А свечи всё не гасли

Зажженные свечи освещали комнату, но их огня хватало только на то место, где они стояли. Да от них и не требовалось осветительной функции. Они скорее для красочности и успокоения, ведь говорят, что на огонь можно смотреть вечно. Он не может сказать, насколько это правильное суждение, ибо не пробовал вечность смотреть на огонь. Да и нет у него столько времени, дабы за ним следить. Но иногда, конечно, он позволял себе такую вольность, как зажигание свечей ночью, чтобы любоваться ими. И кот к нему приходил ночью. Мягкий, не пушистый, но такой же как плюшевая игрушка. Он любил его гладить и успокаиваться после тяжёлого рабочего дня. Только котик к нему нечасто приходил. Когда никого дома нет, то он тут как тут. Спит с ним. Спит у него. Спит на нём. Просто вечно в его комнате, когда никого нет дома или дома только один человек, помимо него. Но он ценит эти мгновения, ведь кот же его выбирает. И неважно, что дело в ночном кормлении. И сегодня такой день. На подоконнике зажжены свечи, он лежит на своём большом разодранном диване, и кот лежит рядом с его правой ногой — той, что ближе к подоконнику. Он следит, чтобы животинка не удумала прыгнуть на подоконник, к такому манящему огню. За ним глаз да глаз. Но можно и в инстаграмах ваших посидеть, заставить людей проходить тесты на знания разных киновселенных. Может, так и с людьми новыми познакомится, почему нет? Но всё-таки это безмолвие и уют не нарушить. Даже отвечая людям в интернете. Но надо заканчивать. У него релакс. Только тишину в комнате нарушили звуки за её пределами. Но это тоже звуки уюта. Разговор двух людей на кухне, когда за окном ночь и светят звёзды, — всегда что-то особенное и личное. Что угодно. Разговор о детстве и юности. Разговор о родителях. Разговор о мечтах. Разговор о переживаниях. Разговор о любви. И он не хотел нарушать эту границу, не хотел слышать, о чём говорят два знакомых голоса за стеной, но они как будто специально решили говорить громко, чтобы он услышал. Может музыку включить? — Макс. — Да? — Как мы ему скажем? — Возьмём и скажем. — Нельзя так резко. Вдруг мы его напугаем? Музыка — это хорошо, но не обязательно, да? — А если мы зайдём издалека, то он может ничего не понять. Нужно прямо в лоб. — Никакой в тебе романтики, заяш. — Люби меня таким, какой я есть, ёжик. — Надо будет Артёму придумать прозвище. Или как это у пар называется? Прозвище звучит как-то грубо. — Думаю, так и называется, не придумали ещё слова нежнее. — Как назовём-то? — Уже давно назвали — лис. — И не поспорить, и правда — лис. Когда говорят о тебе, не всегда ясно — приятно это или нет, а может вообще пугающе. И вы нам с Артёмом скажете: родные, тут же всё на поверхности, они его хотят. А-а. Вы аккуратнее в выражениях: «хотят» — это в моих гаданиях и церкви. А тут нежное и трепетное чувство (хотя, на мой субъективный авторский взгляд, там тоже нежные и трепетные чувства, просто, ну, вы знаете), которое разливается по твоему телу — не физически, конечно, а морально. И ты чувствуешь этот прилив сил (или отлив — смотря какие чувства испытывает оппонент), и если вы всё-таки хотите клише, то эти бабочки в животе. Но нет, не нервное, когда ты боишься облажаться или всё испортить, а спокойное нежное чувство, которое в тебе зарождается, и ты его несёшь в себе. Ни тревоги, ни боязни. Ничего. Только нежность. Артём знал это чувство. И Макс знал это чувство. И Серёжа знал это чувство. Но они не знают, что они знают, что они знают, что они знают! Но они не знают, что другие знают, что они знают, что другие знают! И в итоге ходят по кругу, застрявши в незнании своего знания. Даже коту немного сложно это понять, а он уж всё знает. А свечи всё горят. А Артём на них всё смотрит. — Тёма. Мы можем зайти? Тёме бы задуматься хоть на секунду, но зачем? — Конечно. Только он всё лежит. И кот лежит. И вставать они не собираются — не видят смысла. — Ничего, если мы приляжем? — Ничего, только кота не раздавите. Заяц только хмыкнул и упал по правую сторону от Гауса. Но кот тоже хорош — лёг на Макса. А тот в белых штанах. Кот — 1. Заяц — 0. А Шевелев спокойно залез по левую руку от Артёма и был даже как-то непозволительно близко. С двух сторон на него смотрели карие глаза, а он смотрел в потолок, надеясь, что хоть так страх, появившийся после прилива нежности, уйдёт. Когда тебя прижимают, трудно совладать с психосоматикой. — Вы что-то хотели? — Да. — Поговорить. — О чём? — Тём, ты почти не бываешь в своей квартире. — И прежде, чем ты себе что-то надумаешь, — мы не против. Мы за. — Но мы хотим, чтобы это всё было на официальном уровне. — Поэтому не хочешь ли ты переехать к нам? Ступор? Взгляд на одного. Взгляд на второго. Снова потолок. — А я не буду вам мешать? Вы же… — Мы же. — Мы же встречаемся. Но и тут у нас есть вопрос. — Мы тебе нравимся? — Только честно. Сейчас даже потолок не поможет. Как бы этот спасательный круг в виде потолка не рухнул на него. Не придавил бы. Не попал бы на горло. — Нравитесь? — Да, как романтические партнёры. Как друзья, мы смеем надеяться, что нравимся. И не соврать, что он никогда об этом не думал. Думал — и только что. Но так страшно произносить это вслух. Вдруг всё исчезнет? И Макс, и Шевелев. Вдруг он спит, и ему снится сладкий сон, как он обретает любовь? — Нравитесь. Всего одно слово, а какая мощь. — Слава Богу. — Слава Тёме. И Артём чувствует, что с правой стороны его целуют куда-то в плечо. А с левой трутся носом о щёку. Он поворачивается сначала в одну сторону для короткого и нежного поцелуя, а после — сразу же в другую. А свечи всё горят и не гаснут.