Они убили Марлен

В голове играла назойливая мелодия из какой-то песни. Причём я даже не была уверена, что мне нравилась эта современная музыка. Скорее всего, мне пришлось стать случайной слушательницей. Мелодия на чьём-то телефоне, радио в машине, или, быть может, вечеринка у кого-то из одногруппников. В любом случае, текст, в котором я крайне нуждалась, чтобы заглушить снова проснувшуюся мигрень, никак не лез в голову. Массируя виски и глядя в пустоту, я стала добровольно прокручивать эту мелодию в мыслях. Снова и снова, снова и снова… — Может, это та самая песня про свободу и силу духа? — Этот идиот как всегда хочет запудрить тебе мозг! Помнишь, ту, про предательства, страдания? Разумеется, с плохим исходом. Это же просто мечта, а не песня! — Не слушай их. Ты вспомнишь и без посторонней помощи. — Вообще-то, мы — одно целое, а не какие-то проходимцы! Но, конечно, если хочешь, можешь покинуть нас, скатертью дорога. Но здесь тепло. — А ещё весело. Обожаю наблюдать за ней во время мигреней. Только этих троих не хватало… Поняв, что скакать по сознанию, — которое, к сожалению, принадлежало отнюдь не мне одной — бесполезно и себе же дороже, я сосредоточила внимание на лекторе — Джошуа Жан Делье. Самом легкомысленном, болтливом и бессмысленном учителе из всех, что мне приходилось встречать. Его лекции по литературе никогда не приносили мне новых знаний и не затягивали, хотя, вообще-то, большая часть студентов души в нём не чаяла. Несколько раз меня посещала мысль, что даже я способна провести более информативную и углублённую лекцию. А так как чувство собственной важности перевешивало любое из других доступных человеку, я смело говорила об этом вслух. В самом-то деле, я вообще не до конца понимала, что здесь делаю и почему решила встать на путь просвещения. — И оставим мы наконец эту книжонку! Представить себе не могу, на кой чёрт и кто додумался внести её в программу. Мы поговорим о настоящей антиутопии, а не об этой пародии на хорошую жизнь. Взять того же Олдоса Хаксли и его «О дивный новый мир». Вот он, достойный уровень от маэстро классики, лица мирового уровня! Вы видели, как и что он пишет? — мужчина поправил криво сидящие очки, облокачиваясь на учительский стол. — Не могу уважать человека, не читавшего этой книги. Он упустил истинную антиутопию, лишённую романтизации и никому не сдавшейся ванили. Я громко хмыкнула, вспоминая книгу, которая, как и сотни других, удостоилась моего внимания. Неужели он называл идеальной антиутопией болезненную фантазию, лишённую логики и обязательности? Если однажды мне придётся сойти с ума, то я всё равно не докачусь до идей, подобных описанным в этой книге. — Он показал антиутопию такой, какой она должна быть. Мерзкой, жестокой, затягивающей. Домогательства стали частью этикета, публичные выражения любви, в том числе среди детей — нормой. Молодое поколение не знает таких понятий как «родители», «мать», стыдятся слова «семья». Должно быть, вы сейчас негодуете, — предположил Джошуа, скрещивая руки и с искренним удовольствиям смотря на удивлённые лица студентов. — То-то же! Я рассказал вам о первых мелочах, которые узнают читатели, а вы уже мечтаете сгореть заживо. На то и расчёт. Настоящая антиутопия. Ну и чудеса… Я решила, что стоит отключиться от этой лекции, пока не стало слишком поздно и во мне не разрослось желание заткнуть этому чудовищному преподавателю рот. Если он снова настучит на мои многословность и ханжество ректору, придётся вырвать документы из рук администрации и уйти, пинком распахивая дверь университета ногой. Обхватив голову руками, я подняла взгляд к потолку, рассматривая незамысловатые фрески; самые обычные, но до боли в глазах яркие лампы, то и дело разражающиеся тихим треском. Переключила внимание на стены. На вид холодные, отталкивающие. Снова осмотрела длинные лакированные столы, умирающие растения на подоконниках и их тусклые листья. Неудивительно, но все снова о них забыли. Ничто из знакомых простых вещей не глушило мигрень и не затыкало вновь проснувшиеся голоса. Голова, словно наполненная мельчайшими осколками стекла, разрывалась. Я бы даже сказала, разрезалась. Закусив обе щеки, я уткнулась в пустую тетрадь с желтоватыми страницами. Схватив карандаш, начала набрасывать простые, короткие, не лишённые рифмы строчки. Каждое второе слово нервно зачёркивалось, заменяясь на синоним, на что-то более чувственное и красивое. — Не звучит. — Почти как лекции этого француза. Ну и ересь он несёт! Я изо всех сил надавила на карандаш, отчего грифель предательски надломился. Твёрдый серый кусок отлетел в тетрадь сидящего рядом студента. Я так и не подняла на него глаза, чтобы извиниться, потому что не хотела лишний раз заводить разговор. — Кстати говоря, раз уж мы все здесь… Есть у тебя планы на вечер? Я проигнорировала самый назойливый голос в черепной коробке, возвращаясь к не так давно вспомнившейся мелодии. — Не уходи от ответа! В любом случае, знаю, что ты ничем не собиралась заниматься. И не стоит. Что-то крайне восхитительное и захватывающее совсем рядом! Я нахмурила брови, поднимая голову. Первое, что пришло мне в голову — новый теракт. В последнее время новостные сайты и каналы кишели информацией о серии взрывов. Сначала Лагос, потом Вена… Обычно новости меня не интересовали, но в этот раз всё сложилось иначе. Хотя бы потому, что в произошедшей в Лагосе трагедии обвиняли мою, пусть это и сильно сказано, подругу. Мало того, я даже не знала, в порядке ли она, ведь мы не были близки настолько, чтобы обмениваться контактами и милыми сообщениями. Вчера похожая ситуация произошла в Вене. Не желая ничего слышать, я выключила телевизор в университетском холле. Всё равно длинные языки студентов донесут до меня свежие новости, хочу я этого или нет. Углубившись в размышления о серии терактов, что на самом-то деле меня здорово увлекало, я не заметила, как перевела взгляд на окно. Зелёные кроны деревьев, едва качающиеся на ветру, голубое небо, затягивающееся серыми как асфальт тучами, желтоватые фасады зданий и девушка, одиноко стоящая в тени клёна. Руки, спрятанные в карманах, длинные тёмные волосы, мешкообразная чёрная кофта поверх цветочного платья, длинные кашемировые чулки и ботинки на каблуках. Примечательного в ней было только одно: она смотрела в упор на меня. В зелёных глазах читался вызов, а на губах застыла нерешительная улыбка. Увидеть её прямо сейчас, в разгар размышлений, стало неожиданностью. Мне не нужно было долго думать, чтобы шумно скинуть вещи в сумку и подняться с места, стремительно удаляясь из аудитории. Я достигла дверей, взвешивая все «за» и «против». Увлекательный разговор с выжившей подругой и стопроцентное отчисление с предпоследнего курса… или лекция преподавателя-психопата и высшее образование в третьем по величине вузе Англии? Что за глупости? Конечно, первое. — А вы, мисс Каллен, наверное, слишком умны для моих лекций. Или же я просто недостоин преподавать вам? Замерев на месте, я сделала глубокий вдох, чтобы не высказать что-нибудь этакое. Натянув вымученную улыбку, повернулась на сто восемьдесят градусов, бросая на Джошуа наверняка последний взгляд. Не знаю, что он в нём увидел, но, плотно поджав губы, отвернулся, возобновляя свой рассказ. Я же победно улыбнулась, быстро покидая стены аудитории, а после и университета. По неведомой причине я торопливо шла навстречу с девушкой, боясь потерять даже секунды. Вскоре завернув за угол, увидела её и остановилась. Наклонив голову в бок, закусила левую щёку. Скрестив руки на груди, уставилась с укором и требовательностью. Девушка тихо засмеялась, опустила взгляд себе под ноги. — Это ты заставила меня думать, что мы подруги? — вопросила я вместо приветствия, возобновляя стремительный широкий шаг. — Прости, в твоих мыслях было слишком отчуждённо и запутанно, — извинилась Ванда, поджимая губы. — Привет. Я кивнула в знак приветствия. Теперь, когда была напротив девушки, точно знала, что она жива. Это скрашивало ничем не примечательный весенний день, пусть и ненамного. Моё знакомство с Вандой было весьма спонтанным и случайным. Мы встретились два года назад в Нью-Йорке, когда я приезжала навестить маму. Возвращаясь поздно вечером из бара, я услышала шум в переулке, и, конечно же, мне нужно было лично увидеть, что там происходит. Несмотря на сильный дождь, промокшие ноги и размытое сознание, отправилась на звук, вскоре замечая хаотичное сияние алого цвета. Его излучала Ванда. Я встретила её в момент разборок с явно очень плохим человеком. Недолго думая, решила помочь ей. Не зная ничего о своей жертве, я разделалась с ней с помощью Служителей. Так я называла трёх назойливых мыслителей в моей голове. Когда они решают материализоваться, от них есть толк. — Я могла бы подождать и до конца занятий, — вырвала меня из воспоминаний девушка. — Плевать. Думаю, меня только что отчислили, — поморщилась я. — В чём дело? Что тебя заставило прилететь в Англию, особенно в столь неспокойное время? — Ты в курсе. — Лагос и Вена, — кивнула я. — Тогда я тебя слушаю. — Даже не спросишь, в порядке ли я? — усмехнулась Ванда, вопросительно глядя. Это у неё выходило чудесно. Она смешно сводила брови, губ касалась усмешка, а голова склонялась влево. — Я вижу, что ты цела, этого достаточно, — серьёзно ответила я. — Так что стряслось, Ванда? Ты бы не приехала ко мне просто так, ради бессмысленных разговоров о переживаниях и чувствах. Неохотно, но девушка кивнула. Она отвернулась, выходя на вымощенную булыжниками тропу и рассчитывая, что я пойду следом. Так оно и произошло. Не отставая, я быстро поравнялась с ней, подстраиваясь под размеренный, даже плавный шаг. Ванда поднесла руку к губам, нервно кусая кожу. Я терпеливо ждала, когда же начнётся не самое приятное повествование. — То, что произошло в Лагосе… это никак не входило в наши планы, я имею в виду планы Мстителей. Произошла неожиданная ситуация, практически не было времени на размышления! Вот-вот должен был произойти взрыв, я взяла его под контроль. На улице было слишком много людей, нельзя было рисковать. Я думала, что отведу бомбу на воздух, где она никому не навредит, но вещество оказалось слишком тяжёлым. Я не удержала его, Марлен. Пострадало слишком много невинных людей. И это только из-за меня. Теперь Ванда казалась больше чем просто разбитой. Она хотела рассказать мне, как всё было на самом деле, но это превратилось в бессмысленные оправдания. Однако телепатка нуждалась в этом, и мешать её повествованию не входило в мои интересы. Слушая сбивчивый голос, я рассматривала кору деревьев, тонкую траву и проходящих мимо людей. Они то и дело обращали на нас внимание, на что получали мой злобный, почти хищный взгляд. — Это стало последней каплей. Правительство посчитало, что все проблемы и опасности для человечества исходят именно от нас, от вольностей и бездумности. Нью-Йорк, Вашингтон, Заковия, проклятый Лагос… — устало перечисляла она. — Госсекретарь лично приехал к нам и заявил, что свободе конец. Он рассказал о Заковианском договоре. Его уже заключили сто семнадцать стран. В нём прописано, что мы должны подчиниться и стать частной организацией, национальным проектом. Если кто-то из нас будет против, то, фактически, станет преступником. — Что за вздор? — прыснула я. — У них поворачивается язык обвинять во всём вас? Людей, благодаря которым мы все всё ещё живы? За то, что делают Мстители, правительство обязано склонять перед вами головы и даровать всё, что вы пожелаете. И ни в коем случае не лишать свободы! Кто вы без неё? Прошу прощения, но — податливая группа рабов-мутантов. Ванда остановилась, прожигая меня непонятным взглядом. Я нахмурилась. — Что не так? — вопросила я, изгибая бровь. Мутантка широко и довольно улыбнулась. — Я знала, что ты так скажешь. Закатив глаза, я продолжила путь. — Это одна из причин, почему я здесь, — пояснила она, спешно догоняя меня. — Мнения Мстителей категорически разошлись, и, если честно, я даже думать не хочу о том, что будет дальше. Но ведь есть ещё и Вена! Взрыв произошёл во время заключения Заковианского договора. В произошедшем обвиняют одного человека. И мнения Мстителей снова разошлись. Кто-то считает, что договор стоит подписать, а предполагаемого преступника сдать властям, а кто-то — что стоит отстаивать свою свободу, а террориста — скрыть. Я обмозговала сказанное Вандой. Ситуация складывалась напряжённая и неоднозначная. Конечно, каждый раз, когда принимаются судьбоносные решения, мнениям свойственно расходиться. Сейчас всё происходило точно по этому примитивному сценарию. Категоричность первых можно было понять, но я бы ни за что с ними не согласилась. Опять же, всплывают моя любовь к свободе и чувство собственной важности. Но маленькая деталь мешала мне принять и вторую сторону. Какие цели она преследует, желая укрыть террориста, преступника и массового убийцу? Объяснение пришло ко мне очень быстро. Я даже расстроилась такой примитивности. — И, конечно же, причина помощи незнакомцу — что-то личное? — догадалась я. — Верно, — кивнула Ванда. — Знаю, как это звучит. Слишком эгоистично и неразумно, но у этого поступка есть свои тонкости! Поверь, даже мне ещё не объяснили их, но я готова помочь, хотя даже не представляю, что могу сделать. Однако ты можешь. Я снова прыснула. Это было настолько абсурдно, что мне захотелось закончить этот разговор. Вначале показалось, что всё действительно серьёзно, но как только дело коснулось человеческих чувств и слабостей… Всё это превратилось в детский разлад в песочнице. Я напомнила себе, что, может, не стоит быть столь категоричной, и надо бы вникнуть в подробности, но единственный источник информации не располагал нужными знаниями. А действовать вслепую непонятно для чего, ради чего и во имя кого не хотелось вовсе. С другой стороны, Ванда могла. Почему же не могу и я? Наверное, потому что у меня есть возможность не вмешиваться. — Прежде чем продолжить, я должна знать, к чьей стороне склоняешься именно ты, — хмуро сообщила я, не желая лишний раз оступаться. — Разумеется, ко второй. — И почему же это «разумеется»? Ванда с осторожностью посмотрела на меня, пытаясь найти причину этому допросу и моей задумчивости. Не знаю, справилась ли она, но вскоре молчание было нарушено. — Потому что подчинение лишит нас возможностей. Правительство сможет делать с нами всё, что взбредёт им на ум. И всем будет плевать на наше мнение. Вдруг проснётся продажность и нас пошлют на миссию, направленную не на спасение людей, а на мерзкие корыстные цели? Мы не можем рисковать и продаваться вместе с властью. Я понятливо кивнула, принимая подобный ответ. Было приятно слышать, что мы обе склоняемся к одной стороне. Это облегчало наш разговор. — И я прошу тебя помочь мне. Помочь Стиву Роджерсу добиться справедливости и спасти своего друга, Джеймса Бьюкенена Барнса, оказавшегося в трудной ситуации. Мы обязаны найти его раньше властей. И я не знаю никого, кто может помочь столь эффективно, как ты, — с надеждой и мольбой в голосе проговорила Ванда. — Я не прошу тебя дать ответ сейчас. Могу представить, насколько тяжело принимать подобное решение, ведь мне уже пришлось это сделать. И если ты откажешь, я не удивлюсь и не обижусь. Просто решила испытать удачу. Разговор заиграл новыми красками. Ванда решила принять сторону Капитана Америки — главного героя страны, а теперь уж и мира. Пожалуй, это был единственный человек, в искренности и добросердечности которого я не сомневалась. Из всех известных мне героев я бы доверила свою жизнь только ему. Не знаю, откуда это шло. Быть может, от вербовки в школе или же поступков Капитана, о которых я слышала в музее и читала в книгах. На мгновение я представила себе, какого это: помогать Ванде и Стиву, бороться за истинную справедливость, в выборе которой я не сомневалась. Но тягостные последствия здорово всё перевешивали. Одно моё согласие — и я преступник. Конец обучению в университете, которое ещё с трудом можно было бы восстановить, конец спокойной жизни и простого человеческого будущего. Привет, преследование, мутанты, суперсолдаты и незаконность. В такие моменты я корила себя за гнилое, злое и живое мышление, ведь как бы я ни старалась поступать правильно, душа и тело тянули меня к плохому. — Не буду давить на тебя и наскучивать своим присутствием. Я дам возможность поразмыслить и выбрать свой путь. Или, может, даже сторону, — подытожила она. — Но я не способна дать тебе слишком много. Если случится так, что ты согласишься рисковать и прикрывать преступника, встретимся в семь. Я буду в аэропорту Фейетвилла, в зале ожидания, до самого конца посадки на рейс в Нью-Йорк. Просто обещай, что подумаешь над этим. — Я подумаю, — ответила очевидное. — Но дать ответ, на который ты надеешься, не обещаю. — И не надо, — кивнула Ванда, пытаясь сдержать тёплую благодарную улыбку. Поблагодарив меня и попрощавшись, она ушла в противоположном направлении, оставляя меня наедине с мыслями, что метались в голове быстрее, чем я успела их улавливать. Прикрыв глаза, я подняла лицо к небу, ловя несколько мелких капель дождя и переводя дух. Выудив из кармана пиджака дешёвую сигарету и зажигалку, я закурила, заполняя лёгкие никотином и устремляясь в сторону машины. Мне нужно было скрыться от дождя и снова пройтись по всему диалогу, ухватываясь за каждую мелочь, чтобы принять единственное, правильное решение.

***

Давно мне не приходилось курить так много и так часто. Я села в машину и докурила первую сигарету, доехала до дома, уничтожая вторую, зашла на маленькую тесную кухню съёмной квартиры, доставая третью и запивая её горьким чёрным чаем, а подходя к проигрывателю и запуская пластику, зажгла четвёртую. Плотно зажав сигарету губами, открыла кухонный ящик и достала ножницы. Устроившись на барном стуле напротив стоящего у стены зеркала, начала обрезать медные шелковистые пряди волос. Почему-то я была уверена, что, если остригу отросшие волосы, то думать будет легче, и вообще окончательно решение само ко мне придёт. Неудивительно, что глупые мысли о Мстителях, власти, Заковианском договоре и просьбе Ванды найти некого Джеймса Барнса не выходили из головы. Искушение согласиться и наплевать на нормальную, чуждую мне жизнь было слишком велико. Как и ожидалось, с каждой новой летящей на пол прядью волос я была ближе к своему решению. Когда же все медные локоны стали доставать до плеч, а меня окружали мёртвые, ни на что непригодные волосы на полу, я внимательно посмотрела на своё отражение, задумчиво сводя брови. Люди вроде меня, делящие голову с безумными голосами и управляющие их плотью, не созданы для того, чтобы сидеть и изучать литературу, психологию, логику. Люди вроде меня, помеченные судьбой, в тех или иных жизненных обстоятельствах призваны бороться, стоять на своём, рисковать и жить одним днём. Самые сильные люди Америки, а то и мира, нуждались в моей помощи. Неужели я так просто откажусь, пуская всё на самотёк? Клянусь дьяволом, моё редкое спокойствие не вынесет, если Мстители подчинятся власти, а Ванда и Капитан Америка окажутся за решёткой. Максимализм и некая драматичность были свойственными мне чертами характера. К ним также относилась и периодическая торопливость. Наверное, только этим можно оправдать, почему я выкинула недокуренную сигарету в открытое окно, соскочила со стула, словно мой зад подгорел на сковородке, и понеслась в свою комнату, в момент забывая про играющую музыку и оставленный беспорядок. Уже через две минуты лоферы, колготки, короткая серая юбка и длинный плечистый пиджак лежали несуразной кучей на светлом полу. Я же запрыгнула в облегающие чёрные джинсы, натянула короткий белый топ с горлом и небольшим вырезным декольте в форме капли. Затянула на тонкой талии латексный корсет, удобно шнурующийся спереди. Самые необходимые вещи полетели в чемодан. Сейчас было лишь полпятого, но я до одури боялась, что передумаю. Из-за этого уже совсем скоро стояла в прихожей, надевая кожаный авиатор с тонким слоем белого меха. Обувая ботинки на невысокой грубой подошве, доходящие мне до колен и шнурующиеся строго по ноге, я разогнулась, осматривая квартиру и понимая, что даже не додумалась по приходу включить свет. Пластинка доигрывала последнюю песню, волосы так и лежали на полу не выброшенными. Меня ожидал звонок из администрации. В нём меня бы оповестили, что документы готовы. Я отчислена. Вскоре раздался бы звонок от хозяйки квартиры. Она бы отчитала меня за оставленный беспорядок и несанкционированный отъезд. Ни того, ни другого не хотелось. Тогда я вызвала такси, после вытащила сим-карту из телефона и оставила её на комоде в тесной прихожей. Машина прибыла в ближайшие десять минут. Погрузив туда чемодан и сев на заднее сидение, я вставила в уши наушники, отворачиваясь к окну. До аэропорта «Граннис-Филд», расположенном в Фейетвилле, было около сотни километров. Если всё сложится удачно, я приеду к самому концу посадки. Это меня вовсе не нервировало. Нервировало лишь то, что стоит за этой поездкой. — Наконец-то что-то поинтереснее бесконечной учёбы и песен, записанных на пластинки. Серьёзно, Марлен. Ещё немного, и мы бы извели не только тебя, но и себя, — вновь проснулись голоса, предательски перебивая Роквелл в наушниках. — Конец сну, начало силе! Мы покажем, на что способны. Надеюсь, всё закончится чем-то достойным. — Вроде драк, войн и летальных исходов? — Разумеется! Иначе в чём смысл поездки? Доброта душевная? Жажда справедливости? Мы не из таких. И Марлен не из таких, верно? — Точно! Марлен жаждет крови и признания, но пока не в курсе этого. Марлен-пожирательница-душ. Как вам? — Похоже на правду. Я сжала челюсти, делая музыку в наушниках громче и в который раз убеждаясь: ничто не способно спасти от собственных мыслей. Чуть больше, чем через час, я вошла в здание аэропорта. Здесь было немноголюдно, и найти Ванду среди ходящих оказалось просто. Она стояла возле табло с рейсами, закинув на плечо рюкзак. Нервно теребя два билета в руках, смотрела то на часы, то себе под ноги. Поправив лямку рюкзака на плече, подняла глаза, собираясь уходить, но по нелепой случайности наткнулась на приближающуюся меня. Сначала она не поверила своим глазам, и её лицо приняло фирменное вопросительное выражение. Потом неуверенно улыбнулась, а когда я подошла впритык, она заулыбалась широко, сразу закусывая нижнюю губу. — Рада новой встрече, Марлен. И твоему решению, — произнесла она, по-дружески поглаживая меня по плечу. — Дьявол бы не простил мне отказа, — отозвалась я. — Новая стрижка? Я закатила глаза, толкая девушку в спину и подгоняя. — Пойдём уже. Мы успешно прошли регистрацию на рейс, оказываясь последними пассажирами. Войдя в полупустой самолёт, заняли свои места где-то в самом хвосте. У нас не было соседей, что стало настоящей удачей. Дневная мигрень дала о себе знать, и я довольствовалась относительной тишиной и понимающим молчанием Ванды, которая наверняка уже считала мои эмоции. Совсем скоро мы начали свой рейс Фейетвилл-Нью-Йорк, обещающий продлиться четыре часа.