То, чего не выразить словами

Ночная прохлада освежала, и тлеющий огонек горящей бумаги отражался в темных глазах. Он подносил сигарету к губам, глубоко вдыхая горький дым, и задирал голову, подставляя лицо накрапывающему дождю. Кенма подошел неслышно, запустив руки ему под толстовку. – Бросай курить, – тихо проговорил он, утыкаясь лицом в широкую спину Тетсуро. Куроо сипло засмеялся. – Отпусти, у тебя холодные руки. – Бросай. – Я серьезно, – Куроо затянулся, прикрывая глаза. Кенма шумно выдохнул. – Я тоже. Куроо? Куроо обернулся, натыкаясь на сосредоточенный взгляд светлых глаз. – Я не хочу смотреть на то, как ты разрушаешь свою жизнь. Стало холодно. Куроо скривил губы. – Так уходи. Страшно. По-настоящему, до разрывающейся изнутри грудной клетки, страшно. Если бы Кенма развернулся, молчаливо покинув квартиру, Куроо бы сорвался. В последний раз. Но Кенма уверенно мотнул головой. – Не уйду, – он сильнее прижался к Куроо, пряча лицо на его груди. – Никогда не уйду. И Куроо выбросил сигарету, позволив ветру подхватить ее и унести прочь из своей жизни. *** Пусто. В голове – ни единой мысли, не осталось сил даже на слезы. Удушающий приступ панической атаки прекратился, выжав из него последние соки, оставив Иваизуми в оглушающей тишине. Он не видел сидящего перед ним Дайчи, смотрящего разлобленно и вместе с тем по-отцовски жалостливо, не слышал большую часть его речи. В померкших глазах – тьма, и никакой источник света не мог ее разбавить. – Он взобрался на крышу через час после твоего ухода, – тихо говорил Дайчи. – Бесшумно, никто не заметил, и запер дверь изнутри, чтобы к нему не могли попасть. Не знаю, как долго он стоял там. Ойкава любил небо. Любил звезды. Наверное, он хотел, чтобы они были последним, что он увидит. – Его обнаружил один из работников, услышав неестественный шум. Ойкава был сразу доставлен в отделение срочной реанимации. Одной из многих вещей, которых не мог понять Иваизуми – то, с каким отчаянием цеплялись врачи за спасение тех, кто самовольно хотел лишить себя жизни. Словно вмешивались в естественный ход вещей, пытаясь внедрить человеку желание существовать. Делали то, что было не под силам Иваизуми. – Ты дал ему ключ, Хаджиме. Иваизуми заторможенно поднял глаза на Дайчи. Тот смотрел с нескрываемым разочарованием. – Ты дал доступ к крыше человеку с начальной стадией депрессии, – Дайчи сцепил ладони, поднеся их к лицу. – О чем ты думал? Глотку саднило, раздирало изнутри, язык не двигался, и он лепетал одними губами, не в силах выдавить ответ. Хрипло, совсем тихо, едва разборчиво, он прошептал. – Я пытался ему помочь. – Тебе нужно подписать два документа, Хаджиме, – Дайчи глубоко вздохнул, кладя на стол перед Иваизуми несколько бумаг. – Ты уходишь по собственному желанию. Я не могу позволить тебе работать здесь. Иваизуми слабо кивнул, поднимая слишком тяжелые руки. Напечатанный текст плыл, и он не мог уловить смазанных слов. Пальцы дрожали, и ручка с треском упала на стол. – Хаджиме, – нарочито громко и уверенно проговорил Дайчи. – Возьми себя в руки. Я понимаю, что тебе сейчас тяжело. – Он мертв? Дайчи замолк, непонимающе глядя на Иваизуми. Хаджиме сглотнул, сжимая руки в кулаки, и повторил вновь. – Ойкава. Он мертв? – Нет. Что-то внутри заискрилось. Слабое пламя вспыхнуло блеклым, едва заметных огнем. И вновь потухло, когда Дайчи продолжил говорить. – Но и не жив. Бумаги, Хаджиме, все на них. Его взор был обращен в пустоту. Карие глаза потухли, обрели безжизненный черный оттенок, погасли. Бледное лицо не шевелилось, мягкие каштановые волосы растекались по белой подушке, все его тело напоминало лишь жалкий облик того, кем раньше был Ойкава. Он не повернул головы, когда Иваизуми вошел в палату. Не отозвался, когда к нему обратились по имени. Не улыбнулся, когда Иваизуми мягко коснулся его ладони. Он не проявлял признаков жизни, и лишь глаза – бездонные и пустые – говорили о том, что он все еще был здесь. Аппарат коротко и однотонно пищал, надетая на лицо маска запотевала от его слабого редкого дыхания. Иваизуми сжал его пальцы, припадая головой к его груди. Глаза жгло, и хотелось плакать, но он не мог. – Прости меня. Ойкава не реагировал, все так же взирая в пустоту, словно ничего, кроме этого слепяще белого потолка не было. Ни Иваизуми, ни самого Тоору с множеством проведенных от его тела трубок, ни шумных аппаратов. – Мне пришлось это сделать. Он потянулся вперед, касаясь губами холодного лба. Невесомый поцелуй на прощание. Он надеялся лишь на то, что Ойкава мог его ощутить. Бессмысленно. Ойкава не мог почувствовать уже ничего. – Это документ об отключении от аппарата искуственной вентиляции легких, – бестрастно проговорил Дайчи. – Это уже подтверждено, твоя подпись, последняя, чистой воды формальность. – Ему будет больно? – Он ничего не почувствует. В палату вошли люди. Иваизуми согнулся рядом с Ойкавой, не отводя взгляд от его бледного, неживого лица. И перед тем, как аппарат выдал назойливый тянущийся писк, перед тем, как лишенные блеска глаза Ойкавы медленно закрылись, перед тем, как с его лица стянули маску, Хаджиме уловил его последний вдох и, словно обращенные только к нему – трепетную дрожь губ и слабое, едва слышимое "спасибо". Время смерти: 4.01 *** Он брел домой, невидяще смотря перед собой. Взор мутнел, и его качало, Иваизуми припадал на ноги, едва удерживая слабое тело от падения. Что-то внутри жгло, опаляло, до дикой боли раздирало внутренности, просясь наружу. Он поднял тяжелые глаза к небу. Рассвет розовел, покрывая облака кромкой золота, и их молочная бледность растворялась в красноватом свечении восходящего солнца. Необыкновенной легкостью оно укрывало землю, словно становясь ближе, так, что Иваизуми мог ощутить его, но стоило ему протянуть к нему дрожащую руку, оно отдалилось, став недоступным. Послышался тихий смех, и Хаджиме замер, распахнув глаза. – Небо сегодня очень красивое, – голос звучал приглушенно. – Хорошо, что ты можешь его увидеть. Сзади никого не было. Иваизуми стоял, всматриваясь в пустоту улицы, поддетой теплым светом, и отчего-то улыбался, ощущая, как по щекам стекают горячие слезы. – Я бы хотел, чтобы ты тоже мог его видеть. Ноги подогнулись, и он упал на землю, утонув в неконтролируемых рыданиях. *** У каждого утопленника был свой спаситель. У Сакусы – Атсуму. У Хинаты – Кагеяма. У Акааши – Бокуто-сан. У Куроо – Кенма. Ойкаве не повезло, он тонул, и Иваизуми шел ко дну вместе с ним. Бледное тело растворялось в сумрачных холодных водах, и Хаджиме греб к нему, игнорируя жар в легких и тяжесть, бьющую по вискам. Хотелось, чтобы эта боль прекратилась. Хотелось утопиться в нескончаемой неге. Ванная заполнялась водой. Дрожащие руки сжимали телефон, стеклянные глаза слепо смотрели перед собой, пальцы двигались сами. 8.03 Иваизуми: Мне надоело извиняться. Но я не могу не сделать этого по отношению к тебе. 8.03 Тетсу: Хаджиме. Где ты? 8.04 Иваизуми: Я дважды его убил. Ты был прав. Я хреновый врач. Как я могу вылечить человека, если сам не знаю, для чего ему жить? 8.04 Тетсу: Оставайся на месте, и не смей ничего делать. Я уже еду к тебе. Прими гребаный вызов. Иваизуми скользнул пальцем по экрану телефона, сбрасывая звонок. 8.04 Иваизуми: Прости, Тетсуро. Я уже говорил тебе, что ты сильный. Ты выдержишь. 8.05 Тетсу: Выдержу что? Тетсу: Хаджиме! отвечай 8.06 Тетсу: не надо, Хаджиме, слышишь? Тетсу: пожалуйста, не надо. Я уже рядом, просто открой мне дверь. 8.07 Тетсу: не смей сдаваться. Ты ведь сказал мне это. Тетсу: почему ты заставляешь меня переживать это? 8.08 Иваизуми: потоммк чтт ты хоррошй друг тецу пррости что нне могу бытть им дл тебя Иваизуми: пжллайста оставйся сильнм *** Куроо сдирал кулаки в кровь, обрушивая удары на кафельный пол, покрытый кровавыми разводами. Он искусывал губы, разрывал запястья, полосуя их ногтями, глухо скулил, сжимая в руках бездыханное тело. Прижимал Иваизуми к себе, пачкаясь в крови, задыхаясь в ее отвратном запахе, ощущая, как его трясет. С первого сообщения он понял, что Иваизуми собирался сделать. Словно перекручивал в голове один из проведенных с самим собой разговоров, уговаривая себя остаться, задержаться еще на один день. Он успевал себя остановить. Но когда он прибыл, было слишком поздно. Рыдают ли сильные люди взахлеб? *** Музыка мягко разливалась по обширной светлой квартире. Кенма сидел на мягком диване, нежась в лучах рассветного солнца и прижимая к себе худощавую девочку, с интересом заглядывающую в приставку, что он сжимал в руках. – Осторожно! – заверещала она, и Кенма зашипел, эмоционально вскидывая руки. – Не успел. Девочка засмеялась, и Кенма бодро погладил ее по голове, исподлобья поглядывая на улыбающегося Куроо. Тот стоял в дверном проеме, наблюдая за мужем и дочкой. Куроо никогда не думал, что счастья может быть настолько много, что от него хочется плакать. Кенма поманил его к себе, и Куроо опустился на диван, сажая дочку себе на колени и прижимаясь к Кенме, который, нежно коснувшись губами его щеки, положил голову ему на плечо. Девочка протянула руку с указательным пальцем к стеллажу, смущенно-вопрошающе глядя на Куроо. – Пап, а кто этот человек на фотографии? Они сделали этот снимок на последнем курсе университета, когда оба, опьяненные усталостью и счастьем, гуляли на рассвете, слишком громко размышляя о будущем. Иваизуми собирался стать психиатром. Куроо – хирургом. Желания не исполняются, если их произносить вслух. – Мой хороший друг. – Он придет сегодня на ужин? Куроо покачал головой. – Нет. – А завтра? Кенма обеспокоенно взглянул на Куроо, сжимая его руку. Дрожь усилилась. – Боюсь, милая, он к нам не заглянет. Он улетел. – Далеко-далеко? Он хрипло засмеялся, сжимая губы. – Далеко-далеко. – А почему? – Потому что не знал ответа на один вопрос. – Какой вопрос, папа? Куроо опустил руку дочке на голову, проворошив светлые волосы. – Поверь мне, милая, – он мягко поцеловал ее в макушку. – Я сделаю все возможное, чтобы ты никогда им не задалась.