Они убили Марлен

Со дня исчезновения Марлен прошло три дня. От неё не было вестей. Я отчаянно боролся с навязчивыми мыслями, что она обманула не только всех, но и меня. После всего, что мы прошли вместе, трудно было поверить, что она способна на столь серьёзную ложь. «Обещаю, ты обязательно почувствуешь, когда я буду рядом» — так она сказала перед тем, как уйти, но пока что я её не чувствовал. Глупо было верить, что она вернётся столь быстро. Глупо было вообще соглашаться на то, что она выдумала. Вечно рвущаяся в бой, импульсивная, по-злому гениальная и неуловимая Марлен… Единственная девушка, которая смогла убедить меня поступить настолько неправильно. Я поражался тому, как умело она воспользовалась привязанностью, лишая меня своего общества. Мало того, её гениальность перестала быть мне понятной. Как Марлен и сказала, люди сами по себе стали верить в то, что её действительно больше нет. Я пытался убедить Сэма в том, что это не так и всё это — большой розыгрыш в стиле Марлен, но он смотрел на меня своими карими глазами, полными сочувствия и скорби. Он не говорил, что я не прав, но показывал это всем своим видом. Ничто не смогло убедить Уилсона в том, что в действительности мы не потеряли Марлен Каллен. Разве что она сама, стоящая напротив и вполне себе осязаемая. Мне не стоило этого делать, но я попытался донести и до доктора Рейнор, что Марлен не мертва, но из этого ничего не вышло. Она лишь направила меня к другим врачам, заявляя, что у меня новый посттравматический синдром. Тогда мне стало плевать, что думают другие, потому что куда важнее было то, что именно я знаю правду. Мне хотелось узнать от Марлен, как она это провернула, но я не мог. Чёрт с этим! Я просто больше не мог посмотреть в её разноцветные глаза, провести рукой по шелковистым волосам, услышать хриплый голос. Всего три дня, как я был лишён Марлен, но меня уже одолевала безумная нехватка. Оставалось только верить, что сейчас она в порядке и в безопасности. Мне наконец-то назначили допрос. Каллен опять была права, когда сказала, что я стану главным свидетелем. Доктор Рейнор отправилась в участок вместе со мной, постоянно объясняя, что можно говорить, а что нет. Мне это не было нужно, ведь я давным-давно знал, что говорить. Меня вызвали и посадили в комнату для допросов. Напротив сели два детектива, готовые фиксировать всё, что я скажу. Сперва они спросили про то, как она умерла, что случилось перед этим, видел ли я её тело. Я соврал, что успел увидеть лишь кишки, размазанные по асфальту. Они спросили и про то, кем я прихожусь Марлен и близко ли с ней знаком. Хотелось заявить, что она — моя сбежавшая невеста, но я не мог. Пришло время воздействовать на разумы заранее подготовленной речью. — Большинство сочтёт мои слова слишком заезженными и стандартными, но, возможно, это из-за того, что множество людей сталкивалось с тем же, с чем столкнулся и я. Я говорю о том необычном, навеки запоминающемся чувстве, когда впервые видишь очаровательного незнакомца, и ты не в силах понять, откуда такие берутся на нашей планете, — начал я. — Её звали Марлен Каллен. Она появилась в моей жизни весьма внезапно, и, если честно, не очень-то желанно. Если бы это были другие обстоятельства знакомства, у меня появилось бы куда больше времени наслаждаться одним её видом и повадками. Многие могут подумать, что речь идёт о глупой юношеской влюбленности, но это вовсе не так. Я говорю об искреннем восхищении. Восхищении личностью. Да и грех называть себя юнцом, когда ты старше большей части населения планеты, — усмехнулся я. — Когда я увидел Марлен впервые, то почувствовал, как онемело всё моё тело — но скорее от неожиданности и недовольства. Почему-то с первого же взгляда мне показалось, что она не от мира сего и обрамлена свечением, которого не удостоились другие люди. На ней не было широченной улыбки или яркой одежды, а волосы не были выкрашены в необычный цвет. Она привлекала внимание и без этой нелепой показушности. И я уверен, что не только моё. Волосы её от природы отливали медным и были настолько шелковистыми, что выскальзывали из пальцев, стоило дотронуться до прядей. Вид у неё всегда был слегка нездоровый, а выражение лица — такое, словно она находится в глубоком замешательстве. Широкие брови всегда были сведены и нахмурены, как при ужасной мигрени. Прекрасные медовые глаза блестели, как у куклы, но смотрели слегка безумно, безучастно. Свои яркие губы она держала поджатыми, но, стоило Марлен заговорить, как вид её становился манерным и эмоциональным. Каждый день она поражала нарядами, наполненными искусности и вызова, но лишёнными вульгарности. В целом, она была из тех людей, об общении с которыми можно и не мечтать. И дело не в социальном статусе, нет. В нашем мире границы, подобные этим, стёрты. Здесь было что-то высшее, что-то на уровне сознания. Всё же за короткий промежуток времени мне удалось узнать Марлен, хотя мы оба не сильно-то шли на сближение. Мне казалось, что я знал о ней практически всё. Но я ошибался. Никто не в состоянии представить, на что способна эта девушка. Вы можете считать это одержимостью или же нездоровым влечением, но я, наверное, никогда не соглашусь с этим мнением. Просто вспомните обо всём, что она сделала за свою жизнь. Она была обворожительно чудаковатой, что мог заметить лишь самый внимательный наблюдатель. Остальные называли её обиженной сумасшедшей, лишённой внимания. Порой она шла по длинному тёмному коридору и ни с того ни с сего останавливалась или же хмурилась. Лишь спустя долгое время я узнал, что дело было в проблемах с её необычной силой, если, конечно, она не врала. Марлен всегда находила меня взглядом, потому что знала, как мне интересна её личность. И она не была против, хотя старалась никак это знание не выделять. Она никогда не завтракала. Пила только свой любимый чёрный чай: никогда не пойму, что ей в нём нравилось. А ужинала так плотно, что я не мог понять, как в её хрупком теле умещалось столько всякой еды. Конечно, только если у нас было время на такие мелочи, как ужин. Не подумайте, я не извращенец. Просто у меня было достаточно времени, чтобы изучить странности, ставшие стабильностями. Она писала стихи. Короткие, но настолько красивые, что, однажды увидев рукопись, я так и не смог её забыть. В один день я даже узнал, что она выпустила сборник стихов, но Марлен запретила мне даже касаться его. Спорить я не стал. А ещё её голос и пение гипнотизировали. Такая странная манера… низкая, хриплая, быстрая. У неё совершенно не было подруг, общалась она лишь с нами. Почему-то мне нравилось оправдывать это тем, что легкомысленные и романтичные особы нашего общества не считают себя достойными общения с ней. У Марлен была необыкновенно твёрдая и уверенная походка, а спина — невероятно прямая, будто в детстве над ней издевались из-за плохой осанки. Каждое движение её рук можно было назвать искусством. Пальцы не были слишком длинными, а кисти худыми, но это не мешало ей жестикулировать так, словно в руках нет костей, суставов и хрящей, способных помешать столь плавным движениям. Каллен любила разговаривать и рассуждать, и порой цепочки её рассуждений казались безумными. Но поверьте, никто из нас никогда не отказывался послушать. Даже наоборот! Мы могли ночами сидеть и слушать её мнения и мысли, наблюдая за тем, как нервно она теребит сигарету, плотно сжатую между пальцев, или подаренное мной кольцо. А ещё она умела слушать. Наверное, никто не слушал меня так терпеливо, как она. А какими были её советы! Короткими и бьющими прямо в грудь. Ценными и неповторимыми. А какой она была в бою… Марлен стала частью нашего мира совершенно неожиданно и, наверное, даже нежеланно. Странно говорить об этом вслух, но во всей этой смертоносной заварухе она оказалась по большей части из-за меня. И с самого первого дня, не имея опыта и какой-либо подготовки, она сражалась. Никогда не сидела в стороне, не принимала поблажек. Это невозможно описать, это стоит лишь раз увидеть. Она буквально отключалась от внешнего мира и шла напролом, пока не добивалась своего. Потому и случилось много проблем, но я всё равно буду считать это её главным плюсом. Да, в жизни Марлен настал страшный период, когда она не была частью спасения, а стала одной из главных опасностей. Это всего лишь стечение обстоятельств, и в этом совсем нет её вины. Не хочу об этом говорить. Всяко лучше, чем то, что творил я. Она любила дождь, грозу, капли на окнах, осень, неоклассику, альтернативную музыку, бессонные ночи, жёсткие вонючие сигареты, чёрный, коричневый, зелёный, тёмно-синий, морепродукты, разноцветные тыквы, красивую посуду, винтажную мебель, затуманенные зеркала, картины маслом, тесные тёмные комнаты, ароматные свечи, ровную дорогу, длинные полосы золотого света на предметах, выразительную речь, богатый словарный запас, искренность, прямоту, красоту, иногда тишину, а иногда — чрезмерный шум, неземную силу, твёрдый характер, жертвенность, героизм, импульсивные решения. Она не любила самовлюблённых, точные науки, анатомию, зиму, снег, синие ручки, социальные сети, да и телефоны в общем, кофе с молоком, женскую туалетную воду, балет, мелодрамы, телепрограммы, лимоны, кроссовки, головные уборы, неуместное самобичевание, критику, помидоры, мятные леденцы, армянскую кухню. Сейчас Марлен уже нет. Она умерла. Быстро, неожиданно, тихо, собственноручно. Я сам видел, как её не стало. И сейчас я думаю, что мы в этом виноваты. Нет, правда. Мы все виновны в её смерти. Каждый житель планеты, каждый коллега, каждый знакомый, каждый друг и каждый из вас. Мы завели её в могилу. И что теперь? Нам нет прощения и исправления. Только Марлен Каллен могла спасти этот мир и всё человечество от самых серьёзных ошибок. Она и занималась этим, пусть вы этого не видели. И делала это незаметно, будто бы не имея к этому никакого особого отношения. Потому мне больше нечего вам сказать. Я знал о ней больше, чем кто-либо на Земле, но всё равно на этом мои познания заканчиваются, — закончил я, сжимая челюсти. Детективы смотрели на меня внимательно, не решаясь нарушить повисшее молчание. Они размышляли о сказанном. Казалось, я слышал их пульс и чувствовал лёгкую нервозность. Значит, мой рассказ был достаточно убедительным. А если так, то я выполнил последнюю просьбу Марлен перед её эффектным исчезновением.