Двуличие.

      Хоть и утихла комната, и этот сумасброд скрылся с глаз, и актёр один остался, а он чувствовал, будто насилие ещё в самом разгаре. Как бы то ни было, ощущает он себя так ужасно, как не ощущал себя до этого. Ярость, жажда отмщения кипели в груди театрала, пожигая стенки. Он шипел, гудел, как паровоз, бил коленями пол. Злость заставляла его мышцы непроизвольно сокращаться, как в припадке. В такие душераздерающие моменты обычно молят Бога поскорее сдохнуть, чтобы перестать ощущать эту нескончаемую ноющую боль по всему телу и духу. Хрипя, и актёр взмолился. Едва ли не сорванным голосом он спрашивал себя одно и то же: за что? за что? за что? почему? зачем? за что?       Он проклинал доктора, на эмоциях желал ему мучительной смерти. «Да чтоб тебя собаки загрызли, а потом инквизиторы тебя ещё живым сожгли!» — лежа на полу, убивался Маска. Со сцены прибежала чья-то тень и обнаружила актёра в агонии.       — Неилл, скоро Ваш выход! — знакомый басистый голос раздался над страдальцем.       — Льюис, идите вместо меня, мне так нехорошо…       Последний поднял пострадавшего с пола, помогая встать на ноги, поправляя одежду.       — Да здесь явно сам Сатана проходил! — ужаснулся Льюис, — Да что с Вами в конце концов? Вас били?       — Не то слово… Пожалуйста, идите, идите. Я не смогу выступить.       — Но… дорогой мой, я не знаю текста совершенно! Да даже партии никакой не знаю, только свою, честное слово! Я не ожидал такого казуса, месье!       Маска предан Льюисом, но также он предан театру. Делать нечего, всё равно его партия недолгая, нужно просто показать смерть главного героя. Впрочем, скорее всего, это будет уже не игра. Впринципе, не считая душевного состояния, физическое ещё вроде позволяет ему выйти на сцену и опразить публику своей правдоподобной игрой. Разум туманился, как бы и слова не забыть.       Будучи на сцене, перед трепечущим народом, ревущим окрестром, стоит Маска на фоне чёрных декораций, которые как бы показывают трагичность показываемого эпизода. Взгляд его тяжёл, тело ватное и увесистое: точно гибнет. Арию запел он хрипло, неуверенно, тихо. Задние ряды даже не поняли, что он уже поёт. Но тут же Маска спохвотился, запел в полный голос, выражая недовольство, неготовность к грядущей смерти. Слова он произносил уже не как герой, которого он играет, а от своего собственного лица. В опере этой герой возненавидел своих родных и близких, возненавидел убийцу — жестокий мир, отвернувшийся от него. Пролилась кровь чистая, безгрешная. Маска упал на колени, потому что ноги его более не держат. Сквозь его чистый оперный голос, априори не имеющий фальш, слышится надрывание от слёз, чувствуется, будто он, как и его герой, возненавидел всё живое, существующее.       Под конец песни он возносит руки «к небу». Левая кисть безвозвратно отвалилась и с глухим стуком оказалась на полу, вызвав у зрителей общее аханье от удивления. Кто-то может и вправду подумал, что рука на самом деле отвалилась, но по большей части всем подумалось, что это часть представления. Ария завершается тем, что главный герой принимает весь тот ужас, происходящий в его жизни. Принимает смерть и уже смутно средь облаков и солнца видит Бога. Маска видит ослепляющий свет и тьму, который жадно вдруг его поглотил. Вытянул последние слова песни, как от сердца оторвал, и тело обмякло, ничком повалилось на пол. Фарфоровая маска отлетела к декорациям, оголив чернющую морду. Занавес. Аплодисменты.       Дождь бьёт по крыше, а вдали гремит гром, от которого у уличного фонаря в парке визжат падшие женщины, девушки, девочки. Птицы прибились к стенке и жмутся друг к другу, сохраняя тепло и защищая друг друга от капель безжалостного ливня. Какой-то человек, бомж, судя по всему, ещё и под мухой, завалился у моста и «моется». Он не движется, наверное, словил нирвану. Мусор, остатки капусты, моркови, лука после ярмарки плывут по ручейкам вдоль дороги. На том берегу реки в домах виднеются огни свечей, ламп, видно хлопочущих дам у люльки. Прозябли, промокли до костей официанты у побережного кафе, обслуживая последних посетителей. Они уже закрывались, ужинающие поспешно завершали трапезу и убегали домой, оставив под стаканами чаевые для трудяг.       Сильным напором смывается грязь, пыль с земли. Колышется у окна вьюн, бьёт игриво по стеклу. Кровать уже нагретая, мягая, даже слишком мягкая, чуть ли не проваливаешься в ней. На прикроватной тумбе стоит несколько маленьких свечей, пламя которых дрожит от интенсивного дыхания актёра. Он только что приобрёл нового носителя, который не болен, не колот, не бит. Потолок в уголке покрыт плесенью, она свисает на стенах, образуя такие себе сталактиты. Владелец помещения явно нехозяйственный. Хотя интерьер вполне солидный, приличный и опрятный. Кровать, похоже, не из дешёвых, а диван вдали комнаты похож на те диваны, которые стоят в домах богатых буржуа. И, кажется, перед Маской в кресле сидит тот самый буржуа, хозяин хором. Он властно разглядывает слабого актёра, разъедая взглядом, прокалывая беспощадно. Чуть образумясь, Маска узнал в нём своего мучителя. Он не в своём привычном балахоне с клювом, а в домашнем костюме. Трудно было угадать его настроение, желания, планы - его лицо было никаким. Оно ничего не выражало: ни злости, ни похоти, ни спокойствия в том числе. Доктор как-то надменно, как показалось комедианту, оглядывал его.       — Холодный день сегодня, — промолвил он, куря трубку. Как-то ново видеть его без клюва. Глаза те же, что и в отверстиях маски, и только это доказывает, что перед ним действительно тот самый чумной доктор. Рукава рубашки под жилеткой короткие, прям по-летнему. Примерно до локтей, кстати, перемотанных бинтом. Подозрительно. Доктор оторвал взгляд и переклеил его на окно, дабы не смущать актёра, — Крыши поди сносит.       — Сильвестор… — ослабленно прохрипел Маска, попытавшись поднять руку непонятно с какой целью. Он вдруг вспомнил события последних дней и ощутил ту боль вновь. Душевную. Как будто вампиру осиновый кол в сердце вонзили. Подбавившийся адреналин заставил Маску немного взбодриться и начать осознавать ситуацию как таковую, — Как я здесь?       — Ты чувствуешь себя хорошо, — то ли спрашивая, то ли убеждая себя и актёра, сказал доктор, всё так же пронзительно глядя в окно. Монотонный голос его завораживал. — И я теперь тоже.       И я теперь тоже. Что мать его он имеет в виду? Он рад тому, что его жертва перед ним, как только что купленный горячий пирожок? Бери да налетай.       — Где я? — задал вполне логичный вопрос актёр.       — У меня, — кратко, но не совсем ясно ответил врач. У него — это где? Хотя бы адрес… или насколько далеко от театра. Хотя, актёру известно, что тот живёт неподалёку. Или же в самом театре на чердаке… Чёрт его знает. — Мне, как человеку, занимающегося медициной не мало лет, доверили твою жизнь. Видел бы ты лицо Льюиса, когда твоя рука отвалилась, ха-ха.       — Боже… — вздохнул Маска, сдерживая бурные эмоции.       — Пить хочешь? Хотя, зачем я спрашиваю, — резко встал с кресла доктор и умчался в дверной проём, исходя из его слов, на кухню.       Кричать, вырываться, бежать не имеет смысла, ведь чуть что он не сможет побороть доктора. Да и кишка тонка, никому не секрет. Остаётся смиренно ждать своей участи и молиться, чтобы всё закончилось быстро. Услышав собственные мысли, Театрал издал смешок. Видимо, уже не только у домов крышу сносит. Нужно взять себя в руки и идти по течению событий, дабы не свихнуться. Хотя именно безбашенные люди обычно добиваются народного внимания, а порой и всемирного. Но это не тот случай.       Воздух в комнате был пронизан утомительным страхом, безысходностью. Плакать уже нечем, на душе скребут кошки. Но как же сука чувствовать живые руки, пальцы, ногти… в смысле они мёртвые, да, но хотя бы не то разлагающееся чёрное месиво. Гладенькие и аккуратненькие ручки, как у девушки. Доктор будто бы подбирал ему тельце, а не взял первое попавшееся: здоровое физически и ментально, да ещё и красивое, похоже. Нельзя сказать, что оно крепкое, накачанное. Скорее, наоборот, хлюпенькое и слабое, будто только что переболело, а до этого месяц-два было на постельном режиме и питалось одной лишь перловкой. И хотя тело и здоровое, но какая-то сильная слабость так и тянет на дно, сковывает.       Актёр заметил в углу комнаты стоит одиноко, отчуждённый от остальной мебели, медицинский столик, на котором, как и полагается, различные инструменты. Инструменты? Скальпель, молоточек, пинцетики, ватки, пузырьки с этиловым спиртом… и что особенно озадачивает — чрезмерно много металлических шприцов. От самых больших до обычных маленьких. Понятно, врач, но зачем так много? В голову закрадываются различные небылицы и грязные подозрения. Особенно эти перевязанные локти… Как будто прятал за повязкой синяки.       Вернулся доктор с двумя довольно большими кружками, доверху наполненными водой.       — Тебе нужно выпить всё, понял? — Сильвестор протянул кружку «пациенту». — Иначе не поправишься, ха-ха.       — Это не вода, — отмахнулся Маска, кружка чуть не перевернулась.       — Аккуратно. И да, ты прав. Это водКа. Спирт, если быть точнее. Всё до последней капли, — повторил лекарь.       — Спирт?       — Спирт, спирт.       Ситуация глупая, как шутки клоунов в цирке.       — Знал бы ты, как он убивает… убивает. Всё прожгёт, все болезни подохнут. Почти все. Пей.       — Недавно тебе не улыбнулась удача, и у тебя не получилось прикончить меня. Теперь ты изощряешься? — скептически осмотрел содержимое кружки актёр.       — Хах… твоя жизнь в моих руках, это приятно осознавать. Жизнь каждого моего пациента подвластна мне. Умрёт или нет. Исключаю случаи, когда однозначно первое.       — И много ли у тебя пациентов?       — Ты в теле одного из них. Пей.       — А как Льюис? — попытался оттянуть неизбежное актёр.       — Что конкретно тебя интересует? — терпения и времени до Сильвестора, значится, предостаточно.       — Ну… рука.       — Так он сначала подумал, что действительно рука отвалилась, а потом я, остальные актёры разжевали этому впечатлительному господину сие искусный трюк. Пей, иначе я через капельницу тебя поить буду.       — Мне кажется, ты меня уже чем-то другим напоил, — вздохнул театрал.       — С чего ты взял? Слабость?       — Именно.       — Зато, вижу, на говорливость ничто не влияет. Пей.       — Что с твоими локтями? Ты любитель капельниц?       Доктор поставил свою кружку на пол, после чего выхватил из рук актёра его и стал заливать ему в рот чистый спирт. Тот закашлялся и врачевателю пришлось остановится, пока тот не успокоится.       — Сильвестор!.. — дал петуха актёр, после чего в рот полилась следующая доза. Вот так, по маленьким дозам, доктор выпоил пациента спиртом.       — Наслаждайся, — хмыкнул он и стал пить свой спирт. Он, на удивление, даже не морщился. Его спокойное и окаменевшее лицо с прожигающим взглядом могут убить. А актёр кряхтел, откашливался, будто пытаясь отрыгнуть. Непривыкшему могло и поплохеть от такого замечательного напитка, но комедиант странным образом держится. Может, спирт всё же разбавленный?       Доктор сидел, пил, и пристально наблюдал, как его пациент пьянеет и тускнеет на глазах. Как будто уснув, он перестал двигаться. Лишь постанывал иногда и шептал, мол, жарко. Казалось бы, ещё немного и у доктора в руках, как в тисках, треснет кружка. Он медленно, маленькими глоточками пил спирт, мучая актёра, у которого совсем разум помутнел. Действительно помутнел, игры закончились. Всё, алкоголь вступил в реакцию с организмом и теперь ему поможет только Бог. Хватит ли ему сил произнести молитву? Хватит. Вот он, уже молится, прежде чем опьянеть окончательно.       Допив свою порцию, доктор пересел к пациенту на шконку. Тот не дёргался, когда врач гладил его ноги. Не дёргался, когда ледяные руки хозяйски проскользили по рёбрам. Не дёргался, когда с него сняли штаны, под которыми ничего не было. Он лишь молился, но с каждой секундой его слова становились более бессвязными и неразборчивыми, пока актёр и вовсе не замолчал.       Врач смазанным пальцем обводил мышечное кольцо актёра, чтобы ткани размякли. Последний смотрел в потолок и дремал. Наверное, он даже не понимает, что происходит. Ему просто слегка приятно. Волноваться не о чем. А лицо доктора больше не бесчувственное: его глаза следят за реакцией пациента, с трепетом ожидая каждого нового вздоха. Он еле-еле сдерживает улыбку, радость, еле-еле держит себя в руках. Палец проник внутрь, боли не ощутилось. Актёр снова лепетал что-то себе под нос.       Выдержки больше не осталось и доктор в миг оказался над пациентом, расстёгивая ремень брюк. Делал он это торопливо, лязгая бляхой. Он готов жить только ради этого чувства, когда больше не можешь сохранять спокойствие, когда саёшься и уже расстёгиваешь пуговицы на штанах.       — Наконец-то ты не будешь сопротивляться, — усмехнулся доктор, устраиваясь между ног актёра. Вероятно, тот очень хотел бы ругаться, материться.       Маска тихо стонал под натиском врача. Его толчки усиливались с каждой минутой, а желание росло, не останавливаясь. Актёр прибывает в состоянии овоща и, не осознавая суть происходящего, реагировал только на физические раздражители. Сейчас он не ощущает никакой неприязни, скорее наоборот. Постепенно и его стоны становились громче, слаще, что заводило врача, который держался из последних сил, старался не издавать никаких звуков, не вздыхать, а лишь медленно глотать воздух. Ему было важно, чтобы и актёр получил удовольствие. Доктор ласково целует и кусает плечи пациента, не оставляя на его теле ссадин. На его мёртвой шее он водит губами по сонной артерии, ясно дело, не пульсирующей. Его забавляет то, что он сию минуту трахает по сути мёртвую тушу и получат от этого сильнейшее в его жизни удовольствие. Ничто так не возбуждает врача, как стонущий труп со старинной маской на лице. Получит ли?       Вечно держаться врач не мог, глядя на это ослабевшее тельце под ним. Излился сам. С первой попытки не получилось, может, сейчас повезёт больше. Перевернув пациента спиной кверху, доктор продолжил надругательства. В таком положении ему удалось углубиться и достать чувствительной точки, от которой актёр начал сжимать уголок подушки и оттягивать, пускать слюни и выделять больше коррозии. Сверху доктор нежно целовал его загривок, лопатки. Он гладил его по голове и произносил слова любви. Актёр сам не почувствовал, как ему сейчас хорошо. Вернее, не понял. Но поймёт и будет недоволен. Рука доктора тем временем в ритм надрачивала член театрала, дескать, чтоб уж наверняка.       Вспотев, доктор уже вот-вот готов был кончить вновь. Кажись, Маска тоже недалеко. Стоит потерпеть и посмотреть, что будет.       Комедиант, охрипнув, стонал с тихим посвистыванием в гортани. Коррозией испачкалась вся простыня, чуть-чуть подушка. Это пустяки. Сложно передать ощущения актёра на данный отрезок времени. Ему одновременно и хорошо, и никак. Горло жжёт, видимо, от спирта. Но чёрт возьми, как же необычно чувствовать себя расслабленным, когда тебя насилуют. Актёру хорошо. Доктору лучше.       Пальцами Маска мурыжит простыню, будто бы пытаясь порвать её. Резкое напряжение в области паха заставило его внезапно содрогнуться и замолчать, набирая воздух, который для них в дефиците. Актёр мыкнул и прогнулся дугой. Его конечности затряслись, а опосля театрал распалстался на кровати.       Старания доктора окупились. Очередная его сумасшедшая идея воплотилась в жизнь и теперь этот бессовестный будет радоваться, хвалить себя. гордиться. Да уж, такой прекрасный повод гордиться собой - превратить труп в презерватив. Насколько же глубоко Сильвестор погряз в говне...       Глаза маски слипаются, тускнеют, хотя буквально секунду назад горели ярким пламенем и ярко искрились. В них проглядывалась жизнь, но потом она пропала, как и должно быть, как и заложено ему природой - жить с безжизненным взглядом. Врядли он обрадуется, вспомнив свои ощущения, осухавшись. Это и ежу понятно, что Маска будет возмущён. А как иначе?       Сев на угол кровати, доктор ухмылялся и вытирал носовым плоточком пот со лба, с шеи. Тряхнул стариной, как говорится, теперь отдышаться не может. Как бы инсульт не получил от переутомления, перенаслаждения, перетраха.       Медицинские инстинкты сработали, когда утих гон, и доктор метнулся приводить Маску в порядок. Конечно, в чувства приводить он его не будет и даже не попытается, но нужно сделать хотя бы так, чтобы он проснулся с минимальным количеством болячек. Перевернув его в более здоровую позу для сна, врач стал стирать излишки жидкостей на лице Маски. Потом он принёс в комнату ещё один пузырёк с какой-то эфирной настойкой, пахнувшую облипихой. Залив немного в рот пациента этого масла, доктор, после полного осмотра, покинул пациента, оставив его бродить.