Белая роза на черном бархате

Обычно ощущение того, что тебя никто не понимает, не слышит и ценит («А если бы поняли, я бы весь мир перевернул, да!») приходит тогда, когда детство подходит к концу — в биологическом смысле. Когда перерождающееся тело само не понимает, что с ним происходит и что будет дальше. Наверное, такое чувство приходит ко всем видам, у которых есть переходный возраст. Наверное, даже к тем, кто на это время закукливается. «Никто меня не понимает», — думает наевшаяся зелени гусеница перед тем, как залечь в кокон и умереть. Чтобы потом родиться снова и взмыть в воздух. Кирилл чувствовал себя «не таким» всю свою сознательную жизнь — и не факт, что когда-нибудь перестанет. Для него такое самоощущение было совершенно естественным. И не из-за бушующих в теле гормонов, которые со временем должны были успокоиться. Просто так сложилось. Во-первых, он принадлежал к очень немногочисленному поколению тех, кто родился между отлетом и окончательным решением и тем моментом, когда строительство первой колонии в их новом мире перешло в финальную стадию. Тогда же корабельный ИИ начал разморозку первой очереди морозильников, где лежала большая часть будущих колонистов. Естественно, это были не покрытые инеем человеческие тушки, как в космоопере прошлого века — такое никто не стал бы тащить через световые годы. Вместо них в холодильниках лежали оплодотворенные яйцеклетки, которые дорастали до нормального новорожденного человека спустя положенные девять месяцев после переноса из криохранилища в инкубаторы. Дальше их раскупоривали, заправляли ячейки новой жидкостью, загружали следующую партию будущих человекоединиц — и снова, и снова… Для инкубаторских они, живорожденные, всегда были белыми воронами — Кирилл никогда не видел ворон, он, как и все остальные здешние дети, всю жизнь провел внутри корабля, но откуда-то знал, что белыми они быть не могут. Жаль, белый цвет ему всегда нравился больше остальных. Да и среди «живиков» он своим стать не смог. Или, скорее, не захотел. Хотя бы потому, что он был самым старшим из всех — первым ребенком, рожденным на борту ковчега. Сначала он был просто единственным. Потом, когда стали появляться новые — единственным «большим» среди малышни, с которой не хотелось иметь ничего общего. Ну а когда заработали инкубаторы… Он так никогда и не научился общаться с ровесниками — в силу отсутствия таковых. Было и еще кое-что. Отсчитав девять месяцев от даты его рождения, нетрудно было понять, что жизнь Кирилла зажглась еще на Земле. Причем родители сделали это совершенно сознательно — мама как раз готовилась к отлету и пошла на улучшение сразу, как только тест показал нужный результат. Никто не мог взойти на борт ковчега без этой дорогой и сложной процедуры — все понимали, что именно экипажу первого поколения предстоит сделать все самое сложное на этапе освоения нового мира. А это значит, что улучшенный иммунитет, обмен веществ, улучшение функциональности внутренних органов, укрепленный скелет, увеличенный срок жизни и прочие подарки медицины конца XXI века — это программа-минимум, нужная всем. И она знала, как ничтожен шанс на передачу этих улучшений потомству — если зачатие произойдет после операций. Этого и не требовалось — родители должны были обеспечить своим будущим детям комфортную жизнь в новом доме. Зато если эмбрион пройдет все нужные процедуры вместе с матерью… Результат будет совсем другим. Мама очень гордилась тем, что ей удалось это провернуть — настолько, что она сама рассказала все сыну вскоре после того, как они прошли через червоточину. Кирилл очень обрадовался и потом при каждом удобном (точнее, просто при каждом) напоминал о том, что он лучше других, потому что дяди врачи сделали его таким, пока он у мамы в животике жил. Нетрудно представить, как это «помогло» его популярности среди остальных. Как и то, чьим именно сыном он был. Ну тут уже мальчика винить не в чем — никто не выбирает, в чьей семье родиться. Кирилл не жаловался. Даже подколки и смешки в свой адрес воспринимал не иначе как плохо скрытую зависть. А обществу себе подобных он с трех лет предпочитал общество книг. Герои Фенимора Купера — именно его книгами Кирилл зачитывался особенно жадно — казались ему более живыми, чем большинство тех, с кем он жил внутри ковчега. «Я тоже таким буду», — думал он. — «Обязательно. Я ведь сам первопроходец в Новом свете… Уже совсем скоро…» Свет и в самом деле был новее некуда. Звезда, вокруг которой вращался их будущий дом, отличалась от земного Солнца даже цветом. Кириллу, впрочем, сравнивать было не с чем. Для него солнце всегда было таким. *** Он слышал, о чем разговаривал в своей каюте отец с одним из офицеров корабля — кажется, он отвечал за мониторинг планеты, вокруг которой ковчег летал почти всю жизнь Кирилла. В последние месяцы он в капитанской каюте, можно сказать, дневал и ночевал. — Товарищ капитан, — офицер в знак уважения и вопреки корабельному уставу почти всегда обращался к отцу Кирилла так, как было принято на его исторической родине на Земле. — Вы уверены в том, что колонистов уже можно высаживать? У нас же всего два участка хоть как-то готовы к приему людей, остальное — враждебный мир! Вы же видели отчеты о том, какая фауна и флора обитает на этом шарике? Биозачистка последний год отстает от графика все сильнее, на участках с B-16 по B-22 зоны «Запад» мы наблюдаем подавление земной растительности местными эндемиками, а на применение дефолиантов категории «А» вы в зоне разрешения не даете. В зоне «Восток» все идет по графику, но там и раньше жизни особо и не было, что для местных, что для нас… — Я никогда и не предлагал использовать «Восток» как первую колонию, пан Хованицкий, — возвращает ему любезность хозяин каюты. — Единственным местом, где должен будет возникнуть наш первый город, с самого начала был выбран «Запад». Что до «Востока»… У меня есть подтвержденные данные о наличии в близлежащих горах радиоактивных рудах, которые очень нужны нашей колонии. Плюс, с учетом того, что участок располагается почти на экваторе планеты, это практически идеальное место для первого космодрома. Между прочим, рельсовая дорога «Восток — Запад», по последним данным, завершена на 82% и будет полностью готова до конца текущего года. То есть уже после высадки. — Думаешь, то, что уже построено, вместит всех? — когда лейтенант Гжегож Хованицкий переходит на «ты», это значит, что вопрос для него и в самом деле серьезный. — Да там едва на половину… — …Значит, половину и отправим. Ты же сам видел — место для колонии просто идеальное. Климат, роза ветров, источники воды, залежи ресурсов, которых хватит на первое время… И плодородная почва, которой хватит на выращивание еды не только в гидропонике. Какой смысл тянуть? Или, может, дождемся, пока друг у друга на головах начнем жить? Рождаемость — сто двадцать шесть за цикл. И это без учета тех, кто сам, по старинке… Смертность — пока еще ноль. Ну нет у нас на корабле ни стариков, ни больных, ничего не поделаешь… — Думаешь избежать этого, сселив половину вниз? — спрашивает гость. — Нет, если город застроить достаточно плотно, может, все войдут… Но проблема-то останется. Детишки рано или поздно подрастут — причем все сразу. И у них свои дети появятся, тут уж ничего не попишешь. Их куда девать? Форминг, как я уже говорил, буксует, даже если нам удастся за это время удвоить площадь… — Очень хорошо, что ты сам об этом заговорил, — перебивает отец. — Завтра я собираюсь предложить снять половину установок с зоны «Восток»… и некоторое количество с «Запада». Пока не могу сказать, сколько именно, нужно посоветоваться с инженерами. Оставим ровно столько, чтобы поддерживать существующие границы чистой зоны. Оставим вокруг колонии «зеленое» кольцо шириной километров семьдесят: кустарники, хвойные, лиственные деревья… А вокруг него полосу отчуждения еще на восемьдесят. Или лучше сотню. А освободившиеся терраформеры расставим… Вот так. Несколько секунд они молчат, отец что-то показывает своему собеседнику на карте. Дальше Кирилл слышит недоверчивый присвист. — Марек… — лейтенант Хованицкий произносит имя капитана на свой лад, что тоже о многом говорит. — Иногда ты меня удивляешь. Иногда пугаешь. Сейчас, например, пугаешь. Какая муха тебя укусила? Ты что, серьезно предлагаешь разбросать терраформирующие установки по всему Большому континенту? — Совершенно верно, — пауза. — Мы уже убедились, что концентрация всех машин на одном месте ничего не дает. Установки перекрывают зоны друг другу — а планете хоть бы что, большая часть континента по-прежнему не наша. Но если выделить еще десяток зон, где кольца зачистки будут постепенно расширяться… Глядишь, лет через двадцать-тридцать можно будет гулять по всей планете без защитного костюма и набора с антидотами. Но поселения начального уровня, — добавляет он чуть тише, — можно будет заложить уже через год-два, когда расчистятся первые участки. Снова пауза. Дальше они говорят тише и Кирилл с трудом разбирает слова. — …попытки не будет. Мы так и не смогли установить связь ни с «Нарциссом», ни с «Гиацинтом», ни с «Астрой», ни с остальными. Да и до Земли сигнал будет лет двадцать идти. Помощи ждать неоткуда, мы сами по себе. Поэтому задача номер один — как можно скорее развернуть производственные линии, способные обеспечить колонию всем необходимым. Причем желательно включить в них ресурсы других небесных тел системы. Мы должны вернуться в космос сами, не дожидаясь, пока Земля откликнется. Перефразируя цитату одного моего соотечественника: «Земля — колыбель разума, но глупо переселяться из одной колыбели в другую». — Кстати, мы ведь так и не придумали, как планету-то назовем? — Ну, не знаю… Пусть будет Терра-Нова? — Да нет… Слишком банально. Лучше выберем что-нибудь воодушевляющее: Свобода, Равенство или Братство… Единство или Надежда… — Ладно, что-нибудь решим… Дальше он не слышит и ложится спать. А потом, через несколько дней после того разговора, в школе начались тесты на профпригодность. Кирилла никогда не пугали тесты, контрольные и экзамены, а уж когда до него дошел слух о том, что сдавшие лучше всех смогут принять участие в первой высадке на планету… Тут уж он готов был выложиться на все сто — или больше. И не зря. Ему досталось место в первом челноке — и не потому, что он капитанский сынок. Он честно его заработал. *** День, который он наверняка запомнит на всю оставшуюся жизнь, наконец-то настал. Перед тем, как подняться внутрь, Кирилл оглянулся — вдруг она тоже здесь. Нет. Видимо, ей место в первой высадке не досталось. Все занимают место в противоперегрузочных креслах. Ну скорее бы уж… Кирилл видит сквозь иллюминатор, как начинает двигаться вокруг них посадочная палуба — они приближались к пусковой установке. Затем наступает темнота. Тяжелая дверь отрезает челнок от палубы, на иллюминаторы опускаются заслонки. Почти сразу включается внутреннее освещение — и они уже чувствуют, как трясется под ногами металлический пол. Толчок, от которого всех вжимает в кресла — и шторки на иллюминаторах поднимаются, открывая звездное небо. И светло-серое продолговатое тело с белым цветком на борту. «Это был Корабль — и он смотрел на него снаружи. Хотя разум его давно уже воспринял истинную природу Корабля, мысль о том, что он увидит Корабль извне, никогда не приходила ему в голову» — вспомнил Кирилл цитату еще одного любимого автора. Правда сам он, в отличие от героев Хайнлайна, уже видел их ковчег снаружи. Хотя и не сам, а только через камеры внешнего наблюдения. Да и сейчас полюбоваться местом, где прошла вся его недолгая жизнь, он мог от силы минуту — дальше челнок изменил курс, они повернули к большому ярко-голубому шару. Опять тряска, в этот раз сильнее и дольше, чем в прошлый. И она все нарастает. Возвращается сила тяжести — она сильнее, чем на корабле, сильнее, чем Кирилл когда-либо чувствовал. Тяжело, тяжело, тяжело… Очень тяжело… Даже дышать… А за окном челнок объят огнем — сквозь языки пламени даже звезд не видно. Невидимая тяжесть потихоньку отступает, когда челнок постепенно переходит в горизонтальный полет. За иллюминатором больше не горит, можно оторвать голову от кресла и посмотреть. Сверху ярко-голубой купол, снизу пушистое море облаков. Сквозь прорехи в белом пухе уже можно разглядеть поверхность… Когда они, наконец, сели, прокатившись по шестикилометровой бетонной полосе, проложенной совсем рядом с будущим городом, Кирилл отстегнулся от кресла одним из первых и побежал к люку, проталкиваясь вперед, еще вперед… Он должен был первым выйти наружу. Иначе и быть не могло. Ждать пришлось целую вечность, пока корпус остывал после пролета сквозь атмосферу. Кирилл готов был уже завыть от нетерпения. Лязг выдвигающегося трапа показался ему лучшей музыкой из всех возможных. И не только ему — его уже пыталась оттащить от люка другая детвора, всем хотелось поскорее увидеть новый мир. Ну уж нет! Если кто и будет первым, то только он. И он стал первым. Слетев по трапу со скоростью, которой позавидовал бы даже морской волк, Кирилл замер на последней ступеньке, вдохнул поглубже — и шагнул на горячий бетон. Он смог. «Я сделал это. Я первый», — думал он, глядя в небо, не закрытое потолком — впервые в жизни. — «Я настоящий первопроходец».