-то из них вряд ли получится. Морозова — слишком требовательна будет в этом плане, да и некрасиво будет заставлять ее ждать, а вот Рома… А Рому откладывать и не хочется. Было немного вариантов развития событий, точнее два, из которых идут ветви реакций хулигана, предугадать которые было проблематично. Антон лишь пытался рассчитать вероятность того или иного ответа, чтобы выбрать, как вообще действовать и что говорить при встрече. Юноше казалось, что он слишком много думал. Он засыпал и просыпался с одними и теми же мыслями, занимался делами по дому, утопая в размышлениях, которые не давали ему покоя. Чувствовать себя вечно виноватым и обязанным, ему, мягко говоря, не нравилось, душило предчувствие серьезного разговора и его последствий, которые предугадать или изменить Петров вряд ли будет силен. Закон подлости работает всегда и везде. Неважно — сделал ты нечто плохое или наоборот поступил верно по общепринятым моральным устоям. Тебя могут облить холодной водой, заставляя тело броситься в крупную дрожь, и оставить один на один с произошедшим. Заслужил ты это или нет — никого не волнует. Но сейчас, когда на пороге его комнаты стоит Рома, весь мокрый и с тяжёлой отдышкой, Антон не знает, что чувствовать. Видеть его несомненно приятно, от него пахнет морозной улицой и в то же время естественным теплом, которое источает сам Пятифанов каждой клеточкой тела. Он красивый в своей серьезности, уверенности, четких движениях и единственном небрежном зачесывании волос назад. Антону не понятно, почему большинство людей не замечает, насколько этот парень, грубоватый и резкий, хорош. Конечно, в нем говорит влюблённость, частичка идеализации чужой личности и нежелание замечать недостатки, но все же отказать в этом Петров не может. Он лишь улыбается, когда видит, что друг закидывает куртку на дверь комнаты и захлопывает ее, чтобы открыть с той стороны было сложнее. Антон улыбается и не пытается разобрать, что там говорит этот парень с такими суровым выражением лица. Антон улыбается, потому что рад видеть человека, который ему настолько нравится. — Ты слышишь меня, нет? — уже приближается к кипению хулиган и трясет поплывшего одноклассника за плечо. — Так и будешь молчать? Думаешь, получится дурачком прикинуться? Вынырнув из грез, которые теплым потоком обволакивали все тело, позволяя греться в волнах тепла, Антон хмыкнул от наигранной мягкости Роминой интонации: — А я и не прикидываюсь. Привет. Парень недовольно фыркнул, размеренным шагом прошел дальше по комнате и завалился на кровать, на заправление которой Антону понадобилось очень много сил. Плед слегка сбился, подушка съехала от того, что на нее оперлись локтем, но было все равно. Если Рома будет приходить к нему каждый день даже для того, чтобы нарушать порядок, мальчик готов тратить все свободное время на уборку. — Че интересного расскажешь? Рома был на своем месте. Рядом с Антоном. Возможно это чувствовал только последний, но отделаться от этого ощущения не получалось, оно липло к небу и щипало ребра, заставляя подавлять желание хихикнуть. Может быть это Антону слишком хорошо рядом с хулиганом, но верить, что у них хотя бы это взаимно, ему никто не запретит. — А с чего мне лучше начать? — обманчиво сухо, незаинтересованно. — С начала. — Я родился двадцать второго февраля, одна тысяча… — Так… — сразу перебил передразнивания Рома, откидываясь назад на кровати. — На меня… моими же приемами. Давай как обычно? Я — вопрос, ты — ответ. Только теперь без пиздежа. — Сам же сказал «как обычно», поэтому… — Я сказал «без пиздежа». — по правильному грубо прилетело в ответ ещё до конца предложения. Роме банально шел этот пафос, грубиянство и нотки вандализма в действиях и взглядах. Центр страха у Антона явно отказал, иначе объяснить, почему, не имея оправданий, он так играет с огнем и Пятифановым терпением, нельзя. Рома первым пошел на контакт, сам пришел, сам заговорил, сам захотел решить проблему. И не оценить это — верх дикости, однако желание побесить, пока ещё друга, от этого никуда не девается. — Хорошо. — язвительный комментарий жёг кончик языка, но понимание, что за этим стоит лишь неуверенность и долбаный страх, не позволило ему вырваться наружу. Тем более, если говорить медленно, с ненужными подробностями, то времени собраться с силами будет намного больше. — Мне нравилась Полина с самого начала, наверное. Она была тем человеком, который уделял мне свое время и внимание, принял меня, как старого друга. Бабушка всегда говорила, что я натура влюбчивая, вот и от капли интереса в свою сторону меня повело. В сторону Полины, соответственно. Это было странновато, непонятно, но мы начали встречаться и… ничего такого не происходило. — мальчик сжал зубы, препятствуя своей исповеди и стараясь игнорировать пожирающий взгляд хулигана, которого прочитать сейчас казалось чем-то непосильным. — То самое «странно» никуда не уходило, я хотел бросить ее, когда узнал про ситуацию с тобой, но Полина уговорила не делать поспешных решений. Я не настоял и… — Пошел, блять, из меня откровения вытаскивать. — недовольно дополнил Рома и сразу кивнул, призывая продолжить рассказ. Было очень, очень тяжело. Тяжесть осознания того, что этот разговор точно поменяет их отношения, развернет полюса, отправит в перевёрнутую вверх тормашками Австралию, не давала покоя, кусала, царапала глотку, умоляя остановиться и выгнать друга из дома. Но нет. Антон знал, что сейчас ему все расскажет. Выдаст себя и на блюдечке с голубой каемочкой принесет на публичное растерзание, где палачом станет Пятифан. Умирать от его рук, наверное, мучительно, даже если брать метафорический вариант, где его просто гнобят и издеваются до скончания учебы, а после переезда будут ходить шепоты о мальчике-гее по всему поселку. — Да. — сил хватило только на это, ведь на шее — удавка, которую медленно затягивает сам Петров. — Ну тогда много чего происходило, но главная проблема была в том, что пока со мной рядом лежала Полина, я думал совсем о другом человеке. Злился, хотел избавиться от образа в голове, но не выходило. И я спросил у Инны, как определить, что ты влюблен. После разговора мне хотелось бежать. Блять, бежать от самого себя и не слышать собственных мыслей, похожих на приговор. — черты лица Пятифана почти не менялись, но Антон замечал каждый спазм мышц на лице, поддернутую бровь или поджатые в моменте губы. Было страшно до копошения в животе, до сбитого дыхания и пересохшей роговицей. Было страшно получить кулаком в лицо за признание. Было страшно от того, что Рома всем расскажет. Было страшно, что осудит. Было страшно узнать реакцию родителей, если это случится. Было просто страшно представить, что будет дальше. Но страшнее всего было потерять его. Образы того, как он отдаляется, тыкает пальцем с соседнего коридора и кричит оскорбления издалека, ведь подойти не позволяет отвращение, заставляли задыхаться в словах, рвать кожу на пальцах и полудохлых бабочек панически биться о стенки брюшины. — Какой ещё приговор? — Ромкин шепот после долгого молчания подействовал отрезвляюще, так как нужно. Надежда на существование «их» сидела в темном уголке души, дрожала и голодала без подпитки, была настолько ничтожно мелкой, что, если она не сбудется, даже больно не будет. В груди места мало, все занимает парализующий страх, который сколько не дави руками, утрамбовывая, меньше не становится. — По порядку. — ему все ещё необходимо время. — Я только и делал, что думал об этом человеке, иногда о том, что предаю Полину, что неправильно поступаю, но все равно пытался ей насытиться, чтобы забыться. Ничего не выходило. — сухой уголок губ дернулся в насмешке над собой. — И вчера я подумал, что это бессмысленно — вечно тянуть с расставанием, целовать ее и думать о другом человеке. Рома непонятный сейчас. Он привычно хмурый, задумчивый и, как обычно, красивый. Антону бы хотелось залезть в его мысли, узнать о том, что хулиган о нем думает, как мыслит, что любит. Он бы мог понять стоит ли говорить парню полную правду или умолчать о самом главном. Однако таких сил у него не было и быть не могло. Розовые мечты и осадок надежды в душе заставляли говорить, литься словам спутанным клубком и щеки багроветь от волнения и стыда, отчего-то накрывшего гомерическим цунами. — Она правда хорошая и достойна того, кто сможет её защитить, быть равным и сможет искренне полюбить. — зубы сами клацнули от внезапно пришедшего осознания. — Мне очень жаль, что это буду не я. Лицо хулигана на мгновение вытянулось, окрасилось едкой горечью, но ее затопило сердитостью на ситуацию, друга и себя. Внутри что-то горело, кусало больно, не раскрывая личины и не позволяя понять корни этих чувств. Таз парня дерганно двинулся, заставляя кровать скрипеть, когда он менял положение в постели. Мимолётное тепло, коснувшееся частично оголенного бедра, заставило вцепиться намертво в карие пронзительные глаза, которые светились ожиданием и прикрытым негодованием интересом. Молчание Пятифанова путало, вынуждало волноваться больше, не понимая в каком направлении двигаться. Сейчас Антон на тонком льду, шаг в неверном направлении опустит его в ледяную воду презрения от предмета воздыхания. Он утонет и задохнётся, как его давняя подруга, заставляющая мучаться по сей день. Сраное предчувствие чего-то нехорошого сжало лёгкие в секундном спазме и вздох получился рваным, хлипающим. — Прости, что врал. — приняв жалобный вид щенка, Антон тяжело сглотнул скопившуюся слюну, пока Рома раздражался от того, что готов простить мальчишку лишь за смазливое личико. — Я боялся… блять, я боялся твоей реакции, боялся потерять тебя. Хулиган дернулся, недовольный двусмысленной формулировкой. Их дыхание смешалось в одно среди глухой тишины, непривычно громкой в доме, наполненным людьми. — Ты думаешь, что я мог кинуть тебя из-за Морозовой? — разочарованное хмыканье Ромы коснулось слуха, прежде чем он сухо продолжил, — Ты за последнего уебка меня считаешь или что? — Я не знаю, что я тогда думал. Просто боялся. — Антону нечего сказать. Это так глупо звучит, что он даже сам себя бы не простил за обман. Но с другой стороны это был его выбор — сохранить отношения с Полиной втайне. А тот же страх нормальная эмоция, просто которая слегка превышает допустимую норму внутри юноши. — Я спросил у Инны, как понять, что ты влюблен. И разговор натолкнул меня на то, что влюблен я вовсе не в Полину. — на губах прорезалась острая усмешка, неуместная, словно бы дикая и кидающая вызов. — Как думаешь в кого? Роме не понравилось это выражение лица, судя по сжатым кулакам и вздернутой верхней губой. На его лице было написано, что Антон борщит, однако последнего колотило не по-детски сильно от высокой концентрации волнения и тревожности в венах, которая проявлялась неуместными эмоциями и неясными, резкими движениями рук. — Мы в поле чудес, блять, играем? — Как вариант. Готов поспорить на что угодно, что правильный ответ не угадаешь. — в ответ на предупреждающе тихую реплику Ромы Антон нервно хохотнул. — Петров, блять, Мориарти хуев, скажи как есть уже. — не дождавшись реакции на свои слова, Пятифанов протараторил быстро и смазанно, словно бы стесняясь того, что говорит. — Смирнова? — Мимо. — мальчик небрежно махнул рукой в сторону, сверкая глазами, сочащимися превосходством. — Начинается на «т». — Блять. Тихонова. — тихо, спокойно, словно бы уже принял этот факт как данность. — Полина знает? — Знает, что мне кто-то нравится. — Антон довольно кивнул, чувствуя как уголки губ тяжело спускаются вниз. — Но это не Настя. — А кто ещё на «т»? — угрюмо рыкнул Рома, раздражаясь из-за этих игр и загадок. — Скажи уже нормально. Внутри было целое море, спокойное, тихое с полным штилем, где Петров балансирует на поверхности. Лёд треснул, но не обрывисто и резко, погружая в ледяную воду, а неторопливо растаял, медленно погружая мальчика в теплую субстанцию умиротворения. Стало хорошо, вовсе не тревожно, как немногим ранее. Ему больше не страшно. Чтобы Рома не сделал или сказал, Антон готов. Зачем вечно бояться сделать первый шаг, если можно попробовать, даже если обожжешься, но все же быть уверенным, что у вас ничего не будет? Или наоборот не упустить свой шанс на нечто большее, чем короткие взгляды и дружеское общение? Антону дышать настолько легко, насколько не было никогда до этого, поэтому между глубоким дыханием юноша выдал безмятежно и мерно: — Ты. — Что я? — мгновенно нахмурился Рома, искренне не понимая, что имеет ввиду чересчур расслабленный одноклассник. — Мне нравишься ты, Ром.