Игра отражений

Эмгыр протянул руку и замер в нерешительности. Для того, что Император собирался сделать, его ладонь вдруг стала слишком большой и неуклюжей. С тех пор, как он предпринимал нечто подобное, прошло больше двадцати лет, и теперь этот, несомненно, простой и естественный жест казался таким важным и невыразимо сложным, что на мгновение все внутри Эмгыра сжалось во внезапном приливе паники. — Все-таки это ты во всем виноват, — раздался прямо у него над ухом приглушенный, но все равно чуть насмешливый голос, и Император вздрогнул и отдернул руку. Тут же отругал себя за эту слабость и, поспешив принять отстраненное выражение лица, обернулся. Цирилла глядела мимо него и улыбалась. — Из нас двоих пророческие видения бывают только у тебя, — заметил Эмгыр — голос звучал куда менее раздраженно, чем он боялся. — Но ты же умеешь считать до девяти! — фыркнула она, — и вообще — зачем было так затягивать с подготовкой? Я не говорю о том, что вам следовало сбежать из дворца и обстряпать дельце в тайне от всех, но полгода ждать — и ради чего? — Традиции, — пожал он плечами, хоть прекрасно понимал, что подобное объяснение не имело веса даже для него самого. Обстоятельства сложились так, а не иначе, и с этим уже ничего нельзя было поделать. Цири покачала головой, сделала решительный шаг мимо отца, протянула руку и легко, как вытаскивала меч из ножен, сделала то, к чему Эмгыр готовился почти так же мучительно долго, как к сегодняшнему дню. Младенец от ее осторожного прикосновения заворочался, закряхтел, чихнул, но не расплакался. Эмгыр медленно подошел ближе к колыбели и заглянул в нее через плечо дочери. — Он совсем не похож на Эмрейса, — заметила Цири, таким же аккуратным жестом коснулась легкого белесого пушка на странно вытянутой головке новорожденного. — Ерунда, — на сей раз Эмгыр позволил себе тихо хмыкнуть, — это я не похож на Эмрейса. Все представители нашего славного семейства рождаются светловолосыми. — Ой ли, — Цири недоверчиво покосилась на отца. Тот снисходительно улыбнулся. — Тебе стоит почаще глядеться в зеркало, — отозвался Эмгыр — дочь тихо рассмеялась, и оба они снова поглядели на младенца в колыбели. Близился рассвет. Серебристые сумерки вползали в комнату через незашторенное высокое окно, и в углах начинали собираться причудливые неясные тени — Эмгыр заметил их краем глаза, и на короткий миг его охватило смутное беспокойство. Он поспешил отогнать его от себя — сказывалась бессонная ночь, полная волнений. — Я должна признаться, — неожиданно серьезно и тихо проговорила Цири, не глядя на отца — ее взгляд скользнул выше колыбели, метнулся к потолку, потом вновь остановился на притихшем младенце, — я ошибалась на твой счет. — Ой ли, — Эмгыр не стал отказывать себе в удовольствии поддразнить дочь, та же лишь неопределенно передернула плечами. — Рия убеждала меня, что ты совсем не такой, каким хочешь казаться, но я, конечно, ей не верила, — продолжила Цири после короткой паузы, — но то, как ты повел себя сегодня, когда началась самая интересная часть свадьбы… Признаюсь, я не ожидала ничего подобного. — Легко же манипулировать твоим мнением, если в многообразии моей натуры тебя способно убедить естественное для любого человека беспокойство за свою жену, когда она готова родить, — скептически заметил Эмгыр. — До сих пор я была убеждена, что ты и не человек вовсе, — не осталась в долгу Цири, но было заметно, что она, сама начав неловкий разговор, теперь отчаянно пыталась отшутиться. — Я…- Эмгыр вздохнул, прикрыл глаза — и память мгновенно подкинула ему тот момент свадебного пира, когда он наконец догадался, что с Рией что-то не так. Цири не называла его идиотом вслух, но Император и сам мысленно вновь наградил себя этим титулом, — я растерялся. — Вообще-то, — Цирилла улыбнулась — Эмгыру показалось, даже немного застенчиво, — в том, что случилось, есть и моя вина. Рия еще утром сказала мне, что ей нехорошо. Если бы я вмешалась раньше, может быть, ей не пришлось бы рожать ребенка, не сняв подвенечного платья. — К чему рассуждать о чьей-то вине, если все закончилось благополучно? — пожал плечами Эмгыр. Тени сгущались, хотя за окнами становилось все светлее. Они подступали медленно, осторожно, как крадется ядовитая дымка, скрывающая туманника — Император навидался подобного в юности, и сейчас, как и тогда, тревога в его сердце неумолимо нарастала. — Ты прав, — Цирилла, казалось, ничего не замечала, хотя обычно на ее почти животные инстинкты можно было полагаться без сомнения. Игра воображения, результат нервного напряжения и невероятного облегчения, наступившего, когда придворный лекарь наконец позволил Императору войти в покои Императрицы. Эмгыр сейчас понял даже, что именно имела в виду Цири, говоря о том, что ошибалась на его счет. Зайдя — нет, почти ворвавшись — в спальню супруги, новоиспеченный отец даже не спросил сперва, кем та разрешилась — бросился прямо к ее постели, поддавшись оглушительному страху. Эмгыр слишком хорошо знал историю собственного рождения, и, пока за закрытыми дверьми его возлюбленная переносила родовые муки, неумолимо жестокий голос откуда-то из самой глубины сердца нашептывал, что с ней — с его Рией — произойдет то же самое, что с матерью. — Можно мне его подержать? — вдруг спросила Цири. Эмгыр вздрогнул — второй раз за последние полчаса. Нехорошо. Пожал плечами. — Наверное, — ответил он, и дочь наградила его таким привычным — и сейчас таким успокаивающе обыкновенным — насмешливым взглядом. — Это твой сын, — напомнила она, а через секунду замешательства решительно тряхнула головой, — так что ты бери его первым, а потом — я. — Это мой сын и твой брат, — Эмгыр почувствовал, как от неожиданного предложения дочери — в котором, собственно, не было ничего неожиданного — мелко задрожали пальцы. Новорожденный был таким хрупким, таким крохотным, что Император, державший в железном кулаке большую половину Континента, боялся к нему прикоснуться, — бери его первой. Цири прищурилась, склонила голову к плечу и уперла руки в бока. — Ты что — испугался? — подначила она отца. Тот независимо вздернул подбородок, но промолчал, — Испугался, — сама подтвердила собственную догадку Цири, — Белое Пламя, Пляшущее на курганах врагов, испугался младенца. Когда я расскажу об этом Геральту, он будет смеяться целую неделю. Эмгыр нахмурился — Цири всегда знала, как задеть его и вывести из себя — и так подтолкнуть к решению, которое сам Император никогда не принял бы без ее помощи. — Надеюсь, мой сын вырастет не таким же непочтительным, как моя дочь, — проворчал Эмгыр и, стряхнув с себя липкие хлопья тревоги, шагнул к колыбели. — Давай, — поторопила его Цирилла, — он тебя не укусит — становиться игошей ему уже поздно. Младенец лежал, неторопливо суча крохотными ножками, прижав крепко сжатые кулачки к круглому подбородку, и любопытно таращился на спорящих родичей большими влажными темными глазами. Эмгыр медлил. — Ну же, — Цири бесцеремонно подтолкнула его в спину. Тени придвинулись почти вплотную, и Эмгыр слышал теперь неясный мелодичный шепот, словно в сердце пугающей полутьмы кто-то напевал, — это ведь не первый младенец на твоем счету. — Когда родилась ты, твоя бабка меня и близко к люльке не подпускала, — заметил Эмгыр, стараясь преодолеть, отогнать наваждение. — И правильно делала, — фыркнула Цири, — но ее здесь нет, а твой сын — есть. Смелее, папа. Эмгыр плавно выдохнул прикрыл глаза и мысленно велел теням отступить. «Он мой», — пронеслось в сознании слишком четко, чтобы оказаться случайностью, — «Ты его не получишь». Младенец снова заворочался и на этот раз, сморщившись, вдруг захныкал. — Ты его напугала, — пожаловался Эмгыр и, не сомневаясь больше ни мгновения, протянул руки — одну под теплую маленькую голову сына, вторую — так, чтобы устроить его на своем предплечье. Как ни странно, тело быстро вспоминало давно забытое искусство, и через секунду Эмгыр вытащил младенца из колыбели и принялся — сам, без непрошенной команды дочери — аккуратно укачивать его на руках. Тени истлевали, отступали, растворялись в предутреннем серебре. Сын глядел на отца осуждающе — словно хотел спросить, почему Эмгыр решался на этот простой поступок так долго. Цири подошла вплотную, прижалась плечом к отцовскому плечу и над его рукой осторожно погладила брата по голове. — Надо придумать ему имя покрасивей, — заметила она шепотом, — не одно из этих ужасных непроизносимых нильфгаардских имен вроде Ыбвыр или Абхбрых. — У него уже есть имя, — так же тихо, как она, ответил Эмгыр. Темнота в комнате окончательно рассеялась, и за окнами зацветал рассвет, — его зовут Фергус. *** — Когда ты вернешься? — изображение Иана, искаженное сигналом мегаскопа, подрагивало и расплывалось. Фергус стоял очень прямо, спрятав руки за спиной, чтобы возлюбленный не видел нервно сжатых в кулаки пальцев, но все равно боялся, что голос выдаст его. — Я не знаю, — это была чистая правда, но даже она звучала из его уст сейчас, как совершенно неубедительное вранье. Фергус не умел и не любил лгать, но иначе поступить не мог — не в этот раз. — Думаю провести еще немного времени в Бан Арде, а потом, если ничего не найду, двинуться дальше — может быть, на восток. Иан улыбнулся — помехи исказили его улыбку, да и без них она наверняка вышла не слишком искренней. — Всегда мечтал побывать на востоке, — выпалил он так быстро, словно боялся — супруг оборвет его, решительно заявив, что не берет Иана с собой. Фергусу следовало поступить именно так — он уже солгал о своих планах, и продолжать мучить возлюбленного пустыми надеждами было слишком жестоко. — Я попрошу Виктора снарядить корабль, — переступив через мучительный стыд, продолжал Гусик, — это большая услуга, но я придумаю, чем ему отплатить. — Виктор не откажется, — отмахнулся Иан, — в крайнем случае вместо тебя попрошу я — его дорогой названный брат. А семья для Его Величества — это святое. Но почему ты не хочешь плыть на одном из судов твоей мамы? Я слыхал, она как раз налаживает поставки из Офира, и мы могли бы снова прикинуться простыми торговцами. И на этот раз ты представился бы моей дорогой супругой Фергусиной. Гусик рассмеялся — этот разговор — бессмысленный, не ведущий ни к чему — странным образом заставлял его, пусть на несколько минут, но напрочь позабыть о том, что он собирался сделать, о принятом решении — том, о котором Иану он рассказывать не собирался даже под страхом смерти. — Первая в мире бородатая женщина-торговец, — Фергус почесал колючий подбородок. — Не первая, — отмахнулся Иан, — в труппе Яссэ бородатых дам было целых две. — Я думал, в вашей труппе все были эльфами, — заметил Гусик, недоверчиво прищурившись. Иан коротко рассмеялся. — В этом и была их главная изюминка, — понизив голос, точно делился страшной тайной, признался он, — обе они были эльфками, но одну, кажется, постигло какое-то медвежье проклятье, а вторая пила специальный эликсир, чтобы на лице росли волосы. — Но зачем? — Фергус удивленно поднял брови — изумляться ерунде, разговаривая с Ианом, было невыразимо легко и приятно. За все годы, что они прожили вместе, совсем не разлучаясь, эльф не переставал удивлять Гусика, и это в их отношениях было самым невероятным. — Она была гимнасткой, — ударился в объяснения Иан так охотно, что Фергус заподозрил — супруг тянул время, придумывал на ходу — только чтобы не прощаться слишком рано, — потом сломала ногу и не смогла больше выступать. Для клоунессы она была слишком скучной, для гадалки — слишком правдивой. Пришлось импровизировать. Так что, если хочешь, на этот раз мы придумаем легенду, по которой мы оба сбежали из труппы циркачей — и мне даже не придется стараться, чтобы соответствовать образу. — Я подумаю, — пообещал Фергус. Иан секунду помолчал, потом вдруг протянул руку — словно надеялся дотянуться до возлюбленного, верил, что магический барьер позволит ему к нему прикоснуться. Гусик ответил зеркально — пальцы его предательски дрожали. — Я люблю тебя, Гусик, — сказал Иан тихо и просто, — никогда этого не забывай. — Я не забуду, — снова пообещал он — и на сей раз даже поверил, что сдержит слово. В длинных пустых коридорах магической школы пахло порохом, спиртом и травами. Этот запах, казалось, пропитал древние каменные стены насквозь, хотя алхимические эксперименты учеников редко выходили за пределы лабораторий. Фергус шел, не оглядываясь, но знал — тень скользила за ним по пятам. Неотступная, как преданный пес, ставшая его постоянным спутником. Ему не хотелось себе в этом признаться, но Гусик вспоминал теперь, что ощущал ее присутствие едва ли не с тех пор, как покинул Скеллиге вместе с Ианом. Поначалу это скребущее чувство легко было списать на таинственное посмертное проклятье Яссэ, но с тех пор, как Фергус лицом к лицу столкнулся со Стеклянным Человеком, у тени появился голос, и он звучал с каждым днем все отчетливей и ближе. Гусик помнил, как невнятный мелодичный шепот, который легко можно было игнорировать, постепенно облекался в слова, и они уже проникали в самое сердце. Стеклянный Человек был большим любителем поболтать, что и говорить. Он не уговаривал, не подталкивал, не запугивал даже — просто рассказывал. Об отце и том, как его помутившийся от старости и болезни разум продолжал бороться с искушением, как слабел его дух, как, смирившись с неминуемостью смерти, Эмгыр начал просить ее прийти поскорее, но она — жестокая — все ускользала. Голос говорил об Иане. Не обвинял, не обличал, не напоминал о старых обидах и недомолвках — рассказывал о том, какой могла бы стать жизнь супруга, не будь в ней Фергуса. Пусть Иан принимал все свои решения добровольно — он был в плену, из которого то и дело пытался бежать. Ему не место было на Скеллиге, он устал от одиночества вдвоем, он не находил себе места, и потому примирялся с тем, на которое его поставила судьба — и Фергус. Стеклянный Человек говорил о Лее. О юной печальной Императрице, которую еще до рождения бросили и родной, и фальшивый отцы, а после — и мать тоже. Вернувшись в ее жизнь, Фергус подарил ей надежду — вновь ложную, неоправданную и пустую. А еще он говорил о Предназначении. Фергус знал, что это такое, но никогда не примерял это абстрактное определение на самого себя. Он родился, чтобы стать Императором — но противился этой судьбе, а Предназначению противиться было невозможно. Он встретил и полюбил Иана — но Предназначению такие ненадежные союзы были чужды. Он пытался затеряться, отдалиться от всего, что знал и чем владел, став никем, найти наконец себя самого, но эта дорога привела в никуда. Предназначение было жестоким — и указывало единственный верный путь. Своего же пути Гусик так и не нащупал. В библиотеке было безлюдно. Сюда аромат алхимических ингредиентов не мог добраться, уступая место тяжелому щекочущему запаху книжной пыли. На столе — оставленный Гусиком — его дожидался раскрытый старый фолиант. Фергус долистал его почти до середины, но не запомнил ни единой строчки. Он знал — всего старания были тщетны. Он лгал Иану — но прежде всего, лгал самому себе. Гусик подошел к столу и сел за него, потер пальцами воспаленные глаза. От усталости ломило в висках, но в голове возникла сперва пугающая, но с каждой секундой приносившая все больше облегчения пустота. Он перелистнул очередную страницу. Строчки прыгали, перемешивались и расплывались. Пыльная темнота вокруг сгущалась и пульсировала, точно живое сердце. Она подступала медленно, осторожно — дюйм за дюймом, и Фергус, не шевелясь больше, кожей ощущал ее близость. — Фергус, — мгла не позвала его, просто сплела его имя из собственных тонких изгибов, из собственной ритмичной пульсации, выпустила, точно хотела проверить, как оно прозвучит, освобожденное. — Я хочу попрощаться с ним, — произнес Фергус, не обращаясь ни к кому напрямую, но зная, что тот, кому эти слова предназначались, слышал его. — Стоит ли? — ответил голос, все это время, казалось, дожидавшийся момента, когда Гусик с ним заговорит, — ты принял решение сам — как делал и прежде. Думаешь, в этот раз Иан согласится на него так же легко? — Он будет искать меня, — возразил Гусик с неожиданным упрямством, будто хотел уцепиться за последнюю возможность, как за крошащийся камень на отвесном склоне за мгновение до падения в пропасть. — Или оплачет тебя и двинется дальше, — возразил голос, — мы не знаем этого. Неизвестность милосердна. — Я стану твоим слугой? — помолчав, спросил Гусик, — буду подвластен твоей воле? — О, нет, — ему показалось, что Стеклянный Человек коротко рассмеялся, — мне не нужны ни рабы, ни слуги. Мы станем партнерами. Ты — человек, лишенный магического ядра — обретешь силу, о которой чародеи и Знающие и не подозревают. Ты сможешь исполнить желания тех, кого всю жизнь только разочаровывал. Ты найдешь свой путь — и свое Предназначение. В пульсирующей тишине Гусик слышал теперь лишь собственное дыхание. Прикрыв глаза, он почти увидел, как Иан, вытащив кристалл из столбика мегаскопа, зашагал прочь из отцовской библиотеки, не оборачиваясь, готовый не подавать вида, как сильно ныло от тоски по возлюбленному его сердце. Он увидел, как Лея, присев у кровати деда, осторожно оправила на нем одеяло, поцеловала старика в бледный восковой лоб и, отстранившись, заговорила — пытаясь пустой легкой болтовней побороть собственную бездонную скорбь и обиду. — Фергус, — снова позвали его из темноты, и на этот раз Гусик ощутил присутствие чужого. Он стоял прямо у него за спиной — так близко, что, казалось, одно мимолетное движение — и он обожжет затылок Фергуса ледяным дыханием. — Фергус, — повторил Стеклянный Человек, — скажи это вслух. Мгновенно взметнулся холодный ужас, но тут же улегся, как бывает, когда тяжелое решение уже принято, и некуда отступать. — Скажи, — шепнул незнакомец. — Я пойду с тобой, — сложили ледяные губы, и Фергуса сковала тьма. *** Парнишка лежал в постели на животе в странной позе — точно упал с большой высоты и так и остался, распластавшись с поднятыми руками и повернутой на сторону головой. Рядом с кроватью кто-то заботливо оставил пустое ведро, явно предполагая, что юноше оно могло пригодиться. На видной части лица красовался огромный синяк, начинавшийся у виска и переходивший под глаз и на скулу. Сбитые костяшки пальцев были аккуратно обработаны, и ссадины покрывали подсохшие корки какого-то темно-зеленого снадобья. Фергус стоял в изножье кровати и, склонив голову к плечу, наблюдал за тем, как парнишка постанывал на каждом выдохе. Наконец, точно убедившись, что дыхание спящего не собьется и не остановится, он беззвучно обогнул постель, приблизился к изголовью, протянул руку и замер в нерешительности. Для того, что Фергус собирался сделать, его ладонь вдруг стала слишком большой и неуклюжей. — Мда, наворотил твой братец дел, — раздался прямо у него над ухом приглушенный, но все равно чуть насмешливый голос, и Гуус вздрогнул и отдернул руку. Тут же отругал себя за эту слабость и, поспешив принять отстраненное выражение лица, обернулся. Гюнтер глядел мимо него и улыбался. — Что ты тут делаешь? — спросил Фергус чуть более раздраженно, чем собирался. — Если пришел предлагать ему очередную сделку, то сейчас, боюсь, Дани не может тебе ответить. — Вижу, — подтвердил Гюнтер все с той же легкой усмешкой. Они могли разговаривать в полный голос — спящий юноша все равно их бы не услышал, но Фергус, тем не менее, перешел на шепот. Его собеседник, впрочем, подобной деликатностью сегодня решил пренебречь. — По правде говоря, мне от него ничего не надо, — продолжил он после паузы, — он — любопытный случай, и только потому мне интересен теперь. Ты сам разве не хочешь поглядеть, чем обернется эта волшебная авантюра Риэра и Литы? Фергус хмыкнул. — Любопытство — и все? — переспросил он, — ты столько лет и сил потратил на то, чтобы сперва прикончить моего отца, а потом склонить его на свою сторону, а теперь тебе просто любопытно, как дело обернется? Я тебе не верю. — Я никогда не обманываю, — с достоинством отозвался Гюнтер, — и ты, мой друг, не больно-то много знаешь о наших с твоим отцом сложных отношениях. Признаюсь, я почти влюбился в него, когда увидел, как отважно он сносил пытки и гонения, как ловко скрывался от смерти, которая шла за ним по пятам. Я даже приглядывал за ним, пару раз спасал от неминуемой кончины, и лишь изредка — из чистого любопытства — испытывал на прочность, хотя, скорее всего, то было сделано без участия моей воли. Как говорил один мой знакомый, Предназначение — сука. Фергус молчал, ничего не спросив. Он знал, что партнер его — большой любитель самохвальства и пустой болтовни — сам вывалит на него правду. И оказался прав. — Твой отец полагал, что нужен мне был именно он, — продолжил Гюнтер легким полушутливым тоном, — и отчасти он был, конечно, прав. Я принял бы его, согласись он занять твое место. Но еще я знал — этого не будет. Я видел — подглядел одним глазком — что мой старый договор будет исполнен. Мне обещали Фергуса вар Эмрейса. И я его получу. Фергус помолчал немного. — И что теперь? — спросил он наконец. — Теперь я заинтригован, — ответил Гюнтер, протянул руку и легко, как раздавал обещания, сделал то, на что Фергус так и не отважился. От его бережного прикосновения парнишка тихо застонал, но не проснулся. Стеклянный Человек заботливо убрал с рассаженного лба влажную от пота вьющуюся черную прядь и улыбнулся, — когда юный эльфский колдунишко вновь призвал меня в этот мир и выпустил, не завершив ритуала, я ничего не знал о местных законах бытия. Уроки давались мне тяжело, я ошибался и нес большие потери. С годами мне стало казаться, что я изучил этот мир, понял его и могу вести в нем дела более осознанно. Но вот происходит… нечто, и я снова удивляюсь. Это дитя…- он осторожно огладил щеку спящего, и ужасный синяк на глазах начал светлеть, — он единственный, кто получил второй шанс от судьбы. И мне любопытно, как он им воспользуется. Тебе разве нет? Фергус хотел ответить, хотя верных слов так и не сумел подобрать, но дверь в келью вдруг скрипнула, и оба партнера расступились в стороны, смешались с ночными тенями у стен. В комнату бесшумной крадущейся, словно на охоте, походкой зашел высокий лысый ведьмак, решительно приблизился к постели, склонился над парнишкой и, зубами сдернув крышку с фиала, скрывавшегося до сих пор в его огромной ладони, принялся аккуратно намазывать что-то на все еще цветущий синяк. Парнишка зашевелился, снова застонал, попытался отмахнуться от прикосновений, но ведьмак перехватил его руку и остановил тихим «Шшш». Юноша приоткрыл глаза, перевернулся на спину и вдруг, точно осознал, что проспал важный урок, встрепенулся, попытался сесть — ведьмак удержал его на месте. Часто моргая, Дани посмотрел на вторженца, а тот, отпустив его запястье, пристально глянул на него в ответ. — Башка болит? — спросил он деловито, — блевать тянет? Парнишка отрицательно мотнул головой, но тут же болезненно сморщился, трудно сглотнул и закрыл глаза. Подался к краю кровати — туда, где исполнения своего предназначения ждало пустое ведро — но, справившись с мучительным позывом, снова откинулся на тощую подушку. — Дурак, — прокомментировал ведьмак, — если будешь слишком долго терпеть боль, рано или поздно просто сдохнешь — что в этом геройского? Дани нахмурился на мгновение, но потом его лицо вдруг расслабилось, длинные прямые ресницы дрогнули. — Меня тошнит, — признался он, — и голова раскалывается. — Странно, что маятник тебе черепушку не проломил, — хмыкнул ведьмак, — крепкая у тебя оказалась башка. Ладно, лежи пока. Геральт готовит для тебя лекарство, противное, как пердеж тролля — но ты примешь его без разговоров, и к утру полегчает. Парнишка кивнул и смежил веки, снова трудно сглотнул, борясь с приступом дурноты. — Твой братец приволок с охоты гарпию — судя по всему, самку с целой кладкой яиц на подходе, — сообщил ведьмак, устраиваясь на краю кровати так, словно никуда больше не собирался и планировал провести ночь у постели раненого, — тебе представится уникальная возможность извлечь эмбрионы целехонькими. Но смотри — скорлупа у неотложенных яиц мягкая, как пленка слизи. Одно неловкое движение, и лопнет, как прыщ… Парнишка качнулся с кровати, свесился, и его все-таки вырвало. Ведьмак усмехнулся, одной огромной рукой бережно собрал рассыпавшиеся кудри и придержал их, пока Дани сотрясала очередная судорога. — Ладно-ладно, — великан помог мальчику улечься на подушку, подал ему кружку с водой, стоявшую рядом с постелью, — расскажу тебе что-нибудь более аппетитное. — Просто заткнись, — попросил Дани, прикрыв глаза, — от твоего голоса меня только сильнее мутит. Фергус знал, что Гюнтеру эта сцена наскучила раньше, чем ему самому, и партнер поспешил ретироваться бесшумно, как и появился. Сам же Гуус не спешил пока покидать ведьмачью крепость — ему хотелось взглянуть и на младшего братца, раз уж пришел. Он осторожно двинулся к выходу из кельи — беззвучная тень, заструившаяся по каменной стене. Лысый ведьмак насторожился. Чуть повернул голову и прислушался. — Что такое? — полюбопытствовал заметивший его движение Дани, но собеседник, секунду помолчав, качнул головой. — Всего лишь сквозняки, — ответил он тихо.