На пути к лучшему миру

Лорд Воландеморт размышлял. До сих при воспоминании о поражении, которое ему пришлось потерпеть в Министерстве, в нем загорался столь неудержимый гнев, что окружавшая его мебель в комнате то и дело вспыхивала под его взглядом. Бессильная ярость бушевала внутри неуемным штормом от невозможности что-либо изменить. Дамблдор снова обыграл его, снова сделал ход, который он не сумел просчитать. Лорду это не нравилось. Не было в мире человека, кто мог бы сравниться с ним если не по силе, то по уму и хитрости, не было того, кто мог предугадать его планы… за исключением Альбуса Дамблдора. Тот всегда умудрялся идти на шаг впереди и как только ему начинало казаться, что он вот-вот поймет эту странную логику, предскажет следующее действие, старик совершал невозможное. Победа была так близка, он уже ощутил ее в своих руках, лишь пара мгновений и мальчишка оказался бы мертв — но нет, Дамблдор возник, как делал это всегда — в самый неподходящий момент. Лорд был перфекционистом. Он ненавидел, когда что-либо шло не так, особенно когда нечто, с чем он пока что не мог совладать, вставало в самом конце долгого пути. Пророчество, мальчишка, старик… Смерть, в конце концов. Нить, которую он с таким трудом раз за разом протягивал в вечность, обрывалась и игру приходилось начинать снова. Он уже понял, что Поттер ему не ровня. Безусловно, неплохой инструмент, пара лет дрессировки и идеальный слуга готов, если бы не хаос, царивший в его голове. Много силы и абсолютное неумение ее контролировать — в общем-то, очень жалкое зрелище. Первое впечатление оказалось обманчиво, он до последнего надеялся, что мальчишка хоть что-то из себя представляет и убивать его будет не так скучно, как всех остальных. Но увы… Не достойный враг, а лишь очередной неумелый подражатель, которому пару раз повезло. Очень разочаровывающе. Лорд Воландеморт перевернул песочные часы взмахом палочки. По стеклу скользнули алые отблески и щелки глаз стали еще уже. Все упиралось в Дамблдора. Слишком легендарная фигура. Поверженный Гриндевальд, сотня лет колдовства и слишком много скрытой силы. Вечная переменная. Камень преткновения в его идеальном механизме, об который шестеренки то и дело ломают зубья. Он уже устал заниматься починкой, поэтому… поэтому, вероятно, проще было придумать, как от него избавиться. Но эта задача представлялась практически невозможной хотя бы потому, что осмыслить действия старого колдуна было сложнее, чем подчинить себе весь остальной мир и навести в нем порядок. Это требовало намного меньше усилий и напряжения, и если бы не Дамблдор, Лорд уже давно бы сделал то, к чему на самом деле стремился. В полумраке комнаты песчинки казались практически черными. Время, высыпающееся сквозь узкое отверстие сверху вниз. Если он захочет, то все будет наоборот. Взмах руки и процесс пойдет обратно, вопреки всем законам мироздания. Но он не хочет. Он не любит такие фокусы, потому что они противоречат его чувству прекрасного. Все идет сверху вниз, и никогда — наоборот. Мир слишком хаотичен и требует твердой руки для того, чтобы принять свой истинный облик. Хаос разрушителен, порядок — абсолютен. Он, Лорд Воландеморт, единственное его начало и конец, и второго такого быть не может. Он не нуждается в человеческих слабостях и не выносит их, он мог бы все сделать сам… но это противоречит его собственной схеме. Залог порядка, в строгой иерархии. Есть вещи, которыми он может и должен заниматься, и есть вещи, которыми занимаются те, кто для них создан. И если он, Лорд, не смог убить Дамблдор, то значит, это попросту не его задача. Вывод напрашивался сам собой. Чтобы извлечь из часов его собственного мира лишнюю деталь, требовалось лишь подобрать правильный инструмент… — Как ты думаешь, Нагайна, — наконец, придя к некоторому заключению, холодно произнес Лорд, — будет ли он достоин? Несколько его верных слуг оказались слишком слабы для того, чтобы продолжать служить ему. Однако уже через несколько дней он понял, что ему крайне не хватает исполнительности Беллы и пустующее место в механизме его могущества требовало немедленной замены. Но он опасался, что еще слишком рано… В конце концов, правильное решение, принятое невовремя, столь же губительно, как и неверное, поэтому ему не оставалось ничего более, кроме как положиться на волю случая. — В любом случае, его можно заменить точно так же, как и остальных. Если справится, то займет положенное место, если нет… то я буду очень разочарован. Часы вновь перевернулись и песок заструился на дно. Воландеморт долго смотрел на него, потом медленно поднял руку и щелкнул пальцами. Движение остановилось и тонкие губы искривились в усмешке. — Время — единственное, что на самом деле имеет значение, Нагайна. А у меня его еще предостаточно… Гарри так и не смог уснуть. Его мучали кошмары и стоило лишь закрыть глаза, как он вновь оказывался в Отделе Тайн и раз за разом проходил по залам, залитым кровью. Все, что он чувствовал — это тяжелый, сковывающий сердце страх и боль. Ничего кроме боли. Вся его жизнь оказалась сплошной ошибкой. Цепочка решений, каждое из которых теперь казалось ему абсолютно неверным, завели его в тупик, из которого не было выхода. Он знал, что проиграл. У него больше не было сил бороться, он оказался на самом дне и не знал, не понимал, что теперь делать. Прошла уже неделя с тех пор, как он вернулся в дом Блэков из Хогвартца. Это все еще была штаб-квартира Ордена, в которой проходили собрания, поэтому там он был в безопасности, если такое слово вообще можно было применять к какому-либо месту в его случае. Гарри ни с кем не разговаривал, потому что не мог. После всего, что случилось, он перестал существовать и превратился в собственную тень. Он попросту не видел смысла ни в чем. Ни в том, чтобы просыпаться по утрам, ни в том, чтобы есть, ни в том, чтобы говорить с людьми. Он знал, что не имеет права на обычную жизнь. Слишком много ошибок было допущено и слишком много разрушено. Все, вокруг чего строился его мир, его единственная надежда сгорело и теперь в душе не осталось ничего, кроме пепла. Он сел в кровати и надел очки. Стекла покрылись пылью, но он не стал их протирать. Вытащил из-под футболки медальон. Каждый день он доставал его и разглядывал чуть ли не по полчаса, но затем убирал, так и не открыв. Ему нечего было сказать Драко, а спрашивать о том, что творится в Малфой Мэноре Гарри боялся. Он с тоской и ужасом думал о том, что теперь происходит с его другом, но не хотел ничего с этим делать. Еще в прошлом году он бы отправлял ему сообщения каждый день, но теперь… Теперь он просто смотрел на медальон и молчал. Он перестал шпионить за Орденом и даже не слушал новости, которые приносил Зевс. Он не проявлял ни малейшего интереса к происходящему и не хотел вмешиваться ни во что. Если бы Гарри мог, то он бы вовсе не просыпался, но увы, как назло, его мучала бессонница. — Почему я не умер тогда, черт побери? Зачем… зачем он спас меня? Чтобы я сидел и ждал? Чего? Как меня снова придут убивать? Никто ему не отвечал. Череп, с прошлого лета стоявший напротив разбитого зеркала на столе, глядел на него пустыми глазницами. Гарри иногда виделось в его взгляде нечто осуждающее и порой ему хотелось вовсе от него избавиться, но что-то вечно мешало это сделать. Голова кружилась, и он вдруг вспомнил, что не ел почти два дня. Он не хотел звать Кикимера, потому что не желал говорить ни с одним живым существом, включая Зевса. Ему было неуютно с ними и поэтому он поднялся, подождал некоторое время, чтобы головокружение прошло, после чего пошел к двери. Ручка с тихим скрежетом повернулась. Темный коридор встретил его пыльной затхлостью и кусочком паутины, порывом воздуха, сорванного с угла рамы одного из портретов. Тишина. В доме было очень тихо. Густая мертвая тишина, в которой сложно было даже дышать. Удивительно, но за те пару месяцев, что он провел здесь в прошлом году, Гарри успел привыкнуть к крикам и ворчанию Блэка, к смеху Тонкс и тихому голосу Люпина, который пытался утихомирить всех… События того времени казались одновременно невообразимо далекими и очень… привычными, словно бы это происходило буквально вчера. Словно бы ее вчера он, сжигаемый обидой и злостью запирался в комнате и держал дверь, переругиваясь с Римусом. Он все еще слышал их шаги и скрип половиц, и каждый раз выходил, не то в надежде увидеть их, не то… Но каждый раз его встречали лишь темный пустой коридор и тишина. Тишина… Никогда Гарри не думал, что начнет ее ненавидеть. Никогда. Он не любил Блэка и Люпина, и прошлым летом готов был отдать все, чтобы они исчезли и никогда больше не появлялись в поле его зрения. А теперь дом без них вдруг оказался таким пустым, что он не знал, куда спрятаться от гнетущего, ядовитого чувства сожаления и тоски. Это были друзья его отца, которого он не знал и о котором боялся узнавать. Ему было страшно и больно думать об этом. Но ничего, кроме мыслей, у него теперь не осталось. Ничего… Он прошел мимо комнаты Сириуса. Сорванная табличка, дверь без имени. Выжженное пятно на гобелене… Гарри почти не помнил, как тот умер. Как-то глупо и быстро, словно след на песке, стертый приливом. Пара секунд, зеленая вспышка, одна, вторая — и вместо кого-то лишь воспоминания да невыразимая пустота… Смерть Лестрейндж он запомнил очень и очень хорошо. Ее безумные бездонные глаза, черные, в глубине которых билось еще что-то почти человеческое, что-то смутно похожее на страх, самый простой и привычный, такой же, как у него самого, как у Долгопупса… У них обоих. Под прицелом чужой палочки, бледное, постаревшее лицо, и над ним такое же испуганное, перекошенное ужасом… Что-то произошло в тот самый момент, между Невиллом и Беллатрисой, диалог длинною в вечность, уместившийся в пол мгновения, которого он попросту не заметил, не успел заметить и почувствовать. И снова зеленая вспышка… Все, к чему он прикасался, рано или поздно сгорало в изумрудном пламени. Огонь уничтожал все, пока что только тех, кого он называл своими врагами, но тогда, в ту секунду, когда Гарри вдруг понял, что его оружие отказывается ему подчиняться, он чуть было не сжег и его, и остановился лишь потому, что ему стало жаль собственных усилий и времени, потраченных на это. И весь его мучительный, долгий путь, который казался дорогой на вершину, оказался тропой в никуда. В самом конце он казался на краю пропасти с осколками иллюзий в кровоточащих руках, совершенно утратив то, что до сих пор считал собой. Теперь все его существование напоминало сон. Долгий кошмарный сон, без конца и края. Пустующий дом Блэков, не то чистилище, не то уже начало ада, и он, как единственный его узник. Гарри потер лоб ладонью. Он вошел в кухню и поставил чайник. Заглянул в шкаф. Достал упаковку почти засохшего хлеба, отрезал кусок, накрошив на стол. Задумался, глядя на нож. Внезапное воспоминание всплыло и отозвалось эхом где-то в груди, не то раздражением, не то сожалением о несбывшемся. …Блэк стоял с этим ножом и резал кривые бутерброды. Он снова говорил о Джеймсе и о какой-то совершенно идиотской истории, которая произошла с ним и с его очками во время квиддича в семьдесят пятом. Тогда Гарри чуть с ума не сошел, слушая этот бред. Сириус ругался на Кикимера, специально игнорировавшего все приказы починить дверцу шкафа, которая то и дело внезапно открывалась и била рядом стоящего по лбу. В дело тут же включался Люпин и пытался, как мог, угомонить друга, затем приходила Тонкс и спрашивала, в десятый раз, когда там уже будет еда, потому что она «так устала, что просто умирает с голоду». Это ее выражение всегда казалось таким абсурдным и Гарри отчаянно делал вид, что он понятия не имеет, кто все эти люди. Они втроем умудрялись создавать столько шума, что он поражался тому, как еще штукатурка на них не сыпется с потолка… Но сейчас кухня пустовала. Как и неделю назад, как и… Он сел на скрипящий стул, ножка которого в свое время сломалась, когда Сириус с размаху рухнул на него. Гарри поморщился. Его тошнило. Тишина напрягала. Чтобы хоть как-то ее разбить, он принялся стучать пальцами по столешнице и вдруг почувствовал какой-то странный рельеф. Расколупав налипшую грязь ногтем, он вдруг обнаружил надпись: «Currere ad finem, stella canis». — Что… — он сощурил глаза, — беги… беги до конца… беги до конца, звездный… пес… Кто это написал? Гарри поднял голову и огляделся, словно бы неизвестный автор мог оказаться где-то поблизости. — О, ты обнаружил какое-то послание? — портрет Дамблдора, висевший на противоположной стене, подмигнул ему. — Профессор… Вы что-то хотели? Здесь нет никого из Ордена… Пока что. — А я и не хотел видеть никого из Ордена. Пока что, — на лице старика появилась заговорщическая улыбка, — я услышал твой голос, Гарри. Так что ты нашел? — Эм… Какая-то надпись… на латыни. Наверняка, ее Сириус написал… Беги до конца, звездный пес. Это похоже на его имя… — Сириус терпеть не мог латынь, если ты не знал. Он считал, что использовать ее кроме как для заклинаний — пустое бахвальство, но я бы с ним не согласился. Иногда высказывания становятся намного изящнее. В свое время я очень увлекался сочинением стихов и до сих пор очень ценю изящный слог. — Но если это не Сириус, то кто? Хотя, впрочем, какая разница… Это написано не для меня, потому не имеет смысла об этом думать. — Ну, Гарри, — портрет посмотрел куда-то в сторону, — всегда есть смысл думать о таких вещах. Никогда не знаешь, что из этого выйдет. Хотя мне казалось, что ты любишь тайны, особенно те, о которых тебе лучше бы не знать. — Я… не люблю. Точнее, раньше любил, потому что я был дурак! Я… я в жизни больше с ними не хочу связываться! — Сириус бы этого не одобрил. Он никогда не отступал после того, как совершал ошибки. Зачастую, правда, пытаясь исправить одну, он совершал еще десять, как и твой отец, Гарри, — тут Дамблдор не выдержал и рассмеялся, — бессмысленно думать о том, чего ты уже не можешь изменить. Стоит думать лишь о том, что прямо сейчас находится в твоих руках. — Ничего… Я… я ведь все испортил! У меня ничего нет… — Разве? — портрет мягко улыбнулся. — Прямо сейчас у тебя в руке конец нити, уводящей в неизвестность. Прежний Гарри обязательно бы потянул за него. — Но я… Нет, простите, профессор, я не могу. Я… я не хочу, чтобы снова кто-то умер! Я боюсь. Что опять все разрушу, или еще что-нибудь случится! Нет, лучше забыть про это. — Ну что ж… Если ты так думаешь, то пускай. Кстати, Тонкс вчера принесла упаковку кофе и поставила в дальний угол того шкафчика, дверцу которого так до сих пор и не починили. — Спасибо… — Гарри обернулся, а когда вновь посмотрел на портрет, то увидел, что холст пуст. Долгое время он сидел в задумчивости, пил кофе, курил и жевал хлеб. После разговора ему стало совсем неуютно. Раньше он никогда не испытывал подобных чувств и понятия не имел, что с ними делать. Раньше, для прежнего Гарри, как выразился Дамблдор, все было ясно и четко, жизнь представлялась прямой дорогой с препятствиями разного уровня сложности. А теперь он словно бродил в тумане, не в силах осознать свое собственное существование. Ему было страшно, но это был не тот прежний страх, похлестывающий и заставляющий лезть все выше и выше, до тех пор, пока кровь не пойдет носом, нет, теперь это было похоже на липкую, но прочную паутину, сковывавшую каждый его шаг. Теперь он боялся абсолютно всего и не знал, что делать, не знал, куда себя девать. Ему мучительно хотелось, чтобы пришел кто-то, хоть кто-нибудь, кто мог бы помочь ему, подсказать выход из этого бесконечного лабиринта, дать четкую инструкцию к действию… Потому что сам он не мог ничего. Он был никем и для него больше не было места в этом мире. Он не мог позволить себе сделать хоть малейший выбор, потому что страх за последствия, которого никогда раньше у него не было, накрывал его с головой. Казалось, стоит лишь одной чаше весов чуть перевесить, как весь мир окончательно рухнет… из-за него. Гарри встал из-за стола, не глядя на надпись. Это были не его тайны и ему не нужно было в них вмешиваться. Со вздохом покинув кухню, он поднялся по лестнице, бесшумно, мимо спящего портрета Вальбурги Блэк. И вдруг его взгляд вновь упал на дверь без надписи. В нерешительности он приблизился к ней и застыл. Он никогда не был в этой комнате и большему счету всегда избегал подолгу находиться здесь. Но после слов Дамблдора ему показалось, что есть в этом какая-то необходимость. Ему было мучительно больно заглядывать внутрь, потому что чувство вины, неизвестно откуда взявшееся, но не затихавшее в нем с того самого момента, как он очнулся в Хогвартце, не давало ему покоя. Но теперь, хоть и понимая, что это уже абсолютно ничего не изменит, он захотел узнать своего крестного отца. От этих слов челюсть сводило судорогой, и он помотал головой. Дверь оказалась не заперта. Она открылась со скрипом и удивительно… легко. Гарри застыл на пороге, закрыв глаза и не дыша. На него вдруг хлынул запах, смутно знакомый, почти забытый, который вызвал вдруг смесь злости, раздражения и сожаления. Сириус Блэк… Немного пахнет псиной, чем-то пыльным и терпким, как будто только что был здесь и лишь вышел куда-то недалеко, и скоро должен вернуться… Гарри открыл глаза. Готический интерьер был изуродован. Почти вся ткань была перекрашена в алый цвет, а на стене над кроватью висел огромный, сиявший внезапным заревом в темной комнате флаг Гриффиндора. По всем стенам плакаты магловских музыкальных групп и футбольных команд, которые смотрелись чужеродными в этом доме, переполненным движущимися портретами. Книги и учебники, покрытые пылью, разбросаны вокруг, гриффиндорский шарф, порванный в нескольких местах, валялся на кровати… рядом с альбомом, подаренным Гарри в прошлом году. Он так и не открыл его ни разу, и даже не захотел забирать, предпочтя оставить себе. И вдруг теперь, в этот самый момент, стоя посреди чужой комнаты, где еще слышались отголоски до сих пор непонятной, чуждой ему жизни, он почувствовал какой-то странный укол в сердце. Не то воспоминание, не то ощущение, словно бы все это каким-то образом имело к нему отношение и было частью его самого, которую он никогда не видел и не замечал. Осторожно взяв альбом в руки, Гарри сел на кровать и открыл его. На первой же странице фотография со свадьбы его родителей. Джеймс, очень похожий на него, только выше и шире, и с румяным, а не землисто-бледным лицом, и… улыбающийся. И рядом… Увидев свою мать, счастливую и еще живую, он не выдержал. Руки затряслись и альбом выпал из них, рухнув на ковер и подняв облачко пыли. Самое страшное из всех воспоминаний, не принадлежавшее ему, но ставшее его собственным, украденное им из чужого сознания. Лили… Смерть Лили Поттер… Лили Эванс… Рыжие волосы, рассыпавшиеся по плечам и невероятно красивые изумрудные глаза, пустые и мертвые… Гарри сидел на кровати и плакал. Он вдруг понял, что упустил что-то очень важное, единственное, что, пожалуй, имело по-настоящему важное значение во всей его никчемной жизни. Тоска, боль и сожаление и о шансе, подаренным ему судьбой, который он так глупо упустил, не сумев разглядеть его, понять, который променял на иллюзии, как самый последний дурак… Теперь у него действительно ничего не осталось. Он сам разрушил все и некого было в этом упрекать. Осознание того, что все могло сложить ПО-ДРУГОМУ, если бы не его дурацкая злость и желание стать сильнее ради… Ради чего? Ради того, чтобы в итоге понять, что все было напрасно? Он сделал выбор. И выбор этот оказался неправильным. И шанса исправить это у него больше не было. — Но милорд… — Малфой нервно улыбнулся, — милорд, прошу… Он еще ребенок… Он… Боюсь он не готов служить Вам… — Ты разочаровываешь меня, Люциус. На твоем счету и без того много ошибок, а ты знаешь, как я этого не люблю, — высокий холодный голос сверкнул сталью. — Да, простите, милорд… — тот склонился еще ниже. — Я хочу, чтобы ты привел его ко мне… завтра. — Как вам будет угодно. — Можешь идти, — Лорд Воландеморт сделал знак рукой и Малфой, коротко кивнув, быстро покинул комнату. Несколько минут он сидел так, слушая мерное тиканье часов. Огромная змея бесшумно заползла на спинку кресла и он, вытянув руку, легко коснулся ее головы. — Что ты мне принесла на этот раз, Нагайна? Послышалось тихое шипение, и Лорд поморщился, сжав ладонь так, что хрустнули костяшки длинных пальцев. — Он-таки добрался до него… Ничего, осталось еще четыре, включая мальчишку… Но следует поторопиться, если только Малфой снова все не испортит… Узкие змеиные ноздри чуть заметно дернулись и с шумом втянули воздух. Алые глаза сверкнули и часы, висевшие на дальней стене, вдруг остановились, а стрелка замерла на пути к восьмерке. — Проследи за ним, Нагайна. Подождав, пока змея сползет по его коленям на пол, он встал и подошел к окну. Поместье Реддлов порядком его утомило. Ему никогда здесь не нравилось и вид, открывавшийся из окна на заброшенный сад и кладбище с могилой его отца, скорее раздражал, чем навевал хоть какие-то приятные воспоминания. Утонувшие в кроваво-алом закате каменные статуи были не более чем прахом под его ногами, и, в отличие от всего остального — бесполезным прахом. Жалкие попытки слабых существ изгнать страх перед вечностью, к которой они не были готовы, глупое желание дать Смерти человеческое лицо… Лорд Воландеморт знал, что Смерть безлика. У нее не было ни личности, ни силы, это был лишь факт, один из главных принципов бытия, пред которым были равно все… кроме него. Единственный, победивший Смерть, сумевший вернуться оттуда, откуда не возвращаются, нашедший лазейку в законах мироздания и тем самым обуздавший их. Смерть была побеждена им еще в тот миг, когда он впервые прочитал древнюю легенду о маге, жившем далеко на востоке, имя которого стерлось в веках, но который сумел достичь истинного бессмертия. Теперь остались еще двое — Время и Пространство, поработившие этот мир. Его личное время текло неравномерно. Он чувствовал с ним некоторую связь, но не испытывал к нему, равно как и к смерти, ни малейшего трепета, подобно остальным. Он не сожалел ни о чем и вообще не понимал традиции скорбеть по ушедшему. Прошлое было такой же неотъемлемой частью него самого, как и будущее, и настоящее. Стоя у окна в гостиной, Лорд видел и своего отца, и себя восемнадцатилетнего, убивающего всех тех, кто населял этот дом, и руины, в которые тот должен был вскоре превратиться. И по этому поводу он не чувствовал абсолютно ничего. Он взирал на мир со скучающим безразличием и думал о том, как будет обустраивать его по своему разумению после того, как со всеми формальностями в виде достижения власти в мире людей будет покончено. Тогда ему не придется отвлекаться на такое недоразумение как маглы и прочие представители того рода, к которому он когда-то принадлежал, тогда он сможет наконец заняться тем, к чему всегда стремился. И однажды он, Лорд Воландеморт, остановит этот великий механизм и запустит его заново, возродив величие тех, кто давно пал во тьму невежества и слабостей, позабыв о своей истинной природе. Реки крови омоют землю и свершится великая жертва, и магия вновь вернется в мир, который будет много прекраснее чем прежде. Но до этого было еще далеко. Он все еще стоял у окна, в пустой комнате, в абсолютно пустом доме, и горизонт полыхал в лучах заката, словно в первозданном огне… И часы, вновь заведенные, продолжали тикать в такт его мыслям.