Бомбардо

Первое, что ощущает Антон — это отвратительный запах сырости. Следом за ним приходит холод — мокрый и противный, сковывающий тело и вместе с тем помогающий вынырнуть из темноты, в которую оказался втянут затуманенный мозг. Волшебник открывает глаза и еще какое-то время пытается привыкнуть к ощущению собственного тела — потому что чувство такое, словно его перекрутили через мясорубку и только после этого выплюнули в реальный мир. Зрение проясняется не сразу — а когда проясняется, Антон с ужасом осознает, что он уже не в своей комнате. Он — в месте, которое ни разу не видел. Но примерно представляет, где именно сейчас находится. До ушей доносятся едва слышные звуки разбивающихся о каменный пол капель. Редкая вода падает с неровного потолка — рассыпается в нечастых лужах, которые отражают лишь сумрак и немногочисленные тени от парочки факелов, которые, кажется, горят за спиной у Шаста. Он, словно одна из капель, лежит на самом полу — в одной из чертовых луж, и промокшая, липнущая к телу одежда вызывает сейчас меньше всего тревоги. Потому что большую часть — воспоминания, за мгновение проносящиеся в голове. «Шеминов». Антон садится почти рывком — голову от этого ведет тупой болью, но парень лишь морщится и поворачивается в ту сторону, где висят те самые факелы. Зря. Потому что на стене напротив — не только пара жалких источников света, но и его друзья. Прикованные к камню железными цепями, сдавливающими запястья и вынуждающими висеть в воздухе — даже ноги до пола не достают. Так, будто подвесили каких-то кукол — жалких и безвольных, уже ни на что неспособных. Дима, Оксана, пропавшая гриффиндорка и Арсений. Все — без сознания, с плотно сомкнутыми веками и нечитаемыми выражениями вечного спокойствия на лицах. Антон чувствует тошноту — и проклятую дрожь по всему телу. Волшебники — бледны настолько, будто мертвы уже десятки дней. — Они живы, — доносится до ушей эхом голос, и Шаст, вздрагивая, тут же переводит взгляд к источнику. Шеминов стоит чуть поодаль — обводит прикованных к стене волшебников задумчивым взглядом, а после возвращает его к Антону. Рядом с ним — высокая стойка с чугунным котлом, от которого исходит едва заметный пар. — Где мы?.. — выжимает из себя Антон. Ужас распространяется по крови льдом — страхом за друзей, ощущением сырости огромного подвала с низкими потолками. Чертовым пониманием, что сейчас — тот самый конец. — В подвалах Хогвартса, — отвечает мужчина, подтверждая догадку Антона. — Это место было самым удобным вариантом, где прятать похищенных, — Станислав замечает встревоженность в зеленых глазах и хмыкает: — Я ничего с ними не делал, не переживай. Всего лишь наслал летаргический сон. От понимания, что его друзья пребывали в таком состоянии неделями — по телу вновь холодная дрожь. Но Шеминов, кажется, и правда не врет — Антон замечает, что волшебники все же дышат, да и никаких подозрительных следов на телах не видно. Самое важное — они действительно живы. Самые страшные догадки не подтверждаются — и это хоть и жалким, но облегчением. — Вы разгадали все правильно, Антон, — продолжает Стас, подходя ближе к заложникам и задерживая взгляд на Оксане, к которой оказывается ближе. — Точнее, вы просто узнали о предсказании. Там все верно расписано. — Что ты собираешься делать? — рычит Антон, сжимая кулаки. Хочется — вскочить. Уничтожить Шеминова голыми руками — оттолкнуть от друзей, освободить тех от пут, закончить весь этот хаос. Но сил хватает лишь на то, чтобы встретиться взглядом с этим человеком. Потому что — страшно. Чертовски. Этот липкий страх обвивает все тело — мешает дышать, заполняя сознание паникой и беспомощностью. Он не может сделать совсем ничего. Он так сильно хочет, чтобы все это было лишь кошмаром во сне, а не в реальности. Но — это реально. Потому что Шеминов улыбается до пугающего жутко — и подносит к бессознательной Оксане руку с ножом, который Антон не заметил вначале. — Исполнять предсказание, — отвечает мужчина, поднося лезвие к запястью волшебницы, — что же еще? Лезвие скользит плавно — неглубоко, но струйка крови тут же течет по бледной коже. Оксана морщится — боже, жива — но не открывает глаз, видимо, усыпленная слишком сильным заклинанием. В нос бьет запах металла — или это лишь фантомное ощущение от увиденного — и Шаст подрывается с места. Но Шеминов реагирует раньше — взмахивает палочкой, и Антона отбрасывает обратно на сырой пол, отчего с губ срывается хриплый стон. Очередной поток магии проходит болезненной волной по всему телу — и, когда Шаст наконец находит в себе силы вскинуть голову, видит, как метаморф легким движением собирает стекающую по руке кровь волшебницы в небольшой пузырек. — Прекрати! — рявкает Антон, когда Шеминов подходит к Диме. Паника стучит в висках — бьется сотней вопросов и желанием провалиться сквозь землю. Чтобы не слышать сбившегося дыхания друга, по запястью которого проводят лезвием. Чтобы не видеть, как алую жидкость собирают той же склянкой, что и перед этим, смешивая кровь его близких людей. Голос — дрожит, и Шаст чувствует, как хрип замирает в самом горле. Как легкие пережимает — и как на глаза наворачиваются слезы от понимания. Никто не придет. Он не сможет ему помешать. — «В год змеи грянет день, когда кровь четырех стихий смешается», — зачитывает пророчество Шеминов, пока подходит к гриффиндорке — проделывает все те же манипуляции, задумчиво наблюдая за тем, как алые капли помимо баночки падают на пол, смешиваясь с водой. — «День, в котором людские слабости откроют путь к бессмертной и бескрайней силе». Помнишь, — он оборачивается на Шастуна, слегка склоняя голову, — Антон? — Иди к черту, — шипит парень, последними силами заставляя себя вновь осесть на холодном полу — тело ломит, но сковывающее чувство страха позволяет этого почти не заметить. Шеминов усмехается, качая головой укоризненно — будто осуждает за отсутствие субординации — и медленно подходит к бессознательному Арсению. Он тормозит — а Антон забывает дышать. Мельком бросает взгляд на друзей — кровь на чужих запястьях вызывает ощущение тошноты. И от понимания, что это же сейчас произойдет с Арсом — все изнутри выжигается окончательно. — Не смей… — шепчет Шастун, сглатывая. Он звучит жалко — едва слышно, на грани истерики. Слезы так и не катятся по щекам — замирают где-то под веками беспомощностью, что выжигает душу дотла. Шеминов не отвечает — но взмахивает палочкой прямо перед лицом Арсения. — Вы оба заслужили узнать правду хотя бы сейчас. У Антона эта реплика вызывает лишь новую волну злости — а в голове крутится банально-отчаянное «мразь». Попов тем временем морщится, выдыхая рвано, и медленно открывает глаза. Потерянно озирается по сторонам мутным взглядом — а после натыкается на Антона, и взгляд за мгновения стекленеет, наполняясь воспоминаниями. — Шаст… — выдыхает тот хрипло, дергаясь всем телом и тут же морщась опять. Запястья — все еще пережимают оковы, и Арсений вскидывает голову, чтобы заметить их. Поворачивает голову к метаморфу — и глаза его расширяются. — Вы?.. — шепчет он. В его голосе — смятение и неверие. В брошенном на Антона взгляде — разгорающаяся наравне с паникой злость. Которая становится лишь сильнее, когда Арсений замечает подвешенных неподалеку от себя волшебников — и видит испачканный в крови нож в руках собственного преподавателя. — Сука!.. — рычит Попов, дергаясь вновь, будто может дотянуться до Шеминова и вцепиться ему в горло. — Это все ты!.. Профессор — тихо смеется, и этот смех эхом отлетает от подвальных стен. Вызывает по коже мурашки — и Шаст сглатывает, вновь пересекаясь с Арсением взглядом. «Прости меня, прости, Арс». Попов взгляда не отводит — смотрит пристально, и голубые радужки сейчас сквозят всеми теми же мыслями, что и внутри Антона. Тем же отчаянием и пониманием ситуации — но вместе с этим такой необходимой поддержкой среди чертовой тьмы. Держись. И Шасту в этот момент иррационально становится спокойнее — потому что Арсений жив. Потому что все еще рядом — пусть и скованный путами. Потому что, смотря в чужие глаза, все еще хочется верить, что они выберутся. Что они — справятся. Так ведь? Взгляд выходит быстрым, но помогающим — и Антон резким движением поднимается с пола, переводя разъяренный взгляд на Шеминова. Он не сдастся так просто. Как бы ни было страшно. Маг бросает на него короткий взгляд — видимо, оценивая, стоит ли колдовать вновь. Но Антон не двигается — лишь следит пристально за действиями Шеминова, который, хмыкнув, поворачивается к Арсению, разглядывая перекошенное от злости лицо. Но сквозь злость — наверняка видит отчаяние и чертов страх, а потому бледные губы метаморфа растягиваются в ухмылке. — Как ты похитил их? — хрипло спрашивает Арсений сквозь зубы, и Антон замечает, как тот дергает руками вновь — будто проверяя оковы на прочность. — Это было несложно, — хмыкает профессор, оглядываясь на подвешенных волшебников. — Не мне говорить вам о том, что самая главная слабость людей — их чувства. И на этой слабости очень легко можно играть. — Ты знал, что Оксана влюблена в Лешу, — шипит Антон, прищуриваясь и ловя взгляд Шеминова. — И ты обратился им, так ведь? — Именно так, — соглашается тот. — Выкрасть браслет из раздевалки во время тренировки — плевое дело, Шастун. О чем мечтают влюбленные девушки? В облике Щербакова мне стоило лишь предложить Оксане пойти на свидание — она, конечно, согласилась сразу же. — А у Димы — Катя? — оглашает их общие мысли Попов, и Шеминов кивает. Арсений шумно выдыхает, зло закусывая губу. — Сука, да как ты узнал?.. — Я удивлен, что она не рассказала вам, — Шеминов разводит руками преувеличенно театрально, но во взгляде всего на мгновение сквозит толика сомнения — правда, она тут же скрывается за надменностью и противной усмешкой. — Ира очень сильно мне помогла. — Что?.. — выдыхает Антон. Внутри колет — он панически смотрит на Арса, но тот тоже выглядит ошеломленным. Правда в следующий миг — хмурится, возвращая к Шеминову взгляд. — Что за бред ты несешь? — Она сделала это не по своей воле, Антон, не волнуйся, — улыбается противно метаморф, поворачиваясь к нему полностью и игнорируя реплику Арсения. — Знаешь, она ведь была в тебя влюблена. Так сильно, что искала утешения у меня… Бедная, бедная девочка, Шастун. Этого всего могло бы не быть, ответь ты ей взаимностью вовремя. Антон — сглатывает, опуская голову. Внутри колет сильнее — всей кашей из чувств и эмоций, среди которых разочарование, злость и презрение. Не только на Иру — в первую очередь на себя, следом за каждым чертовым словом. «Это я виноват». Потому что он, блять, не думал. Он должен был заметить — должен был поговорить с Кузнецовой, обсудить с ней все то, что творилось в ее душе. И пусть он вряд ли смог бы ответить на ее чувства — он все равно мог бы быть рядом, чтобы она… — Что ты с ней сделал? — проглатывая сожаление, резко поднимает голову Антон, встречаясь с холодным взглядом. Плевать. Не сейчас ему думать об этом — только не сейчас. — Ничего, — пожимает плечами мужчина, не отводя взгляда. — Ира умная девочка — обо всем догадалась. Она будет в порядке… через какое-то время. Нам ведь не нужны свидетели, так? Он резко оборачивается обратно к Арсению — тот рефлекторно пытается отклониться в сторону, когда Шеминов, быстрым движением засунув склянку в карман, подносит нож к чужому запястью. — Стой! Но Антон не успевает сделать и шага — вскинутая в его сторону палочка пускает поток магии, от которой староста, рыча, вновь падает на землю. В этот раз магия не ранит — просто давит тело так сильно, что даже на то, чтобы удержать себя на коленях, а не разметаться по полу, приходится бросить все свои силы. Тело немеет, но Антон вскидывает голову — и видит, как нож вонзается в бледную кожу Попова, пуская тонкую струйку крови. Арсений шипит — дергается под лезвием, отчего то входит еще глубже, и зажмуривается. Хочется кричать — но выходит только сдавленное рычание, потому что магия, кажется, перекрывает и связки. С трудом получается не опустить голову — против воли Антон не может оторвать взгляда от того, как темный маг, убирая палочку и заменяя ее склянкой, собирает и кровь Арсения. «Пошедшие за ним добровольно прольют свою кровь против воли — чистую кровь». Четыре чистокровных волшебника, насильно отдавшие свою кровь — прямо сейчас, здесь, перед Антоном. Он зажмуривается до боли, пока в голове эхом проносятся слова предсказания. По звуку чужих шагов слышит — Шеминов отходит от Арсения, подходя к той самой подставке. Шастун поднимает голову, все еще опираясь руками о камень, и смотрит на Арса. Тот, мельком взглянув на порезанную руку, опускает взгляд к Антону и поджимает губы, стараясь скрыть за этим движением собственную боль. «Я в порядке, Шаст», — говорит его взгляд, но Антон не способен поверить сейчас в эту ложь. — Откуда ты узнал о предсказании? — Антон заставляет себя посмотреть на профессора, не в силах думать о том, что внутри уже собирается осознанным будущим. Он должен что-то придумать — но слишком хорошо помнит слова пророчества. — О, это занимательная история, — усмехается Шеминов, заливая кровь в котел. Дым, исходящий от варева — он успел его приготовить, пока Шаст был в отключке? — на секунду окрашивается алым цветом. Все-таки зелье — с причиной кражи ингредиентов они угадали. — Мне рассказал об этом Илья. — Макаров? — выдыхает Попов, и Шеминов кивает. — Мы с ним друзья еще со школьных времен, — рассказывает он, пряча равнодушный взгляд в жидкости. — И как-то раз он поделился со мной тем, что прорицатели нашли ужасающее пророчество. Тогда об этом все Министерство гудело — неудивительно, что сотрудники тоже обсуждали пугающую информацию с близкими. — Так ты поэтому решил воплотить его?.. — понимает Антон. — Но как ты… — Да, я услышал об этом от Ильи, а после пробрался в Отдел Тайн, — хмыкает самодовольно профессор. — Правда, все равно пришлось подождать несколько лет после. — Но ты же подставил его, — шипит Арсений, и Шеминов, будто забыв про волшебника, бросает на него быстрый взгляд. — И? — равнодушно отвечает он, подхватывая с подставки рядом железный бокал, больше похожий на кубок, и набирает в него зелье. — Да, к Макарову было много вопросов тогда. Но никто ничего не смог доказать. А между дружбой и великой силой только дурак выберет первое. — Какая же ты мразь, — выплевывает Антон, и Шеминов тихо смеется. — Поэтому Макаров сбежал? — догадывается Арсений, и лицо его бледнеет еще сильнее — Антон панически осматривает глубокую рану на запястье, из которой все еще течет кровь. — Потому что подумал, что его снова подозревают, ведь предсказание начало сбываться? — Никто не хочет в Азкабан, — подтверждает Шеминов. — Илья хоть и кажется суровым магом — но на деле тот еще трус, — он морщится почти презрительно, и Антону иррационально становится Макарова жаль — от того, что тот пригрел на шее такую змею. — Представьте, что к вам заявились бы с утверждением, что вы — преступник? Любой адекватный человек будет бояться последствий. Потому что доказать свою невиновность — почти невозможно, особенно, если все улики сходятся на тебе. И тут Антон понимает — если Шеминов все это время получал информацию от Иры, то… — Ты накрутил его? — догадывается парень, и по усмешке профессора понимает, что попал. — Ты ведь знал, что мы подозреваем его! — Конечно, — склоняет голову мужчина. — А Илья делился со мной опасениями по поводу всей этой ситуации. Вбить ему в голову то, что за ним могут прийти в любой момент, труда не составило. — Отсюда — побег, — заканчивает мысль Арсений, презрительно морщась. — Я не был уверен, поможет ли мне это, но… помогло, — соглашается Станислав. Оставляет кубок на подставке и отходит от котла в несколько шагов, становясь между Арсением и Антоном. Мужское лицо вмиг теряет все прежние признаки насмешки, становясь непроницаемо-холодным. — Что-то мы заболтались, ребята. Антон давит в себе злобную дрожь — смотреть на Шеминова снизу вверх оказывается до жалкого отвратительно, но подняться мешает чертово заклинание. Однако Шастун смотрит в чужие глаза — видит ту самую жгучую опасность, в этот раз настоящую, и тело сковывает под воспоминаниями последних слов пророчества. «Отданная добровольно жизнь того, кто не должен был колдовать, завершит ритуал». Арсений, кажется, понимает эту паузу так же — дергается вновь на стене, будто пытаясь вывернуть руки из оков, и шипит так яростно, что каждое слово буквально режет пространство: — Антон, не смей! Что бы он ни сказал… Шеминов цокает, закатывая глаза — и резко оборачивается к Арсению, взмахивая палочкой. Следующие слова выходят мычанием — губы Попова сжимаются в тонкую линию, склеиваясь под магией и лишая способности говорить. — Так вот, — профессор вновь бросает взгляд на Антона, медленно возвращаясь обратно к Арсению — тот агрессивно мычит, одним лишь взглядом выражая желание оторвать мужчине все конечности разом. — Вернемся к последнему условию. Ты ведь знаешь, дорогой, что я попрошу тебя сделать… Знает. — А если я откажусь? Антон знает, что услышит в ответ. — Тогда твои близкие люди умрут. Мужчина приставляет палочку к шее Попова, шепча: — Круцио. Арсений взвывает — ударяется затылком о стену, корчась в конвульсиях и сжимая ладони над цепями в кулаки. От напряжения рана на запястье расходится — заливает бледную кожу новыми алыми струями под душераздирающие стоны и крики, остановленные только тем, что рот заклеймен заклинанием. Остановись… — Хватит! — отчаянно кричит Антон, но все, что выходит — это лишь оцарапать ногтями каменный пол, дрожа всем телом. Пожалуйста, прекрати… Антон чувствует, как горло сдавливает вновь — но не может оторвать взгляда от чертовой пытки, которую Шеминов и не собирается прекращать, упиваясь отчаянием в зеленых глазах. …прошу! В голове — всплеском взгляд голубых глаз и чужие прикосновения, эмоции и слова. Всплеском — все прошедшие месяцы. Человек, который внутри выжженным клеймом слишком сильно. Арсений — который сейчас кричит от боли из-за него. И брошенный всего на мгновение взгляд — полный отчаяния и мольбы, который тем самым перепачканным в крови ножом по остаткам души. Антон тихо воет — уже куда-то в пол. Шепчет бессмысленные «хватит», «не надо» — но знает, что ни черта не поможет. Потому что Шеминов не лжет — и Арсений действительно первым умрет в страшных муках, если Антон не… В следующий миг все затихает — Шеминов опускает палочку, и среди сырых стен слышится только перебойное дыхание почти отключившегося Арсения. — Одна жизнь против четырех, Антон, — произносит Шеминов холодно. — Выбирай. Нет даже чертовых слез — лишь сухое отчаяние. В тот момент, когда Антон поднимает взгляд на Арсения — на измученное лицо и побледневшую кожу, размазанную по руке кровь. Когда ловит чужой взгляд своим — и видит в голубых радужках осознание произнесенных слов. Все же, за это время они успели научиться понимать друг друга без слов. И оба знают, что ответит Антон. — Прости, Арс… — шепчет Шастун, горько усмехаясь. Магия, опутывающая тело, исчезает — тяжесть больше не давит на мышцы, и Антон медленно поднимается, отводя от коллеги взгляд. Слышит чужое отчаянное мычание, заглушенные магией крики — но заставляет себя не смотреть. Потому что знает, что увидит в чужих глазах. «Не смей». И боль от собственного решения распространяется по телу, как яд — иссушает, оставляя неприятную горечь. Горечь несказанных слов, невыполненных обещаний — и несбывшихся «а что, если…». Антон так сильно не хотел умирать. Но хватает всего одного взгляда на страдания Арса — и сомнений не остается. Потому что он не позволит погибнуть ему. И своим друзьям — тоже. Даже, если цена за чужую свободу — его сраная жизнь. — Я согласен, — глухо произносит Антон. Шаги подходящего к котлу Шеминова уже не вызывают мурашек. Мужчина подхватывает кубок и подходит ближе к студенту — протягивает окровавленный нож, и Антон встречается с чужим пристальным взглядом. — Правильный выбор, Шастун. Профессор передает в дрожащие руки кинжал — но Антон уже не слышит его слов. Лишь рассматривает измазанное в крови лезвие, чувствуя, как сердце режут уже сейчас — чужие мычания со стороны стены, звуки лязга цепей, которые Арсений пытается сорвать. И Антон все же поднимает взгляд вновь — только уже на Попова. И иногда даже отсутствие слов позволяет услышать. «Пожалуйста, нет!» «Не делай этого!» «Остановись!» Шаст сглатывает, сжимая нож в руке крепче — сухое смирение трескается под взглядом чертовых голубых глаз. Трещит по швам так же, как и всегда — еще с самой первой их встречи. Ему так сильно хочется попрощаться нормально. Хочется сказать тысячи чертовых «прости». Хочется успокоить воспаленный ужасом и отчаянием взгляд. Хочется огладить содранную на запястьях кожу, залечить кровоточащую рану, но… Не всегда все складывается так, как было бы правильно. Антон уверен только в одном — он бы не отмотал время вспять. Даже, если бы был шанс сохранить свою жизнь — никогда. И сейчас самое время жалеть — но он не жалеет. В конце концов, Шеминов в чем-то прав. Даже, если Арсений есть чертова слабость — это была лучшая слабость за всю его жизнь. Антон в последний раз улыбается ему — слабо, но искренне. Вкладывая то самое пресловутое «прощай». Потому что Шаст знает — Арсений обязательно справится. Даже, если и без него. — Отключи его, — просит твердо Антон, переводя уже не дрожащий взгляд на Шеминова. — Пожалуйста, Стас. Пожалуйста, не дай увидеть мою смерть. Погрузи в летаргический сон, отключи сознание — сделай хоть что-то, потому что иначе я просто не вынесу. Потому что, если уж умирать — то так, чтобы не оставить на других шрамов. — Как скажешь, Антон. Мычание затихает под следующим взмахом палочки — и Шаст дрогнувше усмехается, поднося лезвие к собственному запястью. Шеминов подставляет под его руку наполненный темным варевом бокал, чтобы словить капли чужой уходящей жизни. Арсений его простит — обязательно. Снова научится жить без него — своей жизнью, а не навязанной другими людьми. Друзья простят тоже. Обязательно примут его поступок, и их счастливые жизни будут тем, ради чего Антон откажется от своей. Ляйсан наверняка объявит в школе траур — но простит тоже. Простит отсутствие благодарности, которую он так и не успел выразить, но никогда не переставал чувствовать. Катя — простит его за очередную жертвенность и за то, что больше не с кем будет готовиться к поступлению в академию мракоборцев. Дима — простит за то, что он не разделит с ним радость исполненной мечты и рассказы о возлюбленной, что волею судеб оказалась так далеко. Ира — простит за равнодушие, и когда-нибудь за чашкой чая с новой любовью поймет, почему в их истории все сложилось именно так. Щербаков будет сожалеть о хорошем ловце — но простит, потому что в школе еще десятки талантливых летунов. Матвиенко простит за то, что разбил жизнь его другу. Простит — и обязательно поможет Арсению справиться. Дорохов и Бебур, Руслан и Гудков — они простят ему то, что он больше к ним не приедет. Эд, наверное, так и не узнает о его смерти — но, если узнает, простит тоже. Родители простят Антона за то, что он окажется рядом с ними так рано. Антон, обязательно, простит себя сам. Простит за то, что отказался от собственной жизни. Потому что его жизнь стоила того, чтобы за нее умереть.

***

— Отключи его. Пожалуйста, Стас. «Не вздумай, сука! Не смей!» Арсений дергается всем телом вновь — цепи пребольно врезаются в запястья, обжигая содранную кожу, но ему наплевать. Наплевать — потому что этот придурок действительно принимает нож из рук Шеминова. Потому что — готов умереть. Арсений воет, рычит — но Антон уже не смотрит на него, выбирая прекратить пытку. Опять, черт возьми, делает это — заботится даже на грани собственной смерти. Просит этого мудака отключить сознание Арса, чтобы он не увидел. Да только это — ничего не изменит. Потому что Арсений не может с ним согласиться. Он никогда, блять, не будет на это согласен. И эта чертова улыбка — этот хоть и потухший, но решительный взгляд зеленых глаз, в котором спрятано больше, чем Антон когда-либо мог сказать вслух. Этот спрятанный внутри страх — нежелания умирать. Но готовности сделать это. Ради близких. Ради него. Арсению хочется выть — от ужаса и понимания, что он не успеет. Что Антон его не послушает — даже если услышит слова, а не прочитает их в полном ужаса взгляде. Что Антон все же оставит его. И в эту секунду, после чертового «отключи» — понимается слишком многое. Даже, пожалуй, то, почему Антон поступает именно так. Потому что, будь у Арсения возможность забрать сейчас эту участь себе — он согласился бы не раздумывая. — Как скажешь, Антон. Вскинутая в его сторону палочка — очередным пониманием. Нет. Не сейчас и никогда больше — он не позволит Антону просто так умереть. Арсений рычит, когда чувствует в груди боль — такую сильную, будто изнутри вырывается пламя. Дергает руками вновь — в этот раз сильнее, распространяя по крови чертово «не позволю» — не позволит чужой магии взять сейчас верх, не позволит себе отключиться. Не позволит — произойти тому, что потом будет уже не исправить. Звук упавшего на каменный пол кинжала теряется в звуке ломающихся цепей — те осыпаются вокруг, но Арс не слышит совсем ничего. Только — стучащую в ушах собственную магию. Чувствует жжение на губах— и на кончиках пальцев, когда, едва коснувшись ногами пола, направляет руки в сторону Шеминова, уже пьющего дьявольский напиток с отобранной кровью, все с той же отчаянной мыслью. «Не позволю!» Метаморф взвывает и, оступаясь на ровном месте, рушится на пол — мужчина хрипит, хватаясь за собственное горло, словно в попытках скинуть удавку, но лишь царапает ногтями кожу на шее. Кубок падает на пол с глухим звоном, проливая на каменные плиты алую жидкость. Арсений бросается к оседающему на пол Антону — успевает подхватить до того, как тот, уже закрывший глаза, совсем валится с ног. Собственная кровь перемешивается с чужой — пачкает одежду и пальцы, которыми Попов судорожно пытается зажать глубокий вертикальный порез на бледном запястье Антона, который тот нанес себе сам. Не успел. — Антон!.. — хрипло шепчет Арсений, и голос его едва слышно из-за чертовой дрожи. — Прошу, блять, нет, Шаст… Антон — совсем не тяжелый, и Арсений аккуратно опускает чужое тело на пол, падая на колени рядом. Пережимает одной рукой кровоточащую рану, перемазываясь в крови, пока другой хватается за чужую скулу, будто в попытке удержать чужую жизнь. — Пожалуйста, Шаст, пожалуйста… Собственные руки дрожат — Арсений бросает бесполезные попытки пережать рану, уже двумя руками обхватывая с каждой секундой все более бледнеющее лицо Шастуна, когда тот, рвано выдохнув, открывает глаза. В помутневших зеленых глазах — мелькнувшее облегчение, которое следом замирает на бледных губах слабой улыбкой. — Арс… — хрипит тот, и Арсений резко подается вперед. Он утыкается лбом в чужой лоб — шепчет какие-то глупости вроде «все обязательно будет нормально», пока отчаянно гладит перемазанные кровью щеки. Невесомо касается губами скулы вслед сорванному дыханию — и чувствует, как помимо жжения изнутри становится горячо и собственному лицу. Чертовы слезы, чертя дорожки, срываются по щекам вниз — и Арсений трясется всем телом, сжимая в своих руках еще живого волшебника. — Пожалуйста, Антон, ты не можешь… Ты не можешь меня оставить. Ты не можешь уйти. Чувствует, как к щеке прикасаются — это Шаст здоровой рукой пытается вытереть перемешавшиеся с кровью слезы. Арсений от этого жеста болезненно стонет — и обхватывает чужую ладонь двумя руками, слегка отстраняясь, чтобы замыленным от слез взглядом взглянуть в чужие глаза. Шастун — чертов блядский Шастун — улыбается. — Прости меня, — шепчет он, и Арсений отчаянно трясет головой. — Нет, блять, Антон, не смей извиня… — Тшш, — тихо, на грани слышимости. Он ведь не заслужил этого — не заслужил, блять, совсем. Кто угодно, но не Антон — не тот человек, который так рвался спасать других. Который каждый день выбирал проживать эту чертову жизнь, а не сдаваться под ее натиском. Который выбирал улыбаться тогда, когда рушился мир — когда исчезали последние смыслы и шансы. Который любил эту сраную жизнь со всей ее чернотой — и всегда выбирал оставаться собой. Только не он. Арсений — прижимается к чужой ладони щекой, все также не отпуская. Смотрит в чертовы зеленые глаза — где свежескошенная трава почти выцвела, но все еще сияет лишь для него — и уже не сдерживает отчаянных всхлипов. — Единственное, о чем я… жалею, Арс… — Антон проводит большим пальцем по его щеке, с трудом выговаривая слова глухим шепотом. — О том, что… отпустил твою руку. О том, что так и не успел сжать ее вновь. — Придурок, — выдыхает Арсений, сжимая чужую ладонь до боли и закрывая глаза, потому что очередная порция слез катится по щекам. — Боже, блять, какой ты придурок… Он подается вперед, так и не отпуская чужой руки — целует в совсем побледневшую кожу щек, куда-то в висок. Отчаянно, торопливо — выхватывая последние надежды в этих касаниях. Касается губ — холодных до жути — почти невесомо. — Это несправедливо, Шаст, — шепчет Попов, и ответом служит слабая усмешка. Несправедливо, что я так теряю тебя — тогда, когда наконец нашел. Арсений чувствует, как слабеет рука Антона в его хватке — он уже держит ее на весу сам. Закрывает глаза и прижимается к чужому лицу, лишь бы чувствовать на собственной коже постепенно сходящее на нет дыхание. Где-то за их спинами раздается хриплый, яростный голос: — Ты опоздал, Арс-сений, — шипение выходит прерывистым — видимо, из-за магии, которая все еще душит Шеминова. — Он ум-мр-рет, и я… получу силу… — Заткнись! — рявкает Арсений, вжимаясь в Антона сильнее. Тот от громкого голоса даже не дергается — лишь дыхание сбивается почти насовсем, и Арс тихо воет. «Прости меня, Шаст. Прости. Я не смог тебя уберечь». В тишине подземелья резким звуком слышится птичий крик. Арсений поднимает голову в сторону источника звука — чтобы в следующее мгновение изумленно выдохнуть. «Флейм?..» Феникс кричит вновь — приближается из темного коридора, конца которому не видно, за пару мгновений. Опускается прямо на грудь Шастуну, сдавливая промокшую одежду длинными когтями — и Арс отшатывается, чтобы не быть задетым взмахом крыльев, но руки Антона не отпускает. Феникс смотрит на Арсения — а после закрывает глаза, складывая крылья. Алые перья загораются пламенем, в секунду расползающемся по всему телу. Феникс вспыхивает, словно пропитанный керосином факел — и высокий гортанный крик птицы эхом разносится по подземелью. «Фениксы могут отдать свою возможность перерождения человеку — но тогда уже никогда не будут возвращены к жизни». Могущественная птица, владеющая властью перерождения — она горит так красиво, что Арсений теряет дыхание. Пламя касается его рук, сжимающих чужую ладонь — но не обжигает совсем. Неужели?.. Последнее, что видит Арсений среди пламени — это пронзительный взгляд черных глаз. Те поглощаются пламенем за мгновение до того, как оно исчезает, остатками магии впитываясь в грудь побледневшего Антона. Вокруг не остается ни пепла, ни перьев — все исчезает, словно видение, и Арсений еще пару секунд неверяще смотрит на другую руку коллеги, где постепенно затягивается смертельная рана. А потом — Антон дергается, хрипло выдыхая, и открывает глаза. — Арс?.. Голос теряется в топоте бегущих вокруг них ног — Арсений лишь краем глаза замечает черные одежды и с трудом слышит разъяренный рык Шеминова, которого окружают прорвавшиеся в подземелье мракоборцы. Арсений — утыкается в чужую грудь, глухо смеясь и чувствуя, как окольцованные пальцы зарываются в его волосы, прижимая к себе. Теплые пальцы.

***

Антон невнятно мычит, когда, сразу же по пробуждении, оказывается зажат со всех сторон в кольцо крепких объятий. — Бля, ребята, вы меня так убьете… — Хватит нам твоих смертей! — цедят в самое ухо. — Придурок, блять, — гундит знакомый голос с другой стороны. — Антон, мы тебя оставили всего на парочку месяцев! — а этот голос звучит позади, куда-то в макушку. Шаст тихо смеется — отчаянно радостно, пытаясь вжаться одновременно во все тела, облепляющие его. Потому что голоса — узнает. Друзья наконец отцепляются от бедного парня на больничной кушетке — но кучкуются сразу же прямо напротив, присаживаясь на корточки перед откинувшимся обратно на подушку Антоном и не переставая его касаться. Дима — сжимает плечо. Оксана — бережно обхватывает ладонь. Варнава — кладет руку на выступающую под одеялом коленку. — Ребята… — шепчет Шастун, сглатывая непрошенный комок в горле. Оксана и Дима — прямо напротив. Улыбаются ему так ярко, как улыбались и раньше. Они — живые. Здесь. В безопасности. И он — живой тоже. — Я охренел, когда нам рассказали!.. — эмоционально взмахивает руками Поз, едва не снося активной жестикуляцией собственные очки. Ребята верещат напропалую — неверяще смеются, задают кучу вопросов, уточняют детали. Антон улыбается — как дурак — и отвечает с заметными подтупливаниями, но… Он так чертовски счастлив в этот момент. — Кать, а… — он переводит взгляд на Варнаву, которая, устав сидеть на карачках, усаживается прямо на постель, совершенно бесцеремонно сдвинув ноги друга. — А что было в подземелье… потом? Я помню только, что отключился. Пусть картинки прошедшей ночи — он же не спал больше суток? — восстановились в памяти уже достаточно ярко, но… Последнее воспоминание — это тяжесть чужого тела и глухие, облегченные маты в самую грудь. «Сам ты придурок, Арсений», — с улыбкой вспоминает обвинения Шаст, пока Катя растягивается в довольной усмешке, отвечая: — О-о-о. Это, короче, полный пиздец. Все началось с того, что Ира вчера днем попросила меня подмешать вам в чай отслеживающее зелье… Ага, значит, Шаст действительно спал всего пару часов, а не месяц — это чудесно. — А где она? — тут же обеспокоенно оглядывается по сторонам Антон, и Катя цокает такому перебиванию. — Она в порядке. Отлеживается в Башне — Шеминов и на нее напустил летаргический сон. — Но вы же тут? — не понимает Шастун, и друзья косятся друг на друга слегка виновато. — Ну-у, как бы тебе сказать… — бормочет Оксана, закусывая губу. — Она еще… не готова с тобой говорить. Или ты не знаешь? — приподнимает брови девушка, и Шаст тяжело выдыхает. Точно — Ира ведь была для Шеминова тем самым информатором и наверняка сейчас переживает из-за собственного предательства. Но… — Мне все равно, — честно отвечает Антон, мягко улыбаясь и ловя удивленные взгляды друзей. — Я знаю, что она сделала это не по своей воле. К тому же, — он возвращает взгляд к Кате, у которой на губах играет хитрая улыбка, — она ведь помогла нам, да? — Да, — соглашается девушка, и все с облегчением выдыхают. — Так вот, не перебивай! Варнава рассказывает все, что произошло за эти сумасшедшие сутки. План Утяшевой и Иры был безумен, но достаточно прост — и в том и гениален, потому что Шеминов, не ожидавший такой двойной игры, повелся по всем фронтам. Сразу же после разговора с Ляйсан Ира отправилась к Варнаве — договариваться о том, чтобы вечером та подлила в общий чай зелье. Утяшева тем временем созвала собрание преподавателей, на котором объявила, что было совершено еще одно нападение, не увенчавшееся успехом, и потому с завтрашнего дня все ученики будут перемещены в Большой Зал, чтобы за ними неустанно следили мракоборцы, что, конечно, уже согласовали с Министром. Нападение она объяснила догадкой — фальшивой, конечно — что защитный купол вокруг школы мог быть наложен неправильно, а, значит, Макаров снова пробрался в школу и представлял для учеников опасность. Также сказала и о том, что после вечернего патруля мракоборцы будут караулить у входов в общежития — именно вечером, потому что Кузнецовой нужно было время на исполнение своей части плана. Ее часть заключалась в том, чтобы после договора с Варнавой разыграть перед Шеминовым роль обиженной и отчаявшейся женщины — и Ира справилась с этим прекрасно. Сбитый с толку информацией про обеспечение тотальной безопасности учеников профессор не только поверил девушке, но и сыграл точно по предполагаемому сценарию — обратился Кузнецовой и проник в общежитие старост, чтобы выждать удобный момент. Теперь Антон понимает, почему Ира, почти никогда не отказывающаяся от компании, вчера не захотела пить с ними чай — это просто была не она. Отправленный в Башню Старост с сообщением мракоборец был в курсе плана — и должен был проверить, сработала ли наживка. Если бы тогда к нему вышла настоящая Кузнецова — та бы обязательно произнесла фразу «это точно безопасно, сэр?», о которой они договорились с Утяшевой. Но фраза произнесена не была — а, значит, все шло по плану, и темный маг уже был среди старост. Ира с Утяшевой не знали точно, кто именно выпьет чай — просто отчаянно надеялись, что если этого не сделает Шеминов в лице Кузнецовой, то — хотя бы Антон или Арсений. Ляйсан с облегчением выдохнула в тот момент, когда на магическом листе, заговором связанным с зельем, появились сразу две точки, обрисовывая вокруг себя карту замка. Таким образом замдиректора смогла следить за перемещениями старост — и вовремя заметила тот момент, когда из Башни волшебники переместились в подземелья Хогвартса. Дежурящий на входе в Башню мракоборец был, конечно, обездвижен преступником — но ему и так заранее было дано указание не сильно сопротивляться, ведь еще предстояло выяснить, где заточены пропавшие жертвы. А они были близко — подумать только, все было так просто. Но почему их не находили? Ляйсан поняла это тогда же, когда вместе с мракоборцами отправилась к цели — вход в тот самый подвал, в котором этой ночью оказались не только жертвы, но и Антон с Арсением, был заблокирован искусной темной магией. На том, чтобы банально найти это место, они потеряли кучу времени — и разобрались только благодаря карте, потому что внешне проход выглядел лишь продолжением стены. Потому, собственно, мракоборцы ничего и не нашли в первый раз — когда только прибыли в школу и обыскивали каждый угол в поисках не то затаившегося Макарова, не то пропавших студентов. Время было потеряно — сложность была не только в нахождении заблокированного колдовством прохода, но и в снятии заклинания. Из-за этого все чуть не вышло из-под контроля — но ситуацию спас неизвестно как нашедший их Флейм. Утяшева о питомце Антона знала прекрасно — а потому с трудом подавляла панику, наблюдая за тем, как феникс курсировал в узком коридоре, пока волшебники срывали защиту. За тем, как тот первым ворвался в темный коридор — и отчаянные птичьи крики в тот момент навевали стойкое ощущение ужаса. Но они их нашли. Флейм успел спасти своего хозяина, а мракоборцы — схватить Шеминова прежде, чем действие пробудившейся истинной магии Арсения спало. — Стоп, — выдыхает Антон, хмурясь и с недоверием осматривая друзей, — Арсений что — колдовал без палочки? Он этого момента не помнит — потому что уже почти отключался. И в том состоянии, конечно, не смог удивиться, что Попов каким-то образом выбрался из оков и оказался рядом — но зато сейчас… — Ага, — усмехается Варнава, и в глазах ее горит непривычная по отношению к Арсению гордость. — Прикинь? Твой парень теперь мега-маг. — Что? — синхронно ахуевают Оксана с Димой, глядя то на Варнаву, которая тут же «ойкает», то на удивившегося не меньше Шастуна. — Парень? — теряется Суркова, смотря на друзей так, будто они умалишенные. — Попов? — в таком же тоне вопрошает Дима. Антон тихо смеется, пряча стремительно краснеющее лицо в ладонях. Видимо, о таких деталях Варнава друзьям рассказать не успела… Ведь на момент пропажи ребят — они с Арсом все еще были заклятыми врагами. Впрочем, Антон об этих деталях тоже особо много не знает — он Арсения, банально, еще не видел, и они не успели ничего обсудить. — Я потом объясню, — кое-как выдавливает из себя Шастун, теряясь между желанием продолжать смеяться от абсурдности или же выть от неловкости. — Так что там, Кать, дальше? Девушка ловит блеснувший угрозой взгляд друга — «я тебе это припомню еще» — и сдавленно хихикает, пожимая плечами. — А что дальше? Шеминова схватили, уже увезли в Азкабан. Зелье, конечно, потеряло свою силу — ты же не умер, — девушка замечает, как тускнеет взгляд парня, и закусывает губу. — Черт, Флейм… Мне так жаль. — Это очень печально, Шаст, — тяжело выдыхает Оксана. Позов сочувствующе поджимает губы. Антон выдыхает тоже — прикрывает глаза на секунду, чтобы уже в следующий миг улыбнуться. — Я… Очень благодарен ему, — наконец произносит Антон, открывая глаза и рассматривая потолок. — Он подарил мне еще один шанс. Если бы не он, то… Нет, не будем об этом. Я, наверное, сам еще не понял до конца всего, что случилось. Друзья отвечают активными кивками — в конце концов, почти все тут ничего не поняли до конца. Да и то, что Антон своего феникса любил — как бы халатно порой по-дурости и ни относился — известный всем факт, и после такой тяжелой ночи не хочется давить себя еще сильнее грустными мыслями. Антон с этой потерей — справится. Ведь кому, как не ему, понимать — иногда собственная жизнь стоит того, чтобы ее отдать. Друзья говорят с ним еще какое-то время — успокаивают друга в том, что ничего страшного Шеминов с ними не делал. Последнее, что ребята помнят — это «клоны» тех людей, в которых обращался темный маг, и собственное согласие пойти с ним. Дальше — проснулись уже в больничном крыле, куда через какое-то время пришли Утяшева на пару с Ирой, которую нашли в комнате профессора ЗоТИ сразу после визита мракоборца в гостиную старост, и ввели их в курс дела. Пока они болтают, к ним заходит и та самая гриффиндорка — Антон до этой секунды помнил лишь ее бледное лицо, когда та была прикована к каменной стене, но сейчас искренне радуется улыбке на чужом лице. Девушка эмоционально благодарит Антона за собственное спасение — видимо, слухи по школе разнеслись достаточно быстро — и Шаст снова неловко смеется и прячет смущение в ладонях. В конце концов, он — не сделал почти ничего. За эту цитату на него обрушиваются маты и подзатыльники от друзей — которым, естественно, похер, что он тут главный больной — и Антон наконец прощается с ними на время, потому что Утяшева строго-настрого запретила самому активному старосте покидать больничную койку до тех пор, пока вечером лекарь не проведет полный осмотр. Антон тормозит Варнаву, легко прикасаясь к ее руке — она уходит последней, конечно же, замечая, что почти все время их разговора Антон то и дело оглядывался по сторонам. — Кать, а где?.. — неуверенно шепчет тот, потому что друзья еще недостаточно далеко отошли. — Арс сказал, что будет правильным, если сначала ты увидишь ребят, — улыбается волшебница, и у Антона от чужого «Арс» в груди иррационально тепло. Выходит, Катя на того больше не злится — раз уж зовет его так. — Я позову его, — обещает она, наклоняясь и оставляя на лбу друга мягкий поцелуй. Антон — кивает, провожая друзей, которых Варнава нагоняет, взглядом до самых дверей. Переводит взгляд в потолок — но буквально через пару минут слышит, как входная дверь в больничное крыло хлопает вновь. Пациентов кроме него здесь нет — Шаст уже успел заметить — а потому сомнений, кто и к кому пришел, не остается совсем. Под дверью ждал, что ли, все это время? Антон слушает тихие шаги до тех пор, пока они не прерываются возле его кровати — но глупой улыбки все это время сдержать не может — и наконец переводит взгляд на визитера. Арсений — замирает буквально в шаге, смотря то ли взволнованно, то ли взбешенно, то ли радостно. Чужие эмоции сменяются в голубых глазах одна за другой — и Шаст тихо прыскает, на что Попов закатывает глаза, присаживаясь на кровать, и сразу же цепляет чужую ладонь своей. — Придурок, — беззлобно говорит он, и на его губах все-таки появляется улыбка. Антон, не переставая улыбаться, сжимает ладонь в ответ — и шепчет почти, на грани слышимости: — Выходит, я все же не отпустил твою руку? Арсений — выдыхает судорожно, и взгляд голубых глаз тут же мрачнеет. Антон знает, что тот вспоминает — потому что и самому становится жутко от осознания, что он всего пару часов назад почти… Умер? Но кожа на запястье — целая, бледно-здоровая, даже без шрамов. А где-то в груди — пламя собственного феникса, подарившее новую жизнь и еще один шанс. — Я никогда больше не позволю тебе ее отпускать, — твердо говорит Попов, одним движением склоняясь вперед. Антон выдыхает прямо в чужие губы — а следом чувствует чужой поцелуй так сильно, что пресловутое дыхание сбивается к черту. Не такой, как в том подземелье — не отчаянный и короткий — а долгий и чувственный, затягивающий в пелену взрывающихся внутри чувств. Черт возьми, пожалуй, его нелепая попытка подохнуть явно стоила этого. Арсений нежно гладит его по щеке, напоследок прикусывая нижнюю губу — еще успеем закончить — и отстраняется, открывая глаза и усмехаясь. — Ты достаточно пришел в себя для того, чтобы выслушать лекцию о том, какой ты идиот? — уточняет эта голубоглазая сволочь, хитро прищуриваясь. Антон заходится в тихом хохоте. — О нет, Арсе-ений, я так плохо себя чу-увствую… — тянет он и сжимает чужую кисть крепче. Попов не выдерживает, тихо посмеиваясь в ответ. Смешки прерывает очередной хлопок двери — что за проходной двор в этом госпитале? — и оба мага синхронно оборачиваются на звук, но замирают тут же. Шутливое настроение испаряется вмиг — потому что к кровати неспешным шагом направляется Сергей Попов. — Что он тут… — шепчет Антон, сглатывая, но по расширившимся в удивлении глазам Арсения понимает, что тот тоже не был в курсе. Министр Магии наконец подходит к ним — останавливается напротив, мимолетно кивая Арсению и переводя взгляд на Антона, который из положения лежа поспешно садится, сгибая ноги в коленях. — Рад познакомиться с вами, Антон, — твердо говорит мужчина, и его губы растягиваются в подобии улыбки — очередной маске, присущей деловому этикету и этому холодному вопреки всему тону, который лишь пытается звучать уважительно. Шаст не находит ничего умнее, чем просто кивнуть — кажется, удивление в его взгляде Министр не то что видит, а буквально чувствует во вдыхаемом воздухе. Антон мельком бросает взгляд на Арсения — тот заметно напрягается, не отводя от отца взгляда, и выражение его лица застывает непроницаемой, настороженной маской. Сергей мельком смотрит на их сцепленные руки — Антон тут же пытается выдернуть свою, но… — Зачем ты здесь, отец? — ровно спрашивает Арсений, сжимая ладонь Антона сильнее. Не позволяя отпустить его руку. Министр — хмыкает, наконец отводя взгляд и смотря на сына, а Антон с трудом пытается вспомнить, как правильно в этом мире дышать. Ему за себя — не страшно совсем. Он все решил еще в тот день — вчера, хоть и кажется, будто десятилетие назад. Решил темной ночью в спальне и в тот момент, когда без раздумий согласился отдать собственную жизнь за другого. За себя — не страшно. Но вот за Арсения, который лишь крепче сжимает его руку, но при этом выдерживает тяжелый взгляд собственного отца и даже не встает, хотя того требует этикет — до одури сильно да. — Я пришел выказать благодарность студенту, который внес большой вклад в расследование этого дела, — он возвращает взгляд к Антону. Тон Министра меняется — теперь тот не пытается казаться радушным. Шаст рассматривает тонкие губы, сжавшиеся в бледную линию, чужие тяжелые глаза — и раздражение поднимается откуда-то изнутри само по себе. — Большой вклад внесли мы оба, — твердо отвечает Антон, не отводя взгляда. — А также — другие люди. Ира, Ляйсан, и… — Я в курсе всего, — перебивает мужчина, и Шасту хочется брезгливо фыркнуть, но он сдерживается. Министр хмурится — кажется, окончательно разочаровывается в Шастуне в тот момент, когда понимает, что тот не смотрит на него сияющими от страха или же преклонения глазами. Теряет всякий интерес — лишь вновь смотрит на сына, морщась уже не скрываясь. — Плохой идеей было наносить этот визит вежливости, — презрительно говорит тот, и Антон все-таки фыркает, но Сергей на него даже не смотрит. — Но я здесь не только за этим. — И зачем же? — сухо уточняет Арсений, прослеживая за вновь опустившимся к их рукам взглядом отца. — Собирай вещи, Арсений, — неприятная, почти опасная улыбка вновь разрезает лицо Министра. — Дело раскрыто. В Хогвартсе тебе больше незачем находиться. Спина Арсения, и так напряженная как игла, становится еще прямее — тот вздрагивает всем телом, и маска равнодушия лопается. — Что?.. — шепчет он. Антон крепче сжимает его руку. — Ты все услышал, — в этот раз мужчина, не стесняясь, бросает в Антона полный отвращения взгляд. — И мы с тобой еще обсудим твое… — Я никуда не поеду. Арсений подрывается с постели так резко, что вздрагивает даже Шастун. Встает четко напротив отца — тот приподнимает брови, делая шаг назад, и смотрит на сына, прищурившись. — Что? — Я. Никуда. Не поеду. — Цедит Попов, вскидывая подбородок и уверенно смотря в лицо, которое становится лишь яростнее. — Поговорим наедине, — отрезает Сергей, уже разворачиваясь, но Арсений цепляет его за локоть. — Нет. Министр разворачивается, и на его лице причудливо смешиваются удивление и злость. Только Антону не смешно от слова совсем — тот сглатывает, с трудом перенося этот взгляд, направленный даже не на него. Каково сейчас вообще Арсу? — Мы не будем обсуждать такие вещи при, — Министр обводит презрительным взглядом Шастуна, — нем. — Будем, — тут же отвечает Арсений и, дождавшись, пока дрогнувший в буре взгляд вновь вернется к нему, продолжает: — Если ты в курсе всего, то знаешь, что Антон чуть не погиб, спасая меня. Спасая нас всех. А где был ты и твои хваленые мракоборцы? Где был ты все те дни, когда знал, что я стану следующей жертвой? В голосе — сталь с почти неуловимым разочарованием. Министр фыркает, складывая руки на груди — смотрит на собственного сына так, будто тот сам виноват во всех бедах. — Потому что я думаю головой, Арсений, а не другими местами, — жестко, чуть громче отвечает родитель. — И поимка этого человека была… — Важнее меня, — перебивает Арсений, на что брови его отца в ярости ползут еще выше. — Как ты смеешь так со мной говорить?! Кем ты стал, Арсений Попов?! — Человеком, — цедит тот, делая шаг в сторону. Встает — рядом с Антоном, цепляя его ладонь и крепко сжимая. От этого жеста лицо Министра багровеет. — Ты — жалок, Арсений. Я говорил тебе, что будет, если… — Я люблю этого человека, отец. И если в тебе есть хоть капля любви ко мне — ты оставишь нас обоих в покое. Арсений произносит это на одном дыхании — уверенно, бесконечно холодно. Уже принятым решением — и слишком искренней честностью, от которой у Антона по коже бегут мурашки. Он сжимает руку Арсения сильнее: «Я здесь. Я с тобой. Ты все правильно делаешь». — Я доучусь в Хогвартсе, — продолжает Арсений, смотря отцу прямо в глаза. — И поступлю туда, куда захочу сам. Я не собираюсь работать на вас, Министр. Не на «тебя» — на «вас». Уже не «отец» — обезличенное «Министр». Слова режут даже Антона — пренебрежением, с которым говорятся, чертовым льдом. В этот раз не наигранным — искренним, тем самым, который трещит тогда, когда ничего уже не спасти. Когда даже отношения между отцом и сыном — разбиваются в щепки, потому что по-другому из вечных тисков не вырваться никогда. Сергей молчит, по ощущениям, века. Смотрит на сына тяжело — разочарованно, отчасти злобно, отчасти презрительно. Но чужие слова слышит — даже морщится на чертовом «Министр», и лицо каменеет от понимания лишь больше. Понимания, что собственный сын — не лжет ни секунды. «Если в тебе есть хоть капля любви ко мне — ты оставишь нас обоих в покое». — Я тебя понял, Арсений. Мужчина отворачивается, делая пару шагов — но тормозит, бросая через плечо: — Когда мир пойдет прахом и ты поймешь, какую ошибку совершил, не приползай ко мне на коленях. Арсений вздрагивает — голубые глаза зажигаются яростным пламенем, и он уже открывает было рот, чтобы крикнуть что-то вдогонку уходящему отцу, но Шаст тут же подрывается с кровати и притягивает Попова к себе. — Не надо, Арс, — шепчет тихо Антон, — это не стоит того. Арсений замирает на мгновение — его тело все еще до дикости напряжено — но с хлопком больничной двери выдыхает, наконец отпуская руку Антона, чтобы скользнуть ладонями по чужой спине, прижимаясь ближе и выдыхая. «Ты прав», — слышит ответ в этом объятии Шаст. Они стоят какое-то время в молчании — зарываясь друг в друга, успокаивая сбившиеся дыхания и дрожь в пальцах. Антон отстраняется первым — чтобы заглянуть в чужие глаза и хрипло, неуверенно произнести: — Арс, но ты же… Ты отказался совсем от всего. Что ты будешь делать дальше? У Антона в голове не укладывается — эта чужая смелость. Эти сияющие сейчас вопреки всему голубые глаза. Эта мягкая, но хитрая улыбка с уверенным: — Как думаешь, в Академии Авроров найдется еще одно место?

Epilogue.

Небольшая гостиная полнится разговорами и тихим смехом — звуки теряются среди чужих сияющих глаз и закатного солнца, которое проникает даже сквозь полупрозрачную тюль зашторенного окна. На столе далеко не элитный алкоголь — самый обычный, привезенный гостями и совсем чуть-чуть закупленный самими хозяевами. — Арс, передай бокал! Попов, несмотря на сокращение имени, даже не ведет бровью — лишь улыбается, наклоняясь над столом и протягивая Оксане наполненный медовухой стакан. С этими людьми он к сокращению собственного имени привыкает уже давно. Арсений возвращается обратно на диван, сразу же угождая в объятия — Антон горячо выдыхает ему в самое ухо, обвивая руками, и произносит с улыбкой: — Они нам тут все разгромят. Арс усмехается, поворачивая голову — сталкивается с Антоном почти нос к носу, заглядывая в слегка поплывшие, но все такие же яркие зеленые глаза с полем свежескошенной травы в них. Коротко целует коллегу в нос — Шаст на это смешно морщится, но не перестает улыбаться — и поворачивается обратно к компании. Арсений уверен, что их безобидные гости точно ничего не испортят — хотя было бы тут, конечно, что вообще рушить. Их дом только недавно заполнился какой-никакой мебелью — стареньким кухонным гарнитуром, невысоким столом, напольной лампой и мягким диваном с парочкой кресел. На втором этаже, правда, комната обустроена чуть получше — но то все же спальня, да и у старост в целом не то чтобы было много времени для того, чтобы заниматься ремонтом. Куда важнее, что этот дом — их. В одном из бесчисленных городов Англии, подальше от злосчастного Лондона и неприятных воспоминаний о главном здании Министерства в самом центре того. Дом, купленный на их средства — на те, что с продажи дома Антона, которой тот занялся ближе к концу учебного года, и с не таких уж больших, но все же не изъятых отцом накоплений Арсения. Этот дом — место, в которое они теперь всегда смогут вернуться. На последнее ли после Хогвартса лето или на выходные во время будущей учебы в Академии Авроров — не так уж и важно. Важнее, что им есть, куда возвращаться вдвоем. Арсений откидывает голову на спинку дивана, подставляясь под ласковые касания — Антон едва ощутимо ведет носом по его шее, останавливаясь возле мочки уха и обжигая ее горячим дыханием. Пальцами нежно оглаживает чужое бедро — чуть сжимает в желании притянуть еще ближе, хотя со стороны наверняка кажется, что они уже давно слиплись в единое целое. — Он его сейчас сожрет, — хихикает Гудков со стороны кресла, которое стоит в паре метрах от феромонного дивана. — Отстань от людей, Саш, — улыбается мягко Дорохов, мельком бросая на стоящего рядом Андрея взгляд — партнеры переглядываются весьма красноречиво, но искренне радостно за друзей. — И на твоей улице когда-нибудь будет праздник. — Вот-вот, — не упускает возможности Арсений, слегка опуская голову, чтобы посмотреть на Гудкова из-под челки — тот, пусть и перестал вызывать раздражение, все еще числится в памяти как слишком нагло флиртующий когда-то с Шастуном парень. — Не обижайте Гудка, — бурчит преувеличенно недовольно Антон, улыбаясь Арсению куда-то в шею. А Арсению бы — понегодовать хотя бы для вида, но после следующего мягкого поцелуя в горячую кожу сил спорить не остается совсем. Лишь блаженно закрыть глаза, рукой находя ладонь Шастуна и переплетая свои пальцы с чужими — все еще окольцованными. — Антон, прекрати, — шепчет Арсений с совершенно не относящейся к строгому тону улыбкой. — Прекратить — что? — невинно спрашивает эта сволочь, целуя уже в линию челюсти. Откуда-то со стороны раздаются очередные смешки — это Оксана с Ирой, схватившись за плечи друг друга и едва не роняя бокалы, с искрящимися глазами наблюдают за парой своих друзей. Алена, возвращаясь от холодильника с тарелкой какого-то сыра — его точно купили не Арсений с Антоном, по крайней мере, первый не помнит — показательно закатывает глаза, но все же улыбается уголками губ. Никого из них уже давно не удивляют такие картины — потому что после того черного дня все неожиданно становится проще. Не сразу, да — и не у всех разом, но… Арсений постепенно привыкает к тому, что чувства к Антону — не что-то, что нужно скрывать. Что можно так же спокойно расслабляться в чужих объятиях не только в собственном доме — но и в гостиной старост, а порой и в более людных местах, не обращая внимания на совершенно не волнующие сердце взгляды людей. Они друг от друга действительно почти не отходят — и это могло бы быть странным, и было поначалу, особенно для Оксаны и Димы, которые упустили всю завязку и перескочили уже к моменту «все хорошо». Но со временем стало привычным — и от того не менее потрясающим, потому что теперь, наконец, над головой не висели сжимающие отчаянием ограничения и опаски. Они и так — слишком много времени потеряли, чтобы теперь чего-то бояться. Чтобы не испугаться в один из дней по возвращении Макарова в школу прийти к нему в кабинет — и искренне извиниться за хоть и имеющие основания, но все же оскорбительные подозрения. Профессор тогда, на удивление, даже не злился — лишь смотрел будто бы более уважительно, пока совершенно честно рассказывал о том, что он полностью понимает юных «расследователей» и сам, если бы был на их месте, пришел бы точно к таким же выводам. Макаров не стал держать зла — и даже начал относиться к вечно-проблемному Шастуну лучше. Все еще требовательно, да — но теперь уже справедливо, благодаря чему Антон получил на экзамене по трансфигурации такое желанное «Превосходно». Истинная личность преступника Макарова, конечно же, удивила. И, скорее всего, разочаровала достаточно сильно — по крайней мере, со студентами он этот момент обсуждать отказался, но они и не настаивали. В конце концов — порой тебя действительно может предать даже близкий. Но и эту боль с течением жизни случается пережить. Ира тоже с ними поговорила — не сразу, но спустя всего пару дней, которые нужны были девушке для того, чтобы разобраться в самой себе. Антон, как и говорил уже когда-то друзьям, действительно на подругу зла не держал — а Арсений тем более. Они поговорили спокойно и тихо, пусть и с виноватыми слезами от Кузнецовой — но сошлись на мнении, что никто никого не винит. Уж тем более — никто никого и не вздумает осуждать, о чем так переживала Ира, когда рассказывала о своей низкой связи с преподавателем. Оксана, по примеру подруги, тоже переосмыслила собственные чувства — Антон рассказал ей про Нурлана, с которым в не очень-то большой тайне встречается Леша, и Суркова тогда тихо посмеялась, говоря что-то о том, что у них с Ирой — «ну очень похожие ситуации!». Над этой фразой они смеялись уже все вместе — но недомолвок не осталось, а болящие когда-то в груди у Иры чувства к Антону со временем стали искренней радостью и принятием выбора друга. Вместе с Аленой у девушек вышло неплохое трио — они называли себя «одинокие и счастливые», но на деле, конечно, не были одиноки совсем. Потому что у них все еще оставались друзья — и, самое главное, они сами. Сами для себя новые люди, которые успели понять достаточно многое за те мрачные времена, чтобы теперь улыбаться каждому дню. Гоури, конечно, не поступала так же опрометчиво, как Арсений — от работы в Министерстве не отказалась и с семьей на конфликт не пошла. Просто без лишних эмоций известила собственных родителей о том, что они с Арсом больше не вместе — и это обязательно к лучшему, потому что у Попова Алена все-таки научилась тому, что думать нужно в первую очередь о себе, а уже потом — о чужих ожиданиях. Дверь открывается со скрипом — шутливо переругиваясь и смеясь, в дом гурьбой вваливаются Матвиенко с Варнавой и Дима с Катей. Позов галантно придерживает девушке дверь, пропуская вперед — Сережа же с Катей на это тихо прыскают, укоризненно качая головами и поскорее уходя подальше от эпицентра романтики. — И эти туда же! — восклицает театрально Варнава, обводя взглядом Антона с Арсением, которые в ответ лишь тепло усмехаются. — В этом доме может быть хотя бы немногим меньше розовых соплей? — Вряд ли, дорогая, — ухмыляется Матвиенко, усаживаясь на диван рядом с волшебниками и утягивая девушку за собой. Варнава с тихими матами шлепается на чужие колени — и, кажется, отвешивает Сереже подзатыльник, на что тот смеется и чмокает строптивую девушку в нос. Матвиенко и Катя сошлись как-то неожиданно и вместе с тем ожидаемо — просто в один день появились в гостиной старост с самого утра вместе, помятые и счастливые. На брошенное в шутку Арсом: «Неужели ты спал не в пустующей комнате?» Матвиенко лишь улыбнулся и приобнял Варнаву, которая, хоть и закатила от такого жеста глаза, улыбаться не переставала ни на секунду. Потом Арс говорил с Сережей наедине — и тот, ничуть не стесняясь ставить в пример тупизм собственного друга, отвечал, что не собирался терять время так же бездарно, как он. Просто — в один момент понял, что Катя для него уже не просто «интересная девушка» и «хороший товарищ», а нечто большее. Понял, наверное, еще с того сна — когда они с Варнавой так искренне хотели помочь запутавшейся парочке Арсения с Шастуном, что в итоге случайно помогли сами себе. Конечно, Сереже тоже потребовалось некоторое время — как минимум, пока вся та дичь не закончилась и в Хогвартсе вновь не воцарилось ощущение прежней вялотекущей жизни — но особых терзаний Матвиенко все-таки не испытывал. В конце концов, Арсений все еще помнил, как друг говорил о приглашении Варнавы на бал: «Боже, Арс, да кого ебет, что она с Гриффиндора? С кем хочу, с тем и прихожу!». Той же логикой Матвиенко объяснил свой выбор отцу — тот не то чтобы принял пару с искренней радостью, но и Сережа не спрашивал, а ставил перед фактом. Так что его отцу мало что оставалось — кроме как принять выбор сына. Дима с Катей наконец проходят в гостиную — забавно протискиваются сквозь народ, коего для небольшой гостиной действительно многовато. Позов бросает пакеты прямо на пол — они выходили за какими-то закусками для стола — и тут же суетится вокруг Кати, наливая ей выпить, за что получает целомудренный поцелуй в щеку. Эти двое тоже сошлись ожидаемо и хорошо — после того, как Дима был освобожден, он написал девушке, и они не переставали переписываться вплоть до выпуска. Уже летом — наконец увиделись, в той самой России, потому что Позов проходил вступительные испытания в Российскую Целительскую Академию. Спустя месяц тот окончательно переехал в холодную, но гостеприимную страну — не только из-за того, что смог занять место в одном из самых престижных учебных заведений всего магического мира, но и чтобы быть поближе к любимому человеку. Их насмешки пока не касаются — добрые, конечно, но все же — лето только подходит к концу, а с окончания школы прошло всего пару месяцев, и потому отношения этих двоих только начинают развиваться по-настоящему. — Ну, выпьем за наши успехи и за окончание учебы! — провозглашает Гудков, подскакивая с кресла и поднимая бокал. — Ура! Хор голосов отвечает ему стройным «Ура!» в ответ — молодые волшебники смеются, оглядываются друг на друга и выпивают за первый тост. — За то, что половина из нас снова идет учиться, — фыркает насмешливо Матвиенко, и некоторые из присутствующих приподнимают бокалы с кислыми улыбками. Сережа — один из тех, кто предпочел дальнейшему образованию работу, впрочем, как и Алена. Матвиенко служба в Министерстве никогда не претила — да и Варнава шутила, что по окончании Школы Авроров ей будут очень полезны связи с Отделом Тайн. Дорохов и Бебур — выбрали ту же стезю, и с сентября должны были начать работать в русском Правительстве, а потому не чокаются, лишь переглядываясь между собой в привычном зрительном диалоге, как наверняка будут делать и во времена своей службы. Гудков наблюдает за ними с усмешкой, потягивая медовуху — тот ушел в «вольное плавание», потому что все еще не решил, чего хочет от этой жизни. Свое решение он объяснил очень просто: «Я еще слишком молод, чтобы выбирать профессию на всю жизнь. Так что пока буду просто жить так, чтобы получать удовольствие». Куда поступила Катя — никто пока не знает, но самое главное, впрочем, что она остается в России вместе с Димой. Оксана и Ира уже зачислены в Главный Магический Институт Лондона — а со специальностями, как говорят, определятся потом, ведь на это будет еще целый год. Варнава, Шастун и Попов, конечно, блестяще проходят вступительные — и уже вот-вот должны будут начать учебу, чтобы в будущем гордо звать себя мракоборцами. — А сейчас за что пьем? — Может, за учителей? В последний учебный день, уже после официальной части, в Башню Старост приходит Утяшева — искренне желает молодым волшебникам удачи и в который раз благодарит тех за все, что они успели сделать для школы. Особенно долго Ляйсан говорит с Антоном — старосты понимающе оставляют их наедине, и уже после, когда измотанный разговором, но довольный Шастун возвращается в комнату, Арс узнает, что их конфликты окончательно решены. Утяшева искренне извинилась за то, что ей приходилось Антону врать — а тот искренне ее за это простил и понял, наконец благодаря женщину за все, что она для него сделала в этой жизни, и сожалея, что теперь они будут видеться реже. Они все, конечно, получили от Утяшевой приглашение приезжать в Хогвартс в гости, когда захотят. — Матвиенко-о, верни! — Ничего не знаю — отбирай! Разношерстная компания шумит еще долгое время — рассказывают истории, дегустируют алкоголь и бесконечно подшучивают друг над другом. Англичане поближе знакомятся с русскими — Антон с улыбкой наблюдает за тем, как Дима спорит с Андреем о каких-то лечебных травах, пока Варнава на спор с Гудковым пытается выпить бутылку медовухи за тридцать секунд. И этой дружбе, завязавшейся между такими разными, но удивительными людьми — не помеха ни разные страны, ни разные судьбы. В конце концов, они наверняка еще не раз все встретятся в этом доме — Арсений уверен. Он наблюдает за улыбкой Антона и, оглядывая шумных друзей, улыбается тоже. В этот момент он отчетливо осознает, что наконец счастлив. И пусть к этому счастью пришлось идти долго — через сущие дебри. Но зато сейчас понимается — все это определенно стоило того. С самого начала — и навсегда. Потому что отец, кажется, действительно услышал его — и за все прошедшие месяцы так и не выходил на связь. Путь в Министерство Арсению, конечно, теперь закрыт — по крайней мере до окончания Академии — но куда важнее то, что все остальные пути для них остаются открыты. Для них — для него и Антона, угрозы в сторону которого Министру хватило совести все же не исполнять. Возможно, отец когда-нибудь все же поймет его — Арсений, конечно, хотел бы поговорить с ним обо всем лет через десять. Но даже если ничего не изменится — Попов не расстроится. В конце концов, он обрел куда большее, чем ему пришлось потерять. Что люди умеют лучше всего — так это обманывать себя. И самое сложное в этой жизни — начать себя слышать. Так говорил когда-то в далекой России Дорохов, и Арсений, кажется, понимает смысл только сейчас. Потому что он наконец — слышит. Они с Денисом выходят на улицу уже ночью под предлогом курения — хотя Дорохов не курит, а Арсений даже не брал с собой сигарет. Оставляют за закрывшейся дверью шумное веселье — которое здесь, в прохладной летней ночи, все еще слышно, но приглушенно, лишь отголосками. На небе уже горят звезды — Арсений долго смотрит на них, пока Дорохов задумчиво рассматривает товарища, и эта мягкая, приятная тишина окутывает их тела, словно плед. — Знаешь, Денис, я одного не понимаю… — выдыхает тихо Арсений, поворачиваясь к нему и ловя взгляд лукавых глаз. — Что я такого сделал, что все сложилось так? Дорохов улыбается. Молчит какое-то время, наблюдая за отражением тех самых горящих звезд в голубых радужках — и все же отвечает: — Решился. Это ведь самое главное.

***

Большой путь всегда начинается с самого первого шага.