Туббо бежал. Бежал со всех ног, не разбирая дороги, ориентируясь лишь инстинктивно. Он не раз бродил по этим дорогам из каменного кирпича, и, в каком бы отвратительном состоянии ни был, ноги всегда сами вели его домой. Он часто не мог вспомнить даже собственного имени, когда в ушах опять начинало звенеть, земля под ногами — трястись, а яркие разноцветные вспышки — появляться перед глазами, затмевая реальность. Он ненавидел припадки, — так их назвала Паффи, когда пару раз поговорила с ним о его здоровье, — он забывал себя, упускал единственные ниточки, связывающие его с реальностью — воспоминания. С его губ срывалось лишь отчаянное «не надо», он падал на колени, затыкал уши ладонями, пытаясь спастись от звуков взрывов, и кричал изо всех сил в надежде, что, ухватившись хотя бы за собственный голос, он сможет вернуться. Томми сравнивал это с кошмарами: он рассказывал, что, когда понимал, что спит, часто начинал кричать, чтобы проснуться от звука собственного голоса. Но это были не сны. Это были галлюцинации, от которых невозможно было убежать, от которых невозможно было спастись так просто. Если это и был кошмар, то лишь такой, от которого нельзя было проснуться. Его персональный ад. Чем он заслужил это — Туббо не знал. Было бы проще обвинять судьбу, Уилбура или Шлатта, Квакити или Томми. Действительно, было бы в разы проще. Не было бы необходимости царапать себя осколками стакана или запрещать есть в знак наказания. Не было бы необходимости бить зеркала от ненависти к самому себе. Но это была его реальность, его жизнь, его правда. Его личное наказание — просыпаться по утрам.
Почему он бежал? Вы бы тоже бежали, если бы получили весточку от Техноблейда — от одного из самых непредсказуемых и жестоких обитателей этих земель, от одного из тех, кто когда-то разрушил Туббо жизнь.
«Где ты? Мне нужно поговорить с тобой»
Он продолжал бежать. Ветер завывал так громко, что заглушал мысли мальчика; так было лучше, у него не было сил даже на эмоции, что уж говорить о рациональном анализе происходящего.
«Я пришёл с миром. Мне нужно поговорить с тобой насчёт Ранбу»
Его сердце предательски пропустило удар, а глаза заслезились. От ветра. Точно, от ветра. С ним ничего не могло случиться. Не могло ведь, да? Он бы не простил себе, если б потерял ещё и Ранбу.
Их отношения были… сложными. Запутанными. Немного нелепыми. Они познакомились ещё во времена Лманбурга, много гуляли и разговаривали. Если Туббо и может вспомнить самое спокойное время в своей жизни, то он определённо вернулся бы именно туда. Хотя всё и казалось неправильным, хотя его и преследовала вина и страх за Томми, хотя он и сворачивался в комочек и жалко скулил от груза ответственности на своих плечах, у него был Ранбу. Ранбу, заставивший Туббо думать, что он ещё способен чувствовать. Ранбу, поселивший в животе Туббо тех самых бабочек, о которых всё безустанно рассказывал Томми в пещерах Погтопии, не знавших солнечного света.
Туббо был не знаток своих эмоций, и уж точно не знаток чужих. Он хотел с Ранбу всё: дом, спокойную жизнь, семью — но попросту боялся осуждения. Было легче всё свести к шуткам и придумать это нелепое оправдание в виде упрощения платы налогов из-за женитьбы, чем признать, что он действительно желал всего этого. Когда они нашли Майкла, Туббо смеялся, предлагая усыновить его, но в его глазах читался нескрываемый восторг и воодушевление, которые Ранбу точно заметил. Ранбу всегда замечал больше, чем другие. Возможно, Туббо просто показывал ему больше, он не знал. Но Ранбу всегда замечал его усталость в глазах и утаскивал с работы отсыпаться домой, всегда улавливал мелкую дрожь и протягивал свой свитер или пальто, всегда слышал урчание в животе и приносил обед. Они почти никому не говорили кроме действительно близких людей. Туббо боялся быть уязвимым и подвергать опасности своих близких людей, Ранбу… не боялся ничего. Он боялся летучих мышей, дождевых червей, грома, буранов, но точно не людей.
— Почему ты здесь?
Туббо тяжело дышал, опираясь ладонями на собственные колени, согнувшись пополам. Он споткнулся пару раз и почти расшиб локти, но он слишком спешил, чтобы беспокоиться об увечьях.
— Хэй, я пришёл с миром, — сразу предупредил Техноблейд и снял свою броню в доказательство своих слов, откинув её на землю. — Туббо, ты знаешь Ранбу?
— Да…? — он нахмурил брови и сказал фразу, заученную ещё давно специально для таких ситуаций. Не каждый день тебя спрашивает самое кровожадное создание сервера о твоём муже. — Он один из моих лучших друзей.
— Оу, — Техноблейд отвёл взгляд на клочок бумажки, который он нервно сжимал в своих руках. Туббо готовился к худшему… — Сэм убил Ранбу.
… но услышал нечто более страшное.
Гул. Нарастающий гул в ушах. Яркие солнечные лучи отражались от тающего льда и слепили глаза мальчика. Он спал. Он просто спал.
— И перед тем, как он… умер, он дал мне эту фотографию. Ты… знаешь, что это значит?
Его ноги подгибались, коленки смешно дрожали, и он рухнул на старые доски, комкая в руках протянутую Техноблейдом фотографию.
Майкл. Их Майкл, сидящий в своей лодке-кровати перед картиной их семейства, что висела на стене дома, возвышавшегося за его спиной. Он помнил, когда сделал эту фотографию. Одолжил у Фанди полароид и сделал быстрый снимок их сына. Ранбу держал фотографию дрожащими руками, в его глазах блестели слёзы, а лицо разрезала улыбка, затмевающая шрамы.
— Я буду хранить её всегда. Вот тут. В нагрудном кармане, — он похлопал по своей груди, и Туббо лишь мягко улыбнулся и крепко его обнял.
"Сэм убил Ранбу."
"Перед тем, как он умер..."
— Туббо? Туббо, всё хорошо? — Техноблейд приземлился перед ним на одно колено, сжав чужое плечо. Он заставил Туббо смотреть на себя, а потом схватил за затылок и… прижал к своей груди. Небрежно, жёстко, но искренне. Чужая бархатная ткань быстро намокла, и Туббо понял, что он… плачет? Он недоверчиво провёл ладонями по своим щекам, стирая безостановочные ручьи. Нет. Нет-нет-нет, этого не может быть. Ранбу не мог умереть, он не мог оставить его. Но чужая рука на спине и слова «мне жаль» прямо над ухом окончательно разорвали его сердце. Он вцепился в мантию и закричал, жмурясь и сжимая руки в кулаки.
— Это пройдёт, Туббо. Мне искренне жаль.
Он не верил. Просто-навсего отказывался верить в это. Он поднялся на ноги через несколько минут и, подобрав с пола фотографию, устремил немигающий взгляд на деревянный дом. Руки сами отворили дверь, ноги сами завели его внутрь. Посторонний тихо прошёл следом.
Ничего. В его сердце не осталось ничего. Выжженное поле, на котором когда-то росли цветы, прятались полёвки, и летали бабочки. Зияющая пустота. Грёбаная безнадёжность от одной простой мысли: он умер. Он не придёт с букетом васильков с утра, не будет бодаться с Туббо рогами, не будет читать вслух по ночам, не будет делиться пледами и одеялами в особенно холодные ночи. Так бывает, люди просто умирают.
Когда умер Уилбур, Туббо не понимал чувства Томми. Честно сказать, он всегда был для него загадкой: слишком много эмоций за несколько секунд, слишком много слов и мыслей, за ним попросту было не угнаться. Но, глядя на угасшего подростка, сидящего напротив чужой, сделанной собственноручно могилы, Туббо не знал, почему чужая смерть ударила по нему так сильно.
Всего лишь смерть.
— Не смей говорить так. Ты не знаешь, каково это. Ты никогда не чувствовал, как от тебя отрывают кусок души и бросают бродячим собакам, — его голос был до жути спокойным, не дрогнувшим ни на одном слоге, и Туббо никогда не хотел так сильно, чтобы Томми начал вопить.
Теперь он понимал. Смотря на пустые кровати и запылившиеся полки, на нетронутое пальто, висящее на неровно прибитом крючке, он чувствовал это. Если его душу бросили собакам, то сам он кинулся с обрыва.
Их не было: ни Майкла, ни Ранбу. Тишина. Абсолютно гробовая тишина. Он не знал, куда себя деть. Думал, что выглядит глупо, стоя так посреди большой, — слишком большой для одного человека, — комнаты. Слишком серо и пыльно. Слишком пусто. Жалкий скулёж сорвался с его губ, и у него даже не было сил, чтобы закусить рукав куртки, — снизу всё ещё был гость, нельзя было показать себя ещё большим слабаком. Он мечтал бы зарыдать сейчас навзрыд и проваляться на полу всю свою бесконечную жизнь. Он обнял себя за рёбра — ему было некуда деть свои руки, некого было схватить за локоть, не было чужой ладони, которую можно было сжать и поверить, что всё вокруг хорошо, что мир не рушится, пока ты стоишь с закрытыми глазами.
Никогда раньше Туббо так сильно не хотел умереть.
Майкл.
Он должен сделать это ради их сына. Ранбу бы хотел этого. Чёрт, последним его желанием было спасти Майкла.
Туббо открыл глаза и, шатаясь, побрёл вниз, напарываясь на взгляд уставших глаз.
— Что нам делать дальше?
