1.
…Крабовый салат из пластиковой упаковки был таким вкусным, что пищало за ушами. Виолетта расправилась с ним меньше чем за минуту, прежде чем взяться за тарелку с дымящейся лапшой быстрого приготовления и начать уплетать горячее варево за обе щёки. Лапша с невкусными копеечными специями обжигала внутренности рта, а острота доходила чуть не до горла, но это было так вкусно по сравнению с тюремной едой, что на глаза слёзы наворачивались.
— Как же… вкушно… — с наслаждением проговорила Виолетта, зубами отрывая ломоть хлеба от буханки. Катерина, сидящая здесь же, за столом, могла только неодобрительно вздыхать, но ничего не говорила — легко было догадаться, как сильно Виолетта соскучилась по нормальной еде.
Дом постепенно прогрелся от печки, внутри которой потрескивал хворост, и теперь здесь наконец стало тепло. Катерина, разминая истоптанные в ботинках ноги, с облегчением подставляла ступни к тёплой каменной стенке печи. Она чувствовала, что это ненадолго: Виолетта останется здесь, а ей снова придётся идти через зимний лес и ждать на станции поезд, идущий в город.
Тем не менее, какое-то время ещё было в её распоряжении — и в эти минуты Катерина Стрельцова неспешно черпала свою порцию лапши из пластиковой коробочки. Она даже немного завидовала Виолетте, потому что ей самой лапша казалась редкостной химозной отравой, которую даже в поездах, следующих на дальние расстояния, есть не стоило.
— У нас в детдоме был парень, мы его Рататуй звали, — говорила Виолетта с набитым ртом, — он так офигенски готовил! Считай, даёшь ему любые ингредиенты, и он из них такое хрючево варганит, закачаешься! Говорили, он куда-то поваром устроился, как с детдома свалил…
— Вот как, — Катерина не нашла, что ответить, кроме этой незамысловатой фразы. Впрочем, Виолетте, кажется, и не нужен был никакой ответ: истосковавшись по еде, она готова была вести беседы о жизни хоть с бульоном из-под «Доширака».
— Угу, нас однажды, пока надзирательница спала, Рататуй накормил такой вкусной штукой… Он, короче, разбил в кастрюлю три яйца, нафигарил туда майонеза, каких-то приправок, а ещё пару хлебных долек. Я те клянусь, вкуснее я ничего в жизни не пробовала, до сих пор помню, как оно пахло… — подняв тарелку двумя руками, Виолетта шумно выхлебала бульон до последней капельки, а затем, вернув посудину на стол, блаженно откинулась на спинку стула, вытерев рукой рот.
— За жратву спасибо… Как мне тебя звать-то, Катя, да?
— Катерина Валерьевна.
— А чё так официально. Может, будешь «Кавалерия»?
— Не вздумай давать мне прозвища.
— А как тогда? Товарищ майор?
— Капитан. Зови как хочешь, но без прозвищ.
— Мммм, — Виолетта наклонилась, подперев костяшками щёку. — Будешь Катюшей тогда.
Катерина невольно сдвинула брови, отведя взгляд в сторону. Как-то это было… слишком.
— А тебя мне как звать? Тебе как больше нравится?
— В детдоме я была Ви, да и в тюрьме тоже. Так что так и зови. Главное не Виолой, с этого блевать тянет. Знаешь Виолу Тараканову?
— Это, вроде, книжный персонаж?
— Ага, тётка такая, которая расследует… чё-то там. У нас в тюрьме только такую дрянь да Библию читать и давали. Такая мерзкая, ты бы знала…
— Кто, Библия?
— Да там хотя бы сюжет норм, — Ви равнодушно повела плечами. — А вот эта Виола Тараканова как персонаж вообще никуда не годится.
Катерина доела свою порцию, также выхлебав основную массу бульона и оставив самую нашпигованную химией и приправками оранжевую водицу. Отставила в сторону, и от внимания Ви это не ускользнуло: бывшая заключённая быстро пододвинула тарелку к себе, подняла ко рту и шумно допила остатки лапши. Так же шумно рыгнула, снова вытерла рукой рот.
— Самое вкусное оставляешь!
— На здоровье, — Катерина поднялась из-за стола, подошла к окну, оглядев окрестности. Зимой в этой деревеньке почти никто не жил, да и нормальных протоптанных тропинок почти не оставалось. И всё равно стоило проявлять осторожность: побег Ви из тюрьмы явно не останется незамеченным, даже если вся тюрьма лежит в руинах. Полиция может уже сейчас рыскать по лесам с собаками и искать их… Заинтересует ли их невзрачный одноэтажный деревянный домик, у которого — единственного в деревне — из трубы валит прозрачный дымок?
«Зачем я вообще её укрываю? — подумала Катерина, надевая чёрный форменный пуховик. — Может быть, сдать её, как только всё это кончится, и я засажу подрывника за решётку?»
По всем правилам Катерина должна была так поступить. Укрывание преступницы её отец точно бы не простил, если бы был жив. Но была ли Ви действительно преступницей или жертвой обстоятельств, пострадавшей за то, чтобы на свободе остались её единственные друзья?
— Слушай… — обратилась к ней Ви, откинувшись на спинку стула. — Мне тут, конечно, кайфово и всё такое, но уговор я помню. Когда мне можно будет выйти в город?
— Когда я удостоверюсь, что твоя поимка — не цель номер один, и по городу тебя не караулят. И когда раздобуду тебе нормальную маскировку…
— Нормальную это какую? Парик? Новое хлебало?
— Как вариант. Ты уже решила, к кому пойдёшь за информацией? Что это за человек?
— Не скажу, — отрезала Ви. — Мои источники — это мои источники, и ментов я приплетать не хочу.
— А похоже, что я действую как мент? — спросила её Катерина. — Я бы давно тебя сдала и получила бы неплохую премию. А то и повышение. Но меня не это интересует, а то, кто подрывник и на кого он работает. Кто тебе может дать эту информацию?
— Я же сказала: мои источники, — повторила Виолетта. — Я же к вам в отделение не полезу, так?
— Ты же…
— Так или нет? — Ви повысила голос, глянув искоса. С таким взглядом спорить не хотелось. Катерина поджала губы, неохотно признав:
— Так.
— Ну и всё. Каждый из нас остаётся на своей стороне и на чужую не лезет. А как только находим, что нужно — разбегаемся, и как будто ничего не было, и мы друг друга не знаем. Мне тебе что, каждый раз твой же уговор напоминать?
Катерина чуть пригнулась к висящему на стене зеркалу, поправляя волосы, спадающие на лицо. Можно ли верить Ви, или она сейчас усадила на руку змею, которая соскользнёт при малейшей возможности? Да, их сотрудничество более-менее напоминает взаимовыгодное, но насколько оно действительно такое?
— Я вернусь послезавтра, — сказала Катерина, взявшись за ручку двери. Обернулась. — Тебя тут закрою с одним ключом. Если что-то произойдёт — звони и пиши, тарифа на десяток сообщений на этом телефоне хватит. Но всё же без необходимости этого не делай, я уверена, что полиция уже тебя хватилась.
— Поняла-приняла, Катюша, — Ви криво ухмыльнулась. Катерина готова была поклясться, что её собеседница не дослушала и половины всего, что она сказала. Зато не упустила возможности назвать её прозвищем, которое Катерине казалось… смущающим. — А в город — в выходные?
— Не могу ничего обещать, — искренне ответила Катерина. Рука её всё ещё лежала на ручке двери, но как будто не решалась толкнуть её вперёд.
— Я же могу тебе доверять? — спросила она бывшую пленницу перед тем, как покинуть жилище.
Виолетта честно пожала плечами.
— Откуда мне знать? Дело твоё.
Этот ответ не успокоил Катерину — но, шагая через сугробы к ближайшей станции, она думала о том, что любой ответ Ви звучал бы, как ложь чистейшей воды. Эта девушка выросла в детдоме и не успела из него выйти, как сразу попала в тюрьму. Доверять такому человеку было всё равно что наступить на нерабочую мину: не факт, что взорвётся, но и не стоит удивляться, если тебя вскоре будут по частям собирать.
«И я как раз поставила ногу на мину, — сапог Катерины провалился в снег, который казался прочным. — Вопрос только в том… много ли от меня будет ошмётков?»
2.
Тоня всегда просыпалась очень болезненно. Она не просто открывала глаза, а резко дёргала головой в сторону до хруста в шее, как будто что-то в её голове резко решило оторваться от тела. Распахивая глаза и сжимая зубы, Тоня приходила в себя несколько секунд, прежде чем начать осознавать окружающий мир и расслабить шею, готовую хрустнуть.
— Аааааааа, — долго протянула она, почувствовав, что привязана к стулу по рукам и ногам. Опять. — Пё-ё-ёсик… Привет.
Пёс спокойно сидел в кресле перед ней, держа на коленях блокнот, в котором что-то писал. Тоня присмотрелась к нему: суровое, но чисто выбритое лицо, короткие волосы, острый нос с горбинкой, глубокие глаза. Над правым глазом — некрасивый выжженный шрам. Пёс смотрел на Тоню без враждебности и без злобы. Как покупатель на продавца, как случайно наткнувшийся прохожий на другого прохожего, как учитель, выслушивающий ответы ученика. Пёс всегда на неё так смотрел, когда она просыпалась. А Тоня при каждом пробуждении была привязана к креслу бельевой верёвкой. Так что можно сказать, что сегодняшнее её пробуждение было вполне обыденным.
— Здравствуй, Тоня, — спокойно и почти участливо сказал Пёс. — Как твои дела? Как ты себя чувствуешь?
— Ве-ли-ко-леп-но… — Тоня рассмеялась, расслабившись на кресле. Она не пыталась вырваться, потому что знала: Пёс всё равно не станет её долго держать. Наручники и допросы стали их общим ритуалом, который нужно было соблюдать, потому что Глаз так велел.
— Взорванная «Речная тишина» — твоих рук дело?
— Ага, — Тоня ухмыльнулась. — На-а-аших. Хохотушка постаралась, нашпиговав лес и территорию минами. А Шутница подгадала момент, и даже поставила пару капканов для собачек. А ещё, прикинь… Мы установили электромагнитную бомбу в грузовик, на котором ездили сапёры. Они и стали причиной взрыва… Круто, правда?
— То есть, люди внутри наверняка погибли, так?
— А ты как думаешь? — Тоня сердито дёрнула плечами. — Естественно, кто-то умер. И не один человек. Много огня, много дыма. Остались дни развалины. Естественно, кто-то умер.
— А если бы никто не умер, было бы лучше? — уточнил Пёс, как будто это был самый обыденный вопрос о выборе обеда в столовой.
— Не-е-е-ет, — Тоня заулыбалась до ушей, будто вспомнив смешную шутку. — Будет вообще не то. Зачем вообще взрывать, если никому ничего не будет?
— Кто-то должен умереть, так?
— Угу… Может быть, выпустишь меня? Съедим по шавушеньке…
— Скоро, Тоня, не спеши. Ещё несколько вопросов.
— Я голо-одная! Ну правда, Пёсик, чего ты ещё не знаешь? — Тоня задёргала ногами. — Ты же и так знаешь, что Глаз попросил меня…
— Вас. Знаю. Скажи, что ты сейчас чувствуешь?
— Голод, — Тоня скривила губки. — Я кушать хочу, в животе пусто. Я не знаю, сколько я уже не ела…
— Кроме голода. Тебе хорошо? Весело? Грустно?
Тоня закатила глаза.
— Я не знаю, Пёсик. Я… Мне как будто, ну… — она зажмурилась, скорчив лицо так, будто наступила на затёкшую ногу. А её ноги почти наверняка затекли. — Я бы ещё что-нить взорвала, если честно, мне как-то вот не хватило… Ну, взрыв-то был хорош, да… Но как-то его мало…
— Ты хочешь ещё что-нибудь взорвать?
— Угу, очень… — Тоня подвела глаза к потолку. — Только Глаз, наверное, не позволит…
— И тебе обязательно, чтобы при твоём взрыве кто-то умер?
— Я не знаю!
— Но ты сказала, что без чужих смертей будет как будто бы «не то»…
— Так тебе же не понравится такой ответ…
— Сейчас речь не о том, какие ответы мне нравятся, а какие нет, — спокойно пояснил Пёс. — Нет правильных и неправильных в нашей беседе — есть только искренние и не совсем искренние. Я жду искренних. Тебе хочется, чтобы кто-то умер?
Тоня подождала, прежде чем ответить:
— Ага. Полицейские. Все.
Ничего не сказав, Пёс наклонился вперёд и протянул руки к верёвке, стягивающей тонкую Тонину руку. Развязал её очень аккуратно и почти заботливо. Освободив руку, Тоня расслабила её.
— Пёсик, — произнесла она, когда он взялся за вторую руку, — а мы кушать пойдём?
— Пойдём, дорогая, — послушно ответил Пёс. — На сегодня хватит вопросов.
Тоня еле заметно улыбнулась.
— Я тут думала недавно. Другие говорят, что просыпаются свободными. А почему я чаще всего просыпаюсь связанной? Зачем… Что я такого сделаю?
Наклонившись перед ней, Пёс распустил последний узелок на ноге и поднял голову.
— Ты не просыпаешься связанной, Тонечка. Тебя связывают — поэтому ты просыпаешься.
3.
Шутница молча жевала свой бутерброд с яйцом, изредка поглядывая на сидящего напротив неё Пса. Тот тоже без особого удовольствия ел картошку фри, попивал какую-то газировку из большого стакана, а ещё глаз с неё не спускал. Мало что было способно доставить Шутнице чувство комфорта и удовлетворения, но постоянная бдительность Пса точно их не приносила.
— Вкусно, спасибо, — холодно сказала она, дожевав сендвич, а затем удовлетворённо откинувшись на спинку кресла. Весь «Макдональдс», куда они пришли, был забит народом: люди сидели за столиками, толпились у кассы, толкались, показывали чеки, смеялись… Шутница злилась, что Пёс выбрал именно это место, чтобы покормить её.
Она может сама выбирать, куда пойти и что делать. Сиделка ей не обязательна. Глаз это наверняка знает, но всё ещё держит её за неуправляемого ребёнка.
— Когда мы пойдём к Глазу? — спросила она, скрестив руки на груди. Пёс ответил не сразу: подбирал наиболее расплывчатый вариант ответа или не хотел говорить, а может быть и то, и другое.
— Сегодня вечером, если он не будет занят.
— Я, типа… — Шутница наклонилась вперёд, понизив голос, чтобы никто её не услышал сквозь гам ресторана. — Я, типа, сделала всё, как он просил. «Речная тишина» в руинах. Я думала, ты сразу меня отведёшь к нему…
— У него много дел. Пока что он не готов с тобой встретиться.
— Много дел, да? А ты, значит, прохлаждаешься? — Шутница криво улыбнулась. Пёс никак не отреагировал на остроту. Мерзкий кретин, ему бы хоть каплю чувства юмора.
— Мои дела пока что — это смотреть, чтобы ты не натворила проблем. Ты или… кто-то ещё из твоих соседей.
— Они семья, — сердито одёрнула его Шутница, нахмурившись. Обычно ей было всё равно, кто как называет девчат, но одёрнуть эту пародию на воспитателя хоть в чём-нибудь очень хотелось.
— Конечно, — послушно согласился Пёс. — Семья. Я должен присматривать за каждой из вас. Чтобы вы не попали в неприятности.
Шутница стукнула локтём о стол, наклонившись к собеседнику.
— Мы не попадаем в неприятности, чувак. Мы их устраиваем.
Пёс ухмыльнулся.
— Полиция может устроить вам массу проблем, Шуточка. Чтобы этого не произошло…
— Полиция? Массу проблем? — Шутница громко хихикнула, от чего несколько человек, сидящих за соседними столами, даже обернулись. — Вспомни-ка, что именно сейчас лежит в руинах, и из-под завалов чего копы сейчас своих по частям собирают. Я повторюсь, Пёс: это мы в этом городе неприятности для всех остальных. И Глаз это знает.
Сколько уверенности и веселья было в глазах Шутницы, как она была уверена, что сможет поставить мир на колени! Пёс смотрел, не отрываясь, и осознавал, что именно в такие моменты ему становится ясно: несмотря на все свои смертоносные таланты, Шутница всё ещё бушующий неуёмный подросток, которому жизненно важно показать окружающим, чего она стоит, и что с ней нужно считаться. Просто так уж повезло, что у неё на руках оказался весь арсенал для того, чтобы сделать это.
Но Пёс знал и другое: мир, в котором они жили, ломал каждого, кто думал, что сможет с ним совладать. Особенно заносчивых подростков. Этот мир был не просто способен наказать Шутницу, у него были все карты на руках для этого. Это было неизбежно и неминуемо, как надвигающаяся гроза, и хуже всего было то, что, как и любой другой заносчивый подросток, Шутница была уверена в том, что эту грозу она сможет одолеть. И, как и любой подросток, она жестоко ошибалась.
— Что ж, — Пёс допил свою колу из большого стакана, шумно рыгнув в кулак. — Пойдём немного прогуляемся.
Он встал первым, накинув своё пальто. Шутница какое-то время молча смотрела на него, а затем поднялась, накинула синий пуховик, купленный Глазом, и недовольно сунула руки в карманы. Воплощение юношеского бунта, она нарочно отказывалась пользоваться молнией и надевать шапку. Поэтому, вздохнув, Глаз подошёл и застегнул куртку за неё. Наполовину — потому что знал, что если доведёт бегунок до подбородка Шутницы, та от злости попробует укусить его руку. Уже случалось.
Заботу от Пса Шутница, в отличие от всех остальных соседей, принимала за что-то оскорбительное.
***
Хохотушка осторожно держала Пса за руку, постоянно озиралась по сторонам, взирая на заснеженный город из-под капюшона. Ведя её по тротуару, Пёс рассеянно думал, насколько же этой девочке не подходит её имя. При нём Хохотушка всегда держалась тихо и замкнуто, даже улыбки не показывала. Впрочем, и агрессии, как Шутница, не проявляла, и не пыталась всё обратить в шутку, как Тоня. Она была будто бы маленькой девочкой, у которой всегда что-то своё на уме.
— Тебе не холодно? — спросил Пёс. Хохотушка посмотрела на него грустными глазами, но ничего не сказала. Если и было холодно, то от неё этого не выпытаешь, ни за что не скажет.
— А куда мы идём? — спросила она. По речи Хохотушку легко можно было отличить от других соседей: она говорила с паузами между каждым словом, как будто не вполне понимала, как они произносятся.
— Домой, — ответил Пёс.
Они подошли к дороге. На светофоре горел красный, и несколько человек уже стояли здесь, ожидая зелёного сигнала. Женщина с сумками, какие-то студенты, помятого вида мужик с огромным рюкзаком. «И я, — думал Пёс недовольно, — сорокалетняя дылда, идущая за руку с четырнадцатилеткой. Удивительно, как ещё менты не сбежались, подозревая меня в педофилии…»
— Глаза там не будет? — спросила Хохотушка.
По каким-то причинам она боялась Глаза. Пёс не помнил ни одного раза, чтобы она при нём появилась или с ним разговаривала. Видимо, у троицы был весь полный набор отношений к криминальному авторитету: Тоня обожала его, Шутница тоже, но с небольшой долей агрессии, а Хохотушка боялась даже думать о том, чтобы оказаться с ним в одном помещении.
— Если он там будет, мы просто позовём твоих сестрёнок.
Загорелся зелёный свет. Люди двинулись штурмовать полосчатый узор дороги, и Пёс с Хохотушкой отправились с ними.
— Ты боишься его?
— Он страшный.
— Разве он когда-то причинял тебе вред? Ты ведь выполняешь его просьбы.
Шагнув на высокий поребрик, Хохотушка задумалась, на секунду остановившись. Пёс потянул её за руку, и она снова пустилась в шаг.
— Я боюсь.
— Он ведь заботится о тебе. Он дарит тебе подарки. Он как папа, разве нет?
За долгое время Пёс понял, что лучшая манера речи для общения с Хохотушкой — как с маленьким ребёнком. Ласковая, спокойная и неторопливая. Только так она согласится отвечать на вопросы, не испугается и не замкнётся в себе.
— Помнишь, Глаз подарил тебе щеночка? Хороший же был, да?
— Послушный, — Хохотушка вдруг изобразила подобие улыбки, но не сомкнула зубы, а разомкнула, поэтому выглядело так, будто она показывает Псу что-то внутри своего рта. — Я взорвала его!
Не стоило обманываться её поведением: внутри маленькой Хохотушки скрывался настоящий маньяк, чудовище, склонное к хаотичному и непредсказуемому насилию, абсолютно равнодушное ко всему живому. Пёс в этом убедился, когда в нескольких своих ловушках Хохотушка использовала кошек и собак: вырываясь из пут или отзываясь на чей-то зов, они срывали чеку с гранат — и взрыв разносил их вместе с полицейскими машинами. Наблюдая за этим сквозь свою любимую белую маску, Хохотушка явно получала нескрываемое удовольствие.
И при этом она явно боялась Глаза. Настолько, что даже говорить с ним не отваживалась. Это настораживало Пса больше всего.
— Так почему ты всё же боишься Глаза?
— Он… странно смотрит, — призналась Хохотушка, снова спрятав лицо под капюшоном застёгнутого пуховика. — Он одноглазый. Как осьминог.
«Как осьминог… Вот это сравнение. Обязательно нужно сделать пометку в записях».
— А осьминоги страшные?
Хохотушка поёжилась, ничего не ответив. Стоило ли считать это как «да» или…
— Страшные.
Ассоциирует Глаза с животным, которого боится — вполне себе рабочий вариант.
— А плавать ты умеешь? — спросил Пёс.
Хохотушка резко помотала головой.
— Боюсь…
Пёс почесал подбородок. В целом, картина сходится: ребёнку, который боится плавать, часто кажется, будто что-то на глубине хватает его за ногу и тащит вниз. На этом фоне вполне понятно, почему Хохотушка боится Глаза: он похож на осьминога, а плавать она не умеет.
Они свернули во двор, шагая рядом по протоптанному снегу. Мимо прошла женщина с коляской, ребёнок в которой громко плакал и никак не хотел успокаиваться. Пёс невольно вспомнил одну из ловушек Хохотушки, в которой участвовала коляска, набитая взрывчаткой.
Чего у девочки было не отнять, так это изобретательности: она всегда знала, чего от неё могут ожидать, и часто игралась на этих ожиданиях, никогда не повторяя ловушку дважды. Использовав один раз коляску для активации взрыва, в другой раз Хохотушка сделала её просто отвлечением, пустой обманкой, тогда как взрыв активировало что-то другое.
Что же тогда было?..
***
В посёлке, где располагалась дача Стрельцовой, зимой почти никого не было. Заскучав в доме и как следует отоспавшись на мягкой кровати, Виолетта нашла в закромах старые сигареты. В доме курить не стала: отперла дверь, вышла на улицу, чиркнула спичкой и закурила, пряча сигаретку в ладони. Табак уже никуда не годился, но по сравнению с тюремным ощущался роскошно, как настоящие гаванские сигары.
Присев на холодное крыльцо, Ви выдыхала в воздух дым, смотрела в ослепительно голубое небо без единого облачка и чувствовала… как будто ничего не изменилось. Да, теперь вокруг неё не было решёток и тюремных стен, но что-то со взрывом «Речной тишины» осталось всё же по-прежнему. И ей это не нравилось.
И почему Стрельцовой взбрело в голову спасать её?..
Что-то холодное и мокрое ткнулось в ногу Виолетте. Вздрогнув, та оторвала взгляд от неба, и обнаружила возле себя пса. Мохнатая чёрно-белая овчарка с любопытством обнюхивала её, тыкаясь в участки кожи мокрым носом. Ошейника видно не было.
— Ты откуда такой? — ухмыльнулась Ви, потрепав пса за ухом. Тот послушно наклонил голову, искоса взглянув на неё. Мол — сама что ли не понимаешь, откуда? — Ты бродячий что ли? Ну? Чего пришёл? Кушать у меня не…
Она задумалась. Может, в доме Стрельцовой отыщется что-нибудь мясное?
Потушив сигарету, она отшвырнула её в сторону, поднялась, похлопав себя по ногам и сказала:
— Ну, заходи, шелудивый! Гостем будешь!
Посмотрев на неё снизу вверх, пёс громко гавкнул.
