Двуличие.

<…>       POV 035       Господь никого не спасёт. Не на его совести будет моя смерть… А?       В полудрёме я услышал эти слова у моего уха. Но когда я повернулся, никого рядом не стояло. Я всё в той же комнате. На удивление, у меня ничего не болит. Такое состояние, будто я тряпичная кукла, внутри которой сырая, плесневелая вата. Вместо глаз — пуговицы, вместо сердца — пух, вместо рта — неаккуратный шов, не позволяющий говорить. Как только я попробовал что-то сказать, в глазах потемнело — вот настолько сильно меня пронзило болью. Некий паралич закончился, тело проснулось вместе со мной и стало жалобно мне напоминать, что было вчера. А сознание поддакивало, подкидывало ещё позавчерашний день. Ну и, чтоб добить окончательно, глаза забегали и передали информацию, что кошмар ещё не закончился, а, так как мы проснулись, скоро продолжится с новыми силами. Непроизвольно они заслезились и коррозия потекла, прожигая плечи носителя, простыню, подушку, одеяло… Кашлять невыносимо больно, как и дышать. Спирт даёт о себе знать: в чистом виде, не разбавленный, полный стакан. По больной спине пробежали мурашки. Кончики рук уже прогнили так, что видно чернеющие фаланги пальцев. Меня тошнит. Трудно дышать.       Запахи не чувствовались, а во рту совсем неприятный вкус: коррозия, кровь, перегар, облепиха. Кому-то может и придётся по вкусу этот запах, но, полагаю, эта персона обладает извращёнными представлениями, стандартами, вкусовыми рецепторами… Боже, помоги мне. Я несу какую-то ересь и не могу остановиться!       Эта стена, этот потолок, эти люди за окном вот-вот сведут меня с ума! Да что там — уже сошёл! Я больше не могу всё это терпеть, я хочу улететь, как те голуби, к фонтану, к воде, к свободе. Овощ, овощ. Безумец. Я мог избежать всего этого кошмара, я мог… мог… Погодите, так за окном нет никого. О каких людях я говорил? Улица же пустынна. Я даже не разберу сколько сейчас времени — утро или вечер? Или может обед, что все дома сидят? Нет, наверное, сейчас раннее утро.       В комнате зловоние, подумал я, когда запахи всё-таки прощупались. Хотя, может, это от меня уже пованивает. Встать и уйти… Убежище доктора мне осточертело. Оно смердит, как на кладбище. Интересно, я первый прохожу этот ужас? Страдал ли тут кто-нибудь до меня?       А докторишка подготовился к моему заключению. Наварил какое-то пойло, наверное, морфин или что покрепче. Увы, не посвящён. Проснувшись здесь, в логове монстра-фанатика, я боюсь, что моё искреннее желание оставаться в парижском театре, в Париже, в принципе, было не так уж и важно для меня. Оно того явно не стоит. Но кто ж ведал… не первый век в свете живу, но жизнь меня так ничему и не научила. Я был почти уверен, что мы отделаемся одним разом или… но во всяком случае не так! У меня бред. Наивный дурак. Все плохие слова, придуманные человечеством, — всё про меня. Каждый раз с новым переездом я надеюсь, что вот тут люди поменяются. Что они наконец-то придут к пониманию ценности, сути гуманизма. Но нет, не перевелись в свете нашем ублюдки, да прости меня Господь. Горько осознавать правду. Вроде я не такой, как они… я даже произошёл иначе. Но суждено быть среди них и страдать. Звёзды сошлись. Но порой так хочется оттолкнуть Бога от пульта управления и самому стать Богом, чтобы распутать узлы, убрать с путей преграды, упростить жизнь смертным… Мечты, мечты. А ведь всем было бы только лучше! Похоже, я был создан не для этого. А для того, чтобы досаждать людям, создавать проблемы. Быть первопричиной бедствий…       Жалкий я, жалкий.       Как только выберусь отсюда, вновь задумаюсь о переезде. Возможно в другую страну даже, организую себе очередные приключения. Поеду туда, где всегда тепло. На море поеду, отдыхать там буду. И мне плевать на всех и вся. Настроение прескверное. Мне нужна эмоциональная разрядка. Брошу всё и отправлюсь в отпуск. И в этот раз меня не будет заботить состояние моих путников. Я буду манипулировать по-чёрному. Пока не остыну и не подобрею опять. Снова…       Вот смотрю в окно, вижу эти дома, реку, стены, окна… крыши, небо… Пытаюсь снова полюбить прежнюю Лютецию, да нет сил. И всё напоминает доктора проклятого. Раньше же адекватным был… тогда, когда мы даже не здоровались при встрече. Я и думать не смел, какая громадная разница между тем, кого он демонстрирует народу, и тем, кто находится сейчас в другой комнате. Хотя, ни тот, ни другой никогда у меня уважения не вызывали. Не было уважения, но процветал интерес. Меня частенько цепляют подобные тихие и скрытные персонажи. Правда, в книгах они оказываются не психами, а очень творческими личностями. Жизнь должна научить меня, пердуна старого, что в книгах не всегда по-настоящему. Но, видимо, пока я урок не усвою, он будет повторятся раз за разом. Одни и те же грабли. Если так подумать, то Доктор тоже своего рода творец. Он же как-то додумался притащить сюда, проделать это всё, зелий наварить мне. Готовился небось, планы чертил… хе-хе. Рисовал меня небось. Небось страшненьким вышел.       Конец POV 035.       Пока актёр мало-помалу двигался умом, за стенкой находился доктор-маньяк и, стоя на коленях со свечой в руках, что-то бормотал себе под клюв. Молился. Молился своим тараканам в голове. Бог, коли существует, точно не проповедовал, не проповедует того, что исполняет доктор. Закончив, врач встал и задул свечу.       На его вечно волнующийся, как море, разум напало чувство тоски зелёной. Как бы такой «просвет», будто закралась одинокая мысль, что что-то в этой жизни он делает неправильно, и что это принесёт свои плоды. Но где именно он просчитался — мысль затерялась, если она вообще была. Тоска колола душу, но это нисколько не влияет на его кредо. Он продолжит подчиняться воле своей души, своих бесов, Богов, что ещё у него там в черепной коробчёнке.       — Выглядишь лучше, чем вчера, — поздоровался Сильвестр, бесшумно войдя в комнату, — Хотя бы твоя грязь больше не чувствуется на таком расстоянии. А тело бы новое тебе не помешало. Чудище. Сколько в тебе грехов? Бесконечное страдание.       — Гори в Аду, тварь, — выдавил кое-как из себя хриплые слова актёр. Перепалка двух религиозников.       — Да, да, слышу. Лечение не всегда приятный процесс. В твоём случае — ужасный. Я знаю каково тебе приходится, но таков порядок. Вообще жизнь — сплошной беспорядок… — начал монолог врачеватель, перебирая инструменты на медицинском столике. Показалось, блеснул скальпель, — И подобные зловония испускают ежесекундно миллионы людей. Миллионы людей больны, а я, доктор, один. И даже я не в силах понять, как лечить. Я пробовал разное и никто не переживал мои методики. Ты — другой. Другое. И мне, право, приятно работать с тобой, каким гадким созданием ты бы не являлся. Твоим поступкам нет прощения. Признаю, я тоже во многом виноват перед Богом…       — Да мне плевать на тебя и твоего Бога!.. — выплюнул Маска, — Дай мне жить спокойно, я уеду отсюда, не увидишь меня больше.       — Что ты, что ты! — возругался доктор, усмехнувшись, — Такого, как ты, потерять — грех! Давай только тело подберём тебе и станет лучше.       — Однако ж тебе идёт обличие женщины, — процедил врач, поглаживая большими, сильными руками в плотных резиновых перчатках выпирающие кости таза худого, окоченевшего тела. Трагик пришёл в себя уже с новыми ощущениями. Боли не чувствовалось практически совсем, разве что создавалось странное чувство, что чего-то не хватает. Оглядев себя, он понял, в чём дело. Он, голенькая, лежит, приподнявшись на локтях, перед грозой всей своей жизни и уже начинает дрожать от предвкушения пыток, — Мне нравится, что твоя маска всё же олицетворяет эмоции. Работа художника сложна, знаешь ли, ведь мельчайшая, казалось бы, деталь способна передать определённую эмоцию. С искренности вдруг перейти к лицемерию, со скорби к злорадству, с радости к зависти… Ты поняла меня. И эти маленькие изменения в твоём лице сперва вообще незаметны. А я всё вижу. И это поразительно. Ты поразительна.       — Замолчи. Монстр.       Доктор коротко просмеялся, прищурив глаза, выражая спокойствие.       — Я монстр? Ну, будь по-твоему. Коль тебе нравится меня так называть, зови. У меня много имён. А твоё имя настоящее? Или у нас есть что-то общее? В плане того, что у нас не одно имя.       — Отвали от меня, молю! — сквозь зубы проговорил актёр, сделав попытку освободить связанные руки. Конечно, попытка оказалась неудачной. Доктор навис над пациентом, как грозная туча над маленьким городком, дома которого построены из соломы с говном.       — Кто тебя породил такую? — заговорил тише врач, гладя девушку по фарфоровой щеке. Он говорил что-то ещё, местами что-то нежное и ласковое, а Маска не слушал ничего. Ещё один акт изнасилования и его психика не выдержит, проломится, как многовековой мост.       Пока доктор вёл по сути монолог, попутно трогая тело девушки, прохладный ветер непринуждённо гулял из приоткрытого окна по комнате, освежая комнату и как бы придавая надежду безнадёжному актёру. Пора бы использовать свои способности. Он уже пытался воздействовать на сознание доктора, но его не берёт. А чтобы на помощь примчались щупальца нужно куда больше как времени, так и сил… бессилие?       От страха и ненависти сконцентрироваться на мозгах доктора становилось труднее, невозможно. А они есть? Все самые негативные эмоции нагнетали, создавали непередаваемое напряжение в комнате. На стенах вдруг стали образовываться чёрные сгустки, стекающие на пол. Жижа пузырилась и воняла.       — Вот оно, начинается. Я слышу… — восхищённо, вдохновлённо произнёс доктор, подорвавшись с места. Он закрыл окно, закрыл дверь и подвинул столик с инструментами ближе к кровати. Маска, не унимаясь, предпринимал отчаянные попытки выбраться раз за разом. Да он скорее руки оторвёт, чем развяжет узлы, которые доктор навязал, — Вижу… Вижу, грязь выходит из тебя. Мы должны продолжать.       Доктор достал скальпель и, не дезинфицируя, сделал надрез вдоль солнечного сплетения девушки. Лезвие инструмента было не коротким и хорошо заточенным, скользило по коже, как по маслу, надрезая глубоко. Будто бы от остроты ножа складывалось гадкое ощущение, что этот скальпель способен проникнуть куда угодно и настолько глубоко, насколько рукоятки хватит. Актёр шипел от боли, но держал себя в руках, не вопил, не скулил. Ему всегда тела девушек казались более чувствительными. Хотя сейчас, в таком положении, боль есть боль. И не важно, у мужчин или у женщин она сильнее. Его режут. И из-под лезвия слышен звук надреза кожи… он тихий, но слышимый. Как ткань одежды рвётся.       Доктор закончил вырезать крест и обтёр скальпель об мятую белую простыню.       — Ты готова к процедуре. Лицезри же чудо! — воскликнул Сильвестр с хрипотой в голосе и со всей дури вонзил уже другой нож побольше в живот девушки: куда-то в низ живота. Трагик лишь выдохнул от резкого колкого удара и прогнулся. Пара мгновений и кишки выпущены наружу. Внутренности окрасились в чёрный цвет из-за испускаемой маской коррозии. Руки доктора все в крови вперемешку с едкой жидкостью, он снова вытерся о простыню, — Грязь идёт изнутри. Мор поглощает мир, он поглотил и тебя. Средство есть.       Доктор отлучился в другую комнату. Маска всё время его отсутствия пялился в потолок и старался впитать в это помещение столько злобы, чтобы его стены рассыпались на элементарные составляющие. Чтобы те склизкие красновато-чёрные отростки вылезли из пола и сделали из доктора дуршлаг, или в лучшем случае ситечко. Чтобы ничего от него не оставили, стёрли в порошок. Однако ничего не выходило. Осмотреть свою носительницу желания нет, лучше не станет… Доктор возвращается с пузырьком. В него он спешно, промахиваясь, засыпает какой-то белый порошок, по консистенции похожий на соду или соль, и, хорошенько взболтав содержимое пузырька, набрал себе в руки немного жидкости и брызнул её на вспоротое брюхо девушки.       Маска сначала не почувствовал одного из самых сильных, жгучих и жёстких чувств в своей жизни. Когда почувствовал, он, более не сдерживаясь, заорал на весь дом. Жил ли в нём кто-то помимо них? Впрочем, если и жил, то тут же оглох. Доктор повторил процедуру. А потом, решив, что нечего морочиться и вылил весь бутылёк разом. Душераздирающие крики заполонили округу. Внутри словно случился сильный пожар и при всём этом ещё на органы высыпали кучу раскалённых углей, гвоздиков.       Пока Маска мучался и извивался, как уж на сковородке, между его ног пристроился доктор с выпученными глазами. Создавалось впечатление, что вот-вот в этой комнате случится что-то невероятно плохое: разразится гром, проснётся вулкан, взорвётся ящик тротила, пол рухнет или планету засосёт чёрная дыра… да что угодно.       Трагик издавал нечеловеческие звуки. Стало ясно — его здравомыслию навеки пришёл конец. Невозможность поделиться своими переживаниями, страх, бег от проблем, неизбежность быть догнанным этими проблемами, доктор… Кипятились внутренности от осознания всего кошмара, который происходит с актёром. Он больше не будет тем забавным парнем. Он не вынес этого. Никто бы не вынес.       Доктор подобно зверю истязает своего пациента. Он втыкает в него скальпель, оставляя новые повреждения, по идее несовместимые с жизнью. Так и есть. Трагик, кажется, умер. Умерло его сознание. Теперь вместо него нечто. И оно ревёт диким криком. Оно жаждет снести всё на своём пути. Врач в ритм бьёт ножом в шею и трахает мёртвое тело.       В его тело входят и из его тела выходят. В качестве смазки выступает кровь из кишок. Из-за того, что живот вспорот, легко увидеть, как окровавленный член Сильвестра двигается внутри вагины. Зрелище тошнотворное, ни добавить ни убавить. Скальпелем доктор вскрыл вены на руках девушки, изувечил груди, перерезал горло. Он даже умудрился порезать внутренности девушки, даже половые органы не остались без острого внимания. Он ожидал, что сейчас он таким образом изгонит одержимость из маски, что своими действиями взбесит демона и тот просто уйдёт, сдохнет. Сейчас, он как-то подзабыл, чего хотел добиться. Занялся другим — получением удовольствия. Начало POV 049.       Я наблюдаю под собой милого и хрупкого телосложения девушку с уродливой маской на лице. Она при жизни была превосходная, полная жизни, шустренькая. В её глазах горел огонь. А я этот огонь растоптал. Она больше не сияет, но она стала отличным жертвоприношением. С такой незавидной красотой она могла и может свернуть горы. Всё получится…       Холодные и влажные стенки влагалища порождают крайне приятное чувство внизу. Эти страстные надрезы… Так и представляю, как она просит у меня прощения за все свои грехи, а я, нанося всё больше ударов ножом, всё сильнее вдалбливаюсь в неё, накрывая всем своим телом. Она уже не может говорить из-за крови в горле, она захлёбывается, тонет в своей лжи и порочности, но всё ещё добивается Божьего прощения. Я доктор, я лечение. Я помогу ей исправиться. Помогу очиститься. Вылечу. Мы пройдём этот страшный, мучительный путь вместе, и нас будет ожидать хороший конец.       Как бы мне хотелось отыметь её в каждое отверстие, оставленное ножом. И везде были бы разные ощущения.       Пахнет она премерзко. Конечно, она же разлагается. Я не обращаю внимания. Я перестал бить её, я начал нежно гладить повреждённые места. В один из порезов я засунул пальцы. От жидкости должны были уже раствориться руки, но этого не происходит. Мы особенные, что ж. И я, и она.       Кто, если не я, вылечит её? Поганку бледную. Никто.       Я люблю каждого своего пациента. Она не исключение. Я возжелаю её свободы.       От трения её внутренности потеплели. Я чувствую, что мои силы на исходе. Я ускоряюсь, подходя к своему пику. Бедная девушка, она тонет сильнее. Неужели моё лечение не помогает? Конец POV 049.       С протяжным стоном Сильвестр излился внутрь красивого, живописного тела. Он внимательно наблюдал за выражением лица маски. Оно было трагичнее из всех трагичных масок, существующих на свете. Вот только ничего больше не происходило. Тогда Врачу пришла новая идея для продолжения своего безумного ритуала.       Без комментариев, доктор вышел из комнаты, оставив Актрису в томительном ожидании. Похоже, это действительно тупик. Остаётся ждать, пока доктор не насытится, пока ему не надоест это дело и он не отпустит свою жертву. Или не закопает где-нибудь. Точно! Может, если маска притворится обычной маской без всякой одержимости, зрители посчитают спектакль завершённым? Давно пора было этой мысли закрасться в сознание Трагика.       Доктор вернулся с бутылкой и плоскогубцами в руках. От увиденного он не испугался, не обомлел. Продолжал действовать, как заколдованный, как движимый инстинктами.       — Думаешь сможешь обхитрить меня? — процедил лекарь, поставив бутылку в сторону и перехватив плоскогубцы в доминирующую руку, — Не выйдет.       Маска наблюдала за происходящим. Она и представлять не хотела, что сейчас начнётся.       Один за одним поотрывал доктор ногти на руках и ногах девушки. Она уже не сдерживалась, кричала. План не сработал, печаль. Эту войну суждено выиграть не ей, а доктору. Поражение неизбежно.       — Ничто тебя не выгонит. Тогда поступим так. Я планировал это использовать в последнюю очередь. Твой дьявол сильный, но я сильнее, — с этими словами Доктор схватил бутылку и лёгким движением руки вытащил из её горлышка пробку. Пробку выбросил за ненадобностью, а содержимое бутылки вылил на кровать, на тело. Пахнет… бензином. Чёртовым. Бензином.       — Нет, — вдруг твёрдо и решительно изъявила маска.       — Надо, — непоколебимо отвечал монотонным голосом Доктор.       — Нет! — прокричала девушка.       — Да, — холодно настаивал Врач, чиркая спичкой.       Искра, маленький огонёк в секунды перерос в пожар. Крик поднялся нечеловеческий. Женский крик сменился мужским, а потом вообще каким-то… инопланетным что ли. Ни одно существо живущее на планете не издаёт таких звуков по своей природе. Даже в Преисподних не слышно настолько бешеных воплей. Стены покрылись коррозией, она стекала с потолка и пузырилась на полу.       Сегодня Бог оделся в чёрное.       Доктор попятился назад. Перед стихией он бессилен однозначно. Огонь рос, он пестрился и возвышался к небесам. Язычки пламени танцевали смертоносный танец, а тело некогда писаной красавицы покрылось тёмными язвами и волдырями. В комнате заметно потемнело, весь свет и внимание переместилось на горящую кровать. Тут страшно стало даже Доктору.       На стенах начали появляться надписи. Кое-как Сильвестр разглядел среди записей греческие буквы, слова. Чертовщина какая-то. Маска одержима чем-то посерьёзнее самой Сатаны. Но как с этим бороться? Что делать? Впрочем, Доктор уже всё сделал. Теперь он зритель. Его колени становятся ватными, а из-за крика зазвенело в ушах.       Перед глазами начали проноситься моменты длинной жизни Сильвестра. Он вспомнил всех своих дорогих людей, которых ему пришлось лечить, вспомнил друзей, друзей друзей, любимых, которых он лечил. И на душе заскребли кошки. Всю свою жизнь он посвятил медицине. И что? Вылечил он хотя бы одного своего пациента? Нет, доктор до сих пор учится, как лечить людей. Он студент, потерявшийся в формулах и условных обозначениях. Сильвестр застрял на каком-то моменте своей жизни, где-то его заклинило, и теперь цикл повторяется ровно до момента этого события. Он лечит — неудача — он лечит — неудача… И ничего не меняется. Ничего. Только пациенты меняются.       Из пола вылезли крупные отростки. Они были кривые, косые, но полные силы, ярости. Они дали понять доктору, что его цикл наконец завершился. Актёр был его последним пациентом.       Это осознание прилило адреналин к ногам и Врачеватель ринулся в сторону дверного порога. Дверь сама захлопнулась перед ним. Зловещие щупальца нагнали его.       Крики не прекращались. Теперь их два. Два без сомнений самых грозных, потрясающих сознание крика. Спустя несколько мрачных секунд крики прекратились.       Дворник подметёт обугленные кишки, если их не сожрут дворовые собаки. Люди сторонятся ходячего мертвеца, в дальней части улицы визжат девушки. Небо затуманилось. Зомби направляется к театру. Ему нужно перекинуться парой слов с приближёнными. А они все находятся там.       Умереть ему не удастся. Он веками живёт и ему всё ни по чём. Получается, лучше всего для него сейчас будет это схорониться где-нибудь на век другой, проработать эту ситуацию у себя в голове и продолжать жить, как ни в чём не бывало. Всего делов-то. По крайней мере, кошмар номер один закончился. От этого можно уже плясать. Ночь прошла, наступило утро. Запели птички, расцвели цветочки, запорхали бабочки, да? Да. Конечно, да. Взрослые идут на работу, дети в школу, а Актёры идут в театр.       Двери театра распахнулись настежь, вошла мумия с маской на лице, испачканной коррозией и сажей. Персонал весь заохал, заахал, засуетился, потребовал вызвать помощь. А поможет ли им что-нибудь? Уже нет. Все звуки в миг прекратились: все люди, находившиеся в помещении, вдруг сошли с ума и начали биться о стены, пол, колонны, всем чем можно пытались убить себя, после чего штабелями слегли на пол, крытый элегантным белым ковром.       Тёмный силуэт вышел из-за декораций на середину сцены, прожекторы направились на него. И актёры, и люди на прожекторах, и весь полный зал зрителей испытали чувство неописуемого страха. Никто, даже если хотел, не смог бы убежать, ведь двери тут же захлопнулись, как только обугленный Актёр явился на сцену, сразив наповал своим внешним видом.       — Все вы — ничтожества, — заговорил тем иноземным голосом Комедиант, — Я ненавижу всех вас и всё человечество, но в первую очередь — себя. И я, и все люди и нелюди зациклены на своих бедах. И травите окружающих, потому что у вас проблемы. Дело в том, что каждое новое унижение породит новое убийство. Люди — неудачная попытка создать разумную жизнь. Вы ошибка.       — М-месье сент-Неилл? — раздался голос Льюиса за спиной Актёра.       — И ты умри, — отвечал Маска, даже не удостоив Льюиса своим взглядом на прощание, — Ты слишком хорош для мира нашего. Не достоин того унижения, которое пережил я.       В тот же миг глаза маски засветились ярким фиолетовым цветом, в тот же миг весь зал вымер. Как будто пустили усыпляющий газ и все просто прилегли поспать — положили головы друг другу на плечи, уткнулись лбами в передние сидения, обняли покрепче своих детей, чтобы было тепло. Но они просто умерли. Все до последнего. Правду говорят, если долго прятать себя настоящего, копить переживания, злобу, то последствия будут ужасающими. Не сказав больше ничего, Актёр покинул театр мёртвых уже в новом носителе. Раньше бы ему такую безжалостность.       Веточки душистой лаванды щекочут ладони. Перед поникшим мужчиной вырисовался сказочный пейзаж: сиреневые холмы, голубое ясное небо, яркое бело-жёлтое солнце, согревающее чёрный пиджак странника, и редкие зелёные деревья, листва которых причёсывается лёгкими дуновениями ветра. Взгляд мужчины опущен вниз и его, похоже, совершенно не волнует эта красота. Он множество раз её видел и она его более не восхищает. Актёр плетётся по неизведанной дороге в поисках какого-нибудь пристанища. Перебирает ноги, растаптывает массивными ботинками траву.       Несмотря на пережитые эмоции, несмотря на своё нынешнее состояние, маска всё-таки выражает нотку неподдельного счастья. В улыбке нет безумия. Это просто улыбка.