***
Арсений бредет по одному из тех коридоров, где даже свет от факелов не спасает ситуацию — в таких коридорах вечная полутьма, что, впрочем, вполне себе соответствует его настроению в последнее время. Коридор ведет в сторону библиотеки — староста по обыкновению хочет уйти туда на время до ужина, потому что только это место может успокоить расшатанную психику. Хотя, ладно, чего уж там — беспокойства уже давно нет. Только серое привыкание с примесью равнодушия — в том, что каждый следующий день пройдет так же, а то и хуже предыдущего. Студентов в этом коридоре нет — что неудивительно, ведь на календаре пятница, и мало кто сразу же после пар рвется в библиотеку оттачивать знания. До выпускных экзаменов еще есть время — так что вся суета начнется лишь через несколько месяцев, да и общее настроение в последнее время не слишком располагает к тому, чтобы разгуливать по школьным коридорам в одиночестве. Арсению — все равно. В конце концов, Макарова в школе нет, а поддаваться бессмысленным страхам — точно не одна из его привычек. — Арс! — окликает позади знакомый голос, и Попов тормозит. Не поворачивается — потому что голос узнает сразу же. Замирает будто бы статуей — слышит лишь чужие шаги, которые приближаются, пока сердце пропускает пару ударов. Они же не говорят. Они же не видят друг друга. Они же должны. Но это определенно Шастун — тот касается его плеча, и Арсений оборачивается, пожалуй, слишком резко, отчего Антон вскидывает в удивлении брови, смеряя его взглядом. — Ты чего шугаешься? — произносит он, руку с плеча все-таки убирая. — Ничего, — бросает Арсений, отводя взгляд тут же. Вчерашнее «не проходит» — все еще в душе блядским клеймом. И сейчас единственное, что хочется сказать в ответ — «тоже». Но Арсений — хороший мальчик, хотя на деле та еще псина. Успевает за ночь повторно вбить себе в голову то, что их поведение — правильное, и нужно лишь время для того, чтобы порезы друг другом наконец затянулись. Арсений вновь поднимает взгляд и настраивает себя на то, чтобы не творить лишней дичи — в конце концов, они все решили, и он должен держать себя дальше. Не только ради себя — но и ради Антона. — Ты что-то хотел? — уточняет безэмоционально он. — Да, обсудить кое-что. Говорить вот так друг с другом все еще сложно. Особенно наедине, особенно — вот в таких пустых коридорах, когда не на что больше отвлечься. Особенно — когда Антон смотрит вот так, слишком пристально, и говорит о каких-то там обсуждениях. Потому что внутри против воли эта чертова наивность — «может, ты передумал?». Но Арсений напоминает себе, что все это бред — еще и чертовски низкий, потому что желать того, чтобы человек отказался от своей жизни ради тебя, просто отвратно. — И что же? — Попов отворачивается, чтобы продолжить путь, но чужие пальцы вновь обхватывают плечо, останавливая. — Подожди, — уверенно говорит Антон, делая шаг ближе. Арс дёргано оглядывается на коллегу — и сглатывает, когда чувствует, как тот оказывается почти впритык. И пусть Арсений пытается добавить в свой голос легкость, будто бы они просто старые знакомые — будто не чувствует ничего совершенно — это все сыпется, потому что Шастун в ответ никаких масок не надевает. Все еще смотрит — слишком пристально, и руку с плеча в этот раз не убирает. Лишь делает еще шаг — и произносит чуть хрипло, опаляя лицо горячим дыханием: — Я слишком много думал, Арс. И не хочу больше обманывать. Попов вздрагивает, пытаясь от прикосновения уйти — но Шаст это чувствует. Давит на плечо, подталкивая — и замирает на неприлично близком расстоянии в тот момент, когда Арсений спиной уже упирается в стену. — Антон?.. Что ты?.. — бормочет Арсений, попеременно смотря то на сжимающую плечо ладонь, то в темнеющие зеленые глаза. Волнение сковывает все тело — и смутное беспокойство, потому что чужое поведение вызывает смятение. Потому что это первое прикосновение за неделю — за всю чертову неделю — но при этом здравый смысл продолжает трубить о гранях, которые им больше нельзя перейти. Но Антон не стал бы позволять себе этого — не стал бы, если бы не хотел сказать того, чего Арсений так ждет и чего вместе с тем так боится. — Ты ведь знаешь, Арс, — голос становится тише, почти шепотом — отдается в самые губы, потому что Шастун слегка наклоняет голову, продолжая при этом смотреть прямо в глаза. — Я хочу быть с тобой. Сердце, по ощущениям, сжимается так, что вот-вот разлетится на части. Становится трудно дышать — потому что этому мешает жар чужого дыхания, а еще — чужая ладонь, которая плавно скользит с плеча, чтобы огладить руку и неожиданно переместиться на талию. «Я хочу быть с тобой». Чертовы слова, которые Попов так сильно хотел услышать. — Что? Антон, ты не… — Арсений захлебывается словами, чувствуя, как его притягивают ближе. В голове стучит паника — не ясно, от неожиданности ли признания или от собственных чувств, которые начинают кипеть внутри от этих прикосновений. Попов упирается ладонью в чужую грудь — пытается отстраниться, удерживая дистанцию, но лишь упирается спиной в стену, пока Шастун, опираясь одной рукой о нее же, вновь подается вперед, улыбаясь одними уголками губ. — Что я — не..? — в зеленых глазах будто бы черти пляшут, и это жидкое масло чужого взгляда обволакивает все тело. — Разве ты не хочешь того же? Арсений — молчит, лишь выдыхает судорожно. Чувствуя, как чужие пальцы оглаживают бок — в мягком, но настойчивом желании притянуть ближе, перемешать уже не только дыхания. — Пошли со мной, — просит Антон горячо уже в самые губы, и Арсений прикрывает глаза. Сердце стучит как бешеное — и единственное, чего сейчас хочется, это прижаться в ответ. Поддаться чужим касаниям, выпустить зарождающийся жар не в сбитое дыхание, а в согласие — но Арсений лишь упирается в чужую грудь рукой почти беспомощно, и сам не понимает, что делает. Потому что что-то внутри колет — слишком настойчиво. — Нет, Антон, прекрати, — выдыхает он, открывая глаза. Видит чужие — зеленые — затянутые слишком соблазнительной поволокой. Чужие пухлые губы, растянутые в несильной улыбке — которую всем существом хочется стереть своими губами. Арсений слышит свой голос — он звучит почти жалко, моляще, и он и сам понимает прекрасно, что это не имеет никакой силы. Подайся сейчас Антон вперед — Арсений не выдержит, не сможет сопротивляться. Пусть и непонятно — зачем вообще пытается. — Пошли со мной, — настойчиво повторяет Шастун, и рука с талии пропадает — останавливается ладонью вверх у солнечного сплетения, как бы предлагая вложить в чужую ладонь свою. — Арс, ты же хочешь. Чужой голос хриплый — пьянящий. Но чужая хрипота вдруг вызывает еще большую тревогу — Арсений не понимает, почему, но этот тон неожиданно кажется искусственным. Он вглядывается в зеленые глаза — обводит взглядом лицо, пытаясь выцепить то, что и сам не может понять. Все внутри стучит чертовым «что-то не так» — но что именно, не понимается совершенно. Антон не стал бы вести себя так — не стал бы в мыслях Арсения и, наверное, именно это сейчас так сильно сбивает с толку. — Отпусти меня, — цедит из последних сил Попов, резко надавливая на чужую грудь уже двумя руками. Видит, как сверкают в полутьме зеленые глаза — чем-то недобрым, будто бы злостью. Арсений сглатывает, мельком смотря на свои же руки, которыми только что Шастуна оттолкнул — и не понимает, почему вообще это сделал. Но продолжать пытку не собирается — и выяснять, что нашло на Антона, тоже, поэтому разворачивается, чтобы быстрым шагом покинуть коридор, уже не оглядываясь. Ни о какой библиотеке уже не идет и речи. Кровь стучит в голове всю дорогу до Башни, и единственное, в чем Арсений нуждается — это вывалиться на свежий воздух, чтобы прочистить голову и успокоить сердцебиение за очередной сигаретой. Почему он, черт возьми, отказался? Почему оттолкнул? Что это вообще только что было? Мысли в голове путаются — Попов не понимает сейчас сам себя, ведь буквально отбросил ту единственную возможность, которую против воли так ждал. И даже не из-за правильности и их уговора — из-за чего-то другого, что оседает в душе гадкой гарью, неидентифицируемое. Дверь в гостиную старост поддается легко — и Арсений входит в нагретое помещение, но тормозит, едва сделав шаг. Потому что на диване — Шастун вместе с Ирой. Они разговаривают о чем-то, но замолкают, поднимая взгляды на вошедшего. — О, Арс, — слабо улыбается Антон, кивая на столик перед собой, где дымятся две кружки с чаем. — Присоединишься? И смотрит — совершенно спокойно, почти устало. Так, будто и не выходил никуда отсюда — будто не прижимал Арсения к стене минутами ранее, будто не шептал сводящие с ума слова прямо в губы. — Что?.. — только и выдавливает из себя Попов. — Эм, ну, чай, — растерянно отзывается Антон, замечая напряжение коллеги. — Мы чай пьем. Не хочешь? — Арсений, что-то случилось? — спрашивает Кузнецова. Что происходит? — Случилось? Блять, — рычит Попов, делая пару шагов к столику, чтобы со злостью взглянуть в зеленые глаза. — Сука, Шастун, ты думаешь — это смешно?! Сам не понимает, почему срывается вдруг — но поведение Антона а-ля «ничего не было» выбивает. Потому что тот для приличия мог хотя бы молчать — но не делать вид, что не произошло ничего, и не сидеть тут с Ирой болтать после того, как… — А что я сделал? — светлые брови взлетают еще выше, и Антон смотрит уже с явным беспокойством. — Арс, ты чего вообще? Попову хочется этого придурка ударить — и он даже делает еще один шаг, но вдруг вглядывается в зеленые глаза. И видит — действительно искренне растерянный взгляд, а еще… Одежда. Антон ведь только что был в форме — рубашке и мантии. Но сейчас на нем гребаный свитер, да и не выглядит Шастун так, будто впопыхах переодевался и заваривал чай. Да и вообще — как он дошел до Башни быстрее? — Может, все-таки чаю? — Ира, взгляд которой теряется в непонимании и беспокойстве, заботливо пододвигает ближе к Арсению пустую чашку, пока тот мимолетно кивает, усаживаясь в кресло напротив. Странное помешательство отступает — и кровь в висках уже не стучит, а еще замечается, что в стоящих на столах кружках старост отпита уже половина напитка. «Но он бы не успел». Не успел бы выпить чертов чай — и переодеться тоже, а еще дойти быстрее Арсения по единственному пути, который от того коридора ведет в Башню. Да и слишком расслабленным Антон выглядит сейчас — так, будто действительно сидит в гостиной с самого окончания пар, да и Ира… — А вы что тут делаете?.. — тихо спрашивает Арсений, поднимая взгляд на Кузнецову. Та как раз заканчивает наливать ему из чайника чай — поднимает взгляд тоже, улыбаясь и пожимая плечами. — Да болтаем, ничего такого. — Давно? — тут же уточняет Попов, на наполненную кружку даже не смотря. Еще — не смотря на Антона, который бросает в него очень красноречиво-непонимающие взгляды. — Э-эм, ну… — девушка оглядывается на Шастуна. — С тех пор, как пары закончились, да? — Ага, — соглашается Антон напряженно, не отводя от Арсения взгляда. — Что-то не так? Хмурится, очень точно считывая тревогу коллеги — Арсений и забыл, что для кого-то действительно может быть чертовой открытой книгой. — Блять, — выдыхает Попов, подхватывая кружку и делая глоток. Обжигается — так же сильно, как и безумной догадкой, которая всплывает в мозгу. Если Антон был здесь все это время — то в коридоре… Арсений сглатывает, пожалуй, слишком шумно — Ира и Антон переглядываются, пока Арсений вжимается в спинку кресла сильнее, прикрывая лицо руками. — Метаморф, — только и шепчет он. Метаморфов в Англии не так много — а если и есть, то точно не в Хогвартсе, ведь… Каждый такой волшебник с самого рождения занесен в реестр — потому что силы превращения в другого человека дают слишком много возможностей, которые можно направить на корыстные цели. О таком происхождении каждый маг обязан уведомить Министерство и, соответственно, учебное учреждение, в котором учится или служит. Но если предположить, что метаморф все же скрыл информацию о себе и каким-то образом действительно находился в Хогвартсе… В коридоре был не Антон. — Арс? В смысле? — Шастун садится ровнее, требовательно заглядывая в глаза, и его напряжение слышится в голосе. — Что — метаморф? О чем ты? Арсений знает — превратиться в другого человека возможно. Попов скользит взглядом по рукам Шастуна — выучил, черт возьми, среди его безобразия украшений каждое — и с очередной волной тревоги осознает, что на тонком запястье не хватает одного из браслетов. Если Антон потерял его — то все сходится. Они изучали метаморфомагов давно, но Арсений отчего-то помнит, что те принимают людскую форму в том случае, если могут питаться чужой энергией — чаще всего для такого действительно хватает лишь личной вещи, например, кольца или сережек, да даже банального галстука, если носить тот в течение нескольких дней. Главное — чтобы предмет успел накопить энергию хозяина, присутствуя с ним достаточно долго. Но зачем — зачем кто-то обращался Антоном? Чего хотел добиться? Мысли крутятся в голове с невиданной скоростью — одна цепляется за другую, и Арс игнорирует взволнованные вопросы волшебников, с каждой секундой осознавая все больше. «Пошедшие за ним добровольно». «Людские слабости откроют путь к бессмертной и бескрайней силе». И следом за воспоминанием пророчества — чужой голос устами Антона: «Пошли со мной». — Он еще здесь, — Арсений поднимает взгляд на друзей. — Макаров здесь. Потому что он пришел за ним — за Арсением, в том самом коридоре. Потому что слабость Арсения — чертовы чувства, и темный маг пытался на этом сыграть. Пошедший за ним добровольно — Арс должен был стать следующей жертвой. Пропажей со Слизерина. От понимания холодеет кровь — видимо, у ребят тоже, потому что те вмиг напрягаются, опасливо переглядываясь. — В смысле? Но купол?.. — бормочет растеряно Кузнецова, ерзая на месте — все в движениях скользит появляющимся страхом. — С чего ты решил? — Антон же, на удивление, остается спокойным — не сомневается в словах коллеги, лишь взгляд загорается решительностью. — Я… — Попов правда не понимает, как адекватнее описать то, что было — закусывает губу, пряча взгляд в кружке. — Я видел его. Точнее, не его. Помните слова пророчества о том, что жертвы уходят с ним добровольно? — Арсений ловит кивки и продолжает: — Я думаю, что он может принимать чужой облик, чтобы жертвы согласились уйти. — Что? Блять, он пытался тебя?.. — Антон, кажется, понимает — рычит буквально на ответный кивок Арсения. — Сука, да как… Чужая злость греет — но Арсений не позволяет себе думать об этом сейчас, потому что ситуация становится хуже с каждой минутой. — Если Макаров — метаморф, то неудивительно, что за все это время он не прокололся, — продолжает Попов. — Только как он смог это скрыть? — И почему был уверен, что жертвы согласятся уйти с ним? — хмурится Шастун. — Потому что знал, на что давить? — предполагает Арсений, закусывая губу. — Предлагал то, чего они хотели. Я тоже… почти согласился. Встревоженный выдох Антона и ожидаемый вопрос «что случилось» перебивает неожиданное Ирино: — В кого он обратился перед тобой? Арсений не осознает, что смотрит на Шастуна сразу же. Черт. Антон взгляд перехватывает — понимает тут же — и глаза его сверкают болезненно, а губы сжимаются в тонкую линию. — Прости… — бормочет Ира тихо, замечая, как сцепляются старосты взглядами — ответа больше не требуется. Чужой голос помогает — Попов прокашливается и наконец отводит взгляд. Несколько минут волшебники молчат. — Как… — тихо произносит Антон, сглатывая и, наверняка, взгляд тоже пряча среди чашек с чаем. — Если он действительно заманивал жертв чужим обликом, то как он узнал, в кого обращаться? — Мы что-то упускаем, — соглашается Арсений, закусывая губу и пытаясь воссоздать в памяти все, что они когда-либо обсуждали. — Кем Макаров мог обратиться для пропавших? — Кем угодно из нас, — отвечает Шастун, приваливаясь к спинке и выдыхая напряженно. — Просто притвориться другом, и… Попов усмехается криво — этого наверняка недостаточно. Слишком просто, слишком — не по больному, и если его самого чуть не увели, надавив на привязанность явно не дружескую… — Леша, — выдыхает вдруг Кузнецова, и волшебники поднимают на нее взгляды — девушка выглядит бледной, смотря куда-то перед собой, и шепчет догадку почти неслышно: — Оксана была влюблена в Щербакова, ты помнишь, Антон? — девушка оборачивается на друга. — Да, — выдыхает Шастун, и глаза его тоже чуть расширяются — он беспокойно смотрит на Арсения, и неловкость от их личной связи и ее понимания пропадает, потому что следующая догадка звучит неожиданно громко: — А Дима влюбился в Катю. Может ли быть так, что… — Макаров об этом узнал и воспользовался перед тем, как она должна была вернуться в Россию? — понимает Арсений, и внутри все скручивает жутким осознанием. — Если у нее пропало что-то из личных вещей — то мы правы, — кивает тут же Антон, и Арсений замечает, как пальцами тот касается собственного запястья — кажется, его сбившееся дыхание в этот момент слышится слишком сильно. — Я ведь… Черт, я, кажется, помню. Щербаков ведь тоже… — он осекается, но заставляет себя продолжить: — Он потерял браслет. — Браслет? — уточняет Арсений. — Да, — Антон выдыхает взволнованно, и в зеленых глазах мешается воодушевление наполовину с тревогой. — Он тогда нас всех заебал, я внимания не обратил, но… Это было как раз тогда, когда пропала Оксана. Да, точно, я в этом уверен! — Я напишу Дорохову, чтобы он узнал, пропало ли что-то у Кати, — кивает Попов, поднимаясь с места — Антон следит за его движением. — Если все сходится, и Макаров действительно в школе… Он может принять облик кого угодно. — Мы должны сказать Утяшевой, Арс, — хрипло напоминает Антон, но, однако, не поднимается — впрочем, страх, облепляющий тело, мешает двинуться даже Арсению, так что он понимает. — Я схожу к ней, — неожиданно подает голос Ира, и волшебники оборачиваются на нее. Кузнецова подрывается резко — и тихий голос вкупе с побледневшей кожей звучит почти пугающе. Она не смотрит в ответ — кивает будто бы своим мыслям, сжимая нервно подол темной юбки, и парни переглядываются в замешательстве. — Ир, ты в порядке?.. — уточняет Антон, и девушка, наконец, переводит взгляд к нему — улыбается вымученно, едва заметно — но нервозность чувствуется буквально в каждом ее движении. — Да, конечно, я… Я не думаю, что он нападет на меня, — девушка усмехается криво, опуская взгляд вновь. — Вы ведь помните о предсказании — вам сейчас выходить отсюда слишком опасно. — Да, но… — Шаст хмурится — по тяжелому взгляду видно, что за подругу вопреки всему слишком переживает. — Человек с Когтеврана уже пропал, — напоминает она, направляясь к двери, и бросает перед тем, как покинуть гостиную: — Не переживайте, я быстро. Уходит — и в комнате повисает та самая резкая тишина. Арсений смотрит на дверь еще какое-то время — ему показалось, будто… Нет, все это глупость. Кузнецова волнуется тоже — наверняка — и боится не меньше. — Арс?.. — зовет Антон, и Попов, выдыхая, переводит взгляд на него. Тот сидит все еще, но уверенность из тела и взгляда уже пропадает — будто бы с уходом подруги отпадает необходимость держать ту самую маску героя. Даже поза слегка меняется — Антон сутулится, чуть сжимая пальцы на обивке дивана, и смотрит пристально — но совершенно не уверенно, поджимая губы не в силах произнести что-либо еще. И в этом чертовом «Арс» — то самое «в порядке ли ты?», «что случилось?» и «почему?». Чертово чужое волнение, которое не выходит облечь в слова — потому что они, вроде как, договорились всего этого не поднимать вновь — но озабоченность читается в глазах слишком явно. Арсений отводит взгляд, качая головой — приходится сжать кулаки, прогоняя картинки из того самого коридора. «Я хочу быть с тобой», — чужим, но таким желанным голосом в голове. — Пойду напишу Денису. Антон не отвечает — лишь опускает взгляд, поджимая губы, пока Попов покидает гостиную.***
Шаги отдаются в коридоре эхом — неторопливым, потому что по пути нужно обдумать слишком много всего. Из-за нервозности это удается сложнее — и по этой же причине девушка оглядывается несколько раз, что вызывает на бледных губах кривую усмешку, потому что страха похищения в крови действительно нет. Потому что если все так, как она думает — он точно не похитит ее сейчас. Пустующие коридоры помогают собраться — отбросить чертовы эмоции, которые не слишком успешно получилось подавить там, в гостиной. Но старосты ничего не заметили — она на это надеется — ведь это все еще может быть ошибкой, просто больной фантазией, пришедшей ей в голову, но… «Как он узнал, в кого обращаться?» — звучит в голове голос Антона, и Ира закусывает губу. Да, она — не Шастун, и до последнего не хотела вдаваться в подробности. Пыталась пропустить чужое расследование мимо себя, быть непричастной — потому что знала, что не может ничего сделать несмотря даже на то, что переживала не меньше. За Оксану, за Диму — да даже за ту пропавшую гриффиндорку. За Антона с Арсением тоже — потому что Попов в последнее время воспринимался ближе, как и Сережа, и с этим Ира, вопреки самой себе, не могла поделать ничего совершенно. Злилась когда-то, да — потому что с пресловутой ревностью бороться не получалось. Но черные чувства никогда не доходили до крайностей — до того самого «лучше бы он пропал». И пусть она не смирилась — плевать. Пусть было больно в тот момент, когда Арсений посмотрел на Антона сегодня — преступник обратился тобой — и во многие моменты до, но это неважно. Важнее, что не ввязываться, кажется, не получилось. «Как он узнал, в кого обращаться?» Ира ведь слышала не раз, как парни обсуждали расследование — как путались в теориях, как приходили все к новым выводам, неправильным, чаще всего. Стыковали зависимости — кто из пропавших на какие пары ходил, как преподаватель мог узнать о них больше. И все это время она, кажется, упускала главную зависимость сама — свой чертов длинный язык. «Это не может быть так», — отчаянной мыслью перед тем, как постучать в кабинет замдиректора. Ляйсан на своем месте — Ира успевает заметить бледное и уставшее выражение ее лица, прежде чем женщина улыбается вымученно, поднимая на вошедшую студентку взгляд. Они все так чертовски устали. — Что-то случилось, Ира? — интересуется Утяшева почти добродушно, и Кузнецова, выдыхая, подходит ближе к преподавательскому столу. И хочется промолчать — рассказать лишь то, что пообещала Антону и Арсу. Выбрать свою безопасность и жалкую репутацию — но от собственной трусости в горле першит, и Ира выдыхает снова, сжимая кулаки почти незаметно. Она должна быть, черт возьми, смелой. Ради Антона — и ради остальных друзей тоже, ради тех, кто пропал. Потому что Кузнецова никогда не сомневалась в собственном разуме — а учителя абсолютно точно не зря хвалили ее гибкий ум и способности к аналитике, пусть те порой и заглушались излишней эмоциональностью. Но вопреки этому для того, чтобы сложить слишком очевидные факты, ей хватило всего лишь пути до кабинета замдиректора. — Я знаю, кто за всем этим стоит, профессор Утяшева. И мне нужна ваша помощь.***
— Ира, о чем ты говоришь? Зачем мне… — Катя, поверь мне, прошу! Я не могу рассказать подробностей, но… Просто сделай это. Они не должны узнать. — Ты серьезно? Предлагаешь подлить зелье слежения в чай, чтобы что? Думаешь, что Макаров явится ночью, чтобы выкрасть кого-то из нас, и плевать ему на мракоборцев у двери? Откуда ты вообще знаешь, что они будут нас караулить? — Катя, черт, прекрати. Ты доверяешь мне? — …Да. Но я не понимаю, почему ты не можешь объяснить все нормально. — Потому что это последний шанс поймать его, и от любой… мелочи, все может пойти не по плану. — Черт с тобой. Давай свое зелье. — Я уйду ненадолго — если Арсений или Антон заметят, прикрой меня. — И что мне сказать? — Что я заснула у тебя в комнате. Что угодно. Не дай им понять, что я уходила. — Твои чертовы загадки, Кузнецова… Что на тебя нашло? И почему мы не можем действовать сообща? Антон и Арсений… — Прости, я правда не могу рассказать большего. Но все будет под контролем Утяшевой и Министерства. — Она уже говорила, что безопасность в школе под контролем… Ц-ц, ладно. Ты уверена, что получится? — Да. Мы должны сделать это. Ради Антона и… всех. Ради всех. У нас есть шанс. И вечером не говори со мной ни о чем — вообще не подходи. Это важно! — …Я поняла. Иди, времени мало. — Спасибо.***
— Катя потеряла кулон, — произносит Арсений сразу же, как Шастун открывает дверь. Дорохов, храни его высшие силы, отвечает действительно быстро — в течение пары часов, которые Арсений, не находя себе места, проводит в собственной комнате, игнорируя ужин и бесконечно перечитывая все заметки, развешенные на стене. Антон, кажется, все это время проводит на смотровой — от него сейчас пахнет табаком слишком сильно, а щеки слегка пылают алыми следами мороза. Тот пропускает Арсения в свою комнату, не прекращая хмуриться — но кивает, садясь на кровать и закусывая нервно губу. — Значит, мы правы, — соглашается тот, наблюдая, как Арсений падает в кресло напротив. Как когда-то давно — только подумать. Но в этот раз нахождение в чужой комнате уже не вызывает боли — даже промелькнувшие было воспоминания при взгляде на ту самую кровать, где когда-то они спали вместе — Арсению удается держать мысли в узде, потому что слишком сильно беспокоит другое. То, что преступник — все еще в Хогвартсе, и счет, возможно, идет на часы. — Мы уже не можем ничего сделать, — произносит тихо Попов, не осознавая, как нервно скребет ногтями по подлокотнику. — Если только ловить на живца… — Нет, — тут же отрезает Шастун, и во взгляде его, перехваченным Арсением, самая настоящая злость. — Мы не будем рисковать тобой, Арс. Твердо — и слишком уверенно, отчего под ребрами что-то все-таки скручивает. — Но какой у нас выбор? — хмурится Арсений в ответ. — Ждать, пока мракоборцы найдут метаморфа? Он найдет меня раньше, Антон. Шастун рычит тихо — сжимает пальцами покрывало яростно, наверняка в желании выплюнуть очередное «не смей», но и сам понимает — это единственный шанс. Они оба слишком хорошо знают: Арсений — следующая жертва. И вряд ли метаморф передумает. — А если не выйдет? — Антон возвращает нервный взгляд к Попову. — Арс, у нас всего один шанс и… — Я не буду один, — напоминает Арсений, отвечая на прямой взгляд. — В конце концов, в школе есть мракоборцы. Если они будут следить за территорией, в которой я появлюсь в одиночестве, то… — Думаешь, Утяшева согласится? — парирует Антон зло. — Она слишком обеспокоена безопасностью учеников, а это чересчур отчаянная авантюра. — Но не если это будет приказом отца. Напряжение на лице Антона сменяется удивлением. — Ты… говорил с ним? — Нет, — качает головой Арс, пропуская ненужное «сначала хотел обсудить с тобой». — Но я думаю, что сейчас как раз та ситуация, когда он решит вмешаться. Как бы он ни оттягивал расследование — не допустит, чтобы это коснулось меня. Не допустит. Арсений, отчего-то, в этом уверен — каким бы странным ни было поведение Министра все время до этого, как бы он сам ни сомневался в хоть какой-то ценности для собственного отца. Попов просто знает — отец не позволит тронуть свою семью, даже если его собственный план из-за этого пострадает. Даже, если семья для него — это не про любовь, а про долг и преемственность. Антон не отвечает долго — отводит взгляд куда-то под ноги, наверняка пытаясь внутри себя примириться с необходимыми рисками. Боится — наверняка, пусть и не хочет показывать этого. Арсений — боится тоже. Но сейчас, смотря на Шастуна уже не скрываясь, вдруг понимает, что по-прежнему готов рисковать. Готов — ради того, чтобы злосчастные строчки про чужую, добровольную смерть не имели права сбываться. — Хорошо, — произносит наконец Антон, поднимая глаза — в них отчаянная, почти слепая уверенность. — Я согласен. Но не отпущу тебя одного. Арсений теряется — в чужом пристальном взгляде, в том, что горло пересыхает. В этом отчаянном — я с тобой. Не проходит. Помнишь, Арсений? — Нет, Антон, — выдыхает Попов, с трудом собрав силы на то, чтобы голос прозвучал ровно. — Он не нападет на двоих. — Значит, я буду с мракоборцами, — упрямо парирует тот, и Арс замечает, как пальцы коллеги дрожат. Глупый Антон, какой же ты глупый. — Отец не позволит, Шаст, — в собственном голосе проскальзывает злость. — И если ты подставишься так, то… — Мне плевать! Шастун вскакивает с кровати, кажется, в тот же момент, что поднимается с кресла Арсений — и они оба замирают напротив друг друга. Напряженные, злые — и до чертиков напуганные где-то под тысячью масок. Напуганные — тем, что потеряют друг друга, если не сделают отчаянный шаг в самую бездну. И Арсений хочет убедить, что справится сам — хочет этого, честно, больше, чем ощущать во время опасности поддержку Антона. Потому что рисковать им по-прежнему не готов — только если собой, и дело даже не в том, что провинился перед ним уже тысячу раз. Но он знает — Шастун слишком упрямый для того, чтобы позволить ему справиться в одиночку. И злость, вызванная напряжением и этими страхами, вдруг уходит — сменяется непониманием и загнанным под кожу стыдом, собственными воспоминаниями того, как раз за разом ранил этого человека, а тот все еще… — Почему, Шаст?.. Он не простил — нет, просто не мог. Потому что Арсений не простил сам себя, потому что — не время еще, да и не факт, что когда-то настанет. Потому что не понимается — отчего тот вновь кидается защищать, почему готов жертвовать жизнью ради него, чертового скотины-Попова? Он не заслуживает этого — ни единой эмоции волнения и отчаяния, что появляются на чужом лице, сменяя маску упрямства и злости. Не заслуживает чертовой слабой улыбки чужих губ с таким же глухим, но искренним: — Потому что я не хочу тебя потерять. Из горла вырывается нечто, похожее на скулеж — Арсений закрывает глаза, чувствуя, как ногти вновь впиваются в ладони в сжатых кулаках. Чертов Шастун, чертов Антон, блять — почему ты делаешь так, почему?.. Арсений слышит, что тот остается на месте — но это не помогает, потому что самого себя в это мгновение сдержать оказывается слишком сложно. Слишком сложно — не открыть глаз и не броситься вперед, в чужие чертовы руки. Арсений — готов сорваться прямо в этот момент. Но спасает громкий голос, эхом разнесшийся по Башне — снизу, из гостиной старост — низкий тяжелый бас неизвестного мужчины, что-то наподобие «э-э-у, старосты!». Попов распахивает глаза — Антон все еще смотрит на него, но уже удивленно. Тиски отпускают сердце — черт возьми, слава богу — и старосты, не сговариваясь, одновременно поворачиваются к двери, вытягивая из карманов палочки. — Кто это? — шепчет Арсений, направляя палочку на дверь и отходя чуть назад — Шаст же делает шаг вперед, едва заметно соприкасаясь своим плечом с чужим. — Бред, — выдыхает Антон, поднимая палочку тоже — голос напрягается за мгновение. — Он же не мог прийти прямо сюда… Они замирают напротив двери. Через какое-то время слышатся тяжелые шаги — уже здесь, на втором этаже. — Старосты! — уже требовательнее звучит незнакомый голос, кажется, где-то у лестницы. — У меня сообщение от замдиректора! Коллеги переглядываются — напряженно. Антон кивает Попову — и тот в пару шагов подходит к двери, открывая ее и пряча палочку за спину, пока Шаст становится у стены за открывшейся дверью — чтобы, в случае опасности, скрытый сейчас, появиться следом и обезвредить врага. Но врага в коридоре не оказывается — Арсений выдыхает, пожалуй, слишком облегченно, когда выходит туда и замечает одного из мракоборцев в темных одеждах. Мужчина, остановившись в коридоре, смеряет Арсения взглядом — в равнодушных глазах будто бы вековая усталость, а щетина на хмуром лице вызывает мысль о том, что этот парень «на службе» буквально всю свою жизнь. — Что-то случилось? — напряженно спрашивает Попов, замирая на месте — внимательно следит за тем, как мракоборец не сдвигается с места. Потому что он может быть и не мракоборцем совсем — метаморфом, и про это нельзя забывать. Но мужчина с места не двигается — будто считывает по напряженной позе Арсения его мысли. Хмыкает как-то задумчиво и басит: — С данной секунды вступает в силу распоряжение директора Хогвартса: до выяснения обстоятельств всем ученикам школы запрещается покидать свои комнаты. Занятия временно отменяются. В течение суток будет обустроено безопасное место, за вами придут, — мракоборец обводит взглядом коридор и возвращает взгляд к Попову. — Все ясно? Арсений хмурится, смутно вспоминая, что все старосты, кажется, в Башне — по крайней мере, должны быть здесь, потому что пары закончились слишком давно. Он, собственно, не ошибается — не успевает даже открыть рта, как двери комнат открываются, и в коридоре появляется сначала Алена, а потом — Варнава и Кузнецова. Что ж, если этот мракоборец — метаморф, то слишком глупо было бы нападать так открыто. — Его нашли? — тут же хмурится Катя, обмениваясь встревоженным взглядом с Арсением. — Комментариев не будет, — отрезает мужчина, обводя взглядом вышедших старост. — Все из вас здесь? — Да, — звучит голос Антона из-за спины — Арсений оборачивается, чтобы увидеть, как тот выходит из комнаты тоже, пристально смотря на мракоборца. Палочку, однако, не прячет, продолжая держать в руке. Мракоборец скользит по ней взглядом — усмехается, и взгляд его на секунду сквозит чем-то похожим на уважение — а после кивает. — У входа в Башню будет дежурить наш сотрудник. На сегодня это все. И — уходит из коридора так же неожиданно, как и появился. Старосты слышат, как хлопает входная дверь — переглядываются между собой встревоженно, но остаются на местах. — Это какой-то пиздец, — резюмирует Катя, качая головой и проходя по коридору в сторону лестницы. — Пойдемте, что ли, чаю попьем. Арсений хмыкает, оглядываясь на Шастуна — тот выглядит заметно расслабленнее, но все еще встревоженно, однако, перехватив взгляд, кивает. Алена хмыкает, молча следуя за Варнавой — и только Кузнецова морщится, выдыхая устало: — Я лучше посплю… Голова взрывается от этого всего, — она мельком смотрит на Шастуна, поджимая губы почти виновато, но тот лишь успокоительно улыбается в ответ. — Конечно, Ир, отдыхай. Волшебница возвращается в комнату, пока остальные спускаются вниз. За оглушающим молчанием и тревогой никто из волшебников не замечает, как Катя, отвернувшись с чайником всего на секунду, незаметно подливает в горячий напиток порученное ей зелье. «Надеюсь, все получится. Что бы ты там ни задумала, Ир», — думает она, оборачиваясь обратно к коллегам и ставя чайник на стол.***
— Ты понимаешь, что предлагаешь мне рискнуть твоей жизнью, Кузнецова? — почти шипит замдиректора, не сводя со студентки взгляда. — Понимаю, — твердо отвечает Ира. Утяшева молчит долго — прокручивает в голове план, озвученный студенткой, и с силой отбрасывает собственные эмоции — в конце концов, эта волшебница невероятно выбила ее из колеи своей версией. Но сейчас не время для того, чтобы позволять себе слабость в неверии или удивлении от предательства того, от кого этого не ждал совершенно. А то, что Ира Кузнецова говорит правду — чертов факт, потому что Ляйсан тоже видит закономерности в том, что обозначает волшебница. Надо же, она и не думала, что ее студенты могли зайти в собственном расследовании так далеко — догадывалась, конечно, что они его проводят вообще, но… Но чтобы выяснить больше, чем Министерство и сама Утяшева — это достойно удивления. И, пожалуй, вопреки естественным волнениям — все-таки уважения. «Не зря ты так горишь идеей стать мракоборцем, Шастун». — Правильно ли я понимаю, что ты предлагаешь создать ложный удобный момент? — хмыкает задумчиво Утяшева, обводя девушку взглядом — ловит кивок в ответ. — Да. Сделаем так, чтобы он подумал, что этот шанс — идеальный для него. Устройте собрание, расскажите профессорам про нападение на Арсения… — И про то, что с завтрашнего дня соберем учеников в большом зале, выставив защиту, — продолжает Ляйсан, опираясь на рассказанную чуть ранее идею. — Тогда ему будет уже не добраться ни до кого незаметно, и действовать придется сейчас. — Именно, — кивает Ира, взволнованно улыбаясь. — Если Министр одобрит эту затею, то… — У него не останется выбора, — выдыхает Ляйсан. Наверное, говорить так откровенно со своим учеником — ненормально от слова совсем. Однако… Нынешние времена не то чтобы нормальны в принципе — а Кузнецова предлагает хоть и опасную, но имеющую шанс на успех провокацию. — Профессор, — зовет уже чуть менее уверенно Ира, и Ляйсан поднимает на девушку взгляд. — Вы не думаете, что… Сергей может просто забрать Арсения? Все же, мы рискуем и его жизнью. — Нет, — твердо отвечает женщина, горько усмехаясь. — Для Сергея поимка этого мага слишком важна. Возможно, даже важнее безопасности сына — иначе тот не вернулся бы в школу после каникул. Утяшева, честно, долго думала над тем, почему Министерство тормозит это дело. Почему не прислало мракоборцев еще после первой пропажи, почему — приказывало создавать плодотворную для похищений среду. Почему Сергей, в конце концов, не забирал сына из Хогвартса, безопасность которого, будем честны, уже не могла таковой называться. А потом пришла Кузнецова — и рассказала все то, о чем и не могла подумать Ляйсан. Все то, что раскопали всего-то двое волшебников — чертовы Арсений с Антоном — и про леденящее кровь предсказание, и про то, что отец Попова знал про риски для собственного сына и все равно отправил того обратно. Могло ли быть так, что Министр в какой-то момент тоже пришел к тому выводу, что логичнее всего — сделать своего сына приманкой? Быть может, тогда, когда узнал о его связи с Антоном? И даже если сначала роль Арсения заключалась лишь в том, чтобы быть наблюдателем, то потом… Как он, черт возьми, вообще может называть себя отцом после этого? — Он согласится, — вновь повторяет Утяшева, хоть слова и даются с трудом — даже натренированная годами выдержка не помогает от болезненного сочувствия. Неужели Министерство делало все для продолжения пропаж ради того, чтобы понять, кто ключевой элемент предсказания? Возможно, они собирались следить за Антоном до тех пор, пока пропажи с факультетов не кончатся — чтобы потом приставить к нему мракоборцев и ждать появления темного мага? А до тех пор делать вид, что не понимают совсем ничего — чтобы преступник дошел почти до конца и не был в силах бросить затею тогда, когда оставался бы последний этап? Но неужели Министр мог позволить похитить собственного сына потому, что он тоже в какой-то момент стал слишком важной фигурой игры? Ведь метаморф нашел бы его — нашел бы несмотря ни на что, уже зная, что это решающий рычаг давления на Антона. Не заменил бы кем-то другим со Слизерина — просто потому, что тогда чудовищное предсказание могло бы не сбыться, и Шастун не был бы готов отдать свою жизнь? Ужасающая игра, но — вполне в стиле Сергея Попова. Только все пошло не по плану — потому что Арсений с Антоном действовали не по сценарию. Потому что в очередной раз подорвали кабинет — только в этот раз руками Макарова, который сбежал, утвердив этим все обвинения и придав огласку ситуации. И Министерство не могло не действовать прямо сейчас — потому что магический мир бы не понял того, что Министр Магии не посылает защиту школе, из которой сбежал бесчеловечный преступник, который просто обязан попытаться вернуться. Даже, если сбежавший — вовсе не тот, кого все искали. — В таком случае, действуем согласно плану, — наконец произносит Утяшева, и Ира улыбается несдержанно, пусть и на толику испуганно. — Я свяжусь с Сергеем Поповым. Дай мне пару минут. Сергей Попов — определенно чудовищный, безжалостный человек, но Ляйсан убеждает себя оставить осуждение и комментарии до лучших времен. Потому что сейчас куда важнее то, что Сергей, отвечая на вызов через камин в каморке замдиректора, соглашается на описанный план. Важнее всего — что у них все еще есть шанс все исправить, не дав предсказанию совершиться.***
— Ира? Ты чего здесь? Мужской голос режет по ушам, заставляя сердце сжиматься в ледяном ужасе, а по телу бежать сотни мурашек — но Кузнецова натягивает улыбку, когда проходит в чужую комнату, пока преподаватель закрывает за ней дверь. — Хотела поговорить, профессор. Мужчина хмыкает, останавливаясь напротив девушки — смотрит внимательно, задерживая взгляд на слегка дрожащей улыбке и груди, вздымающейся в неровном дыхании сверх меры. Ира — знает, что он вот-вот вернулся с собрания. Знает, что Утяшева рассказала все в точности плану, наверняка вселяя в сердце этого черного человека нервозность — видит подтверждение в напряженном взгляде и слегка нервных движениях, будто мужчина куда-то торопится. Торопится — придумать очередной план, как подобраться к собственным жертвам, пока не стало поздно. Только можно не торопиться — Ира ведь здесь за тем, чтобы преподнести самую удобную возможность из всех. — Это были вы, профессор, не так ли? Улыбка с девичьих губ исчезает — сменяется дрожью в голосе и дрожащими в почти истерике пальцами, в наигранном разочаровании светлых глаз. Так, будто она не знала. Так, будто — не верила до конца. Мужчина в ответ — хмурится, но всего на мгновение. Прикрывает на секунду глаза, и лицо разрезает непривычная, пугающая усмешка — а потом тот вновь смотрит на Кузнецову, и девушка сглатывает, отходя на шаг, уже не играя. Потому что, вопреки плану — страшно до невозможности. — А я думал, что ты не поймешь. Кузнецова закусывает губу, чувствуя в горле горечь — обводит взглядом ту самую комнату, в которой так часто оказывалась, и кровать, на которой дюжины раз позволяла этому человеку оказываться ближе любого другого. Цепляется взглядом за кресло, в котором сидела обыкновенно — когда по дурости рассказывала любовнику всю свою жизнь. Про то, что Оксана влюбилась в Лешу — представляете, еще и мне предложила позвать Антона куда-нибудь! — когда ворчала мужчине на то, что даже Позов умудрился найти любовь в приехавшей из России волшебнице. Когда — наконец рассказала о том, что вынуждена от Антона отказываться, потому что его любовь предназначалась не ей, а старосте Слизерина. Ира помнит, как несколько месяцев назад Шастун чуть не убил Арсения после того, как они вернулись из дома пропавшей Оксаны — потому что думал, что это Попов сдал Утяшевой их намерения. И только сегодня Ира вспомнила о том, что это была она. Ведь и об этом тоже — говорила с ним в желании получить поддержку и одобрение опасного решения. Как и десятки раз после — о том, что двое старост пытаются вычислить, кто же виновен в пропаже друзей. Какая же она дура. — Как вы могли?.. — почти шепчет она, чувствуя, как глаза начинает щипать. Не из-за предательства — нет. Из-за чертовой жалости к себе. И пусть Ира давила ее все то время, пока говорила с Ляйсан и Варнавой, пока заставляла собственное хладнокровие взять верх над сердцем — сейчас не в силах сдержать собственного разочарования. Не только в самой себе — но и в том человеке, которому, как она думала, была все же нужна. Как оказалось — только ради того, чтобы получать информацию. — Ну прости, — хмыкает тот, убирая руки в карманы — в голосе ни намека на сожаление, а взгляд, который обычно грел, сейчас вызывает лишь ужасающий холод где-то в груди. Который становится лишь сильнее, когда с чужих губ пропадает усмешка — а взгляд вмиг тяжелеет, наравне с тихим голосом пропитывая каждую клеточку тела ощущением жгучей опасности: — Зачем ты пришла? Слезы, уже было появившиеся в глазах, высыхают одновременно со следующим вздохом. Ира смотрит на этого человека — на того, кто дарил ей так много тепла — и понимает, что все это время было ошибкой. И обида, наконец, превращается в ярость — холодную, помогающую вновь встать прямо и вскинуть голову, чтобы почти процедить: — Хотела посмотреть вам в глаза, профессор Шеминов. Ира — знает, что мракоборцев приставят ко всем проходам лишь через несколько часов, ведь они договорились об этом с Ляйсан. И потому — вытягивает палочку, направляя ее на профессора, но лишь для фарса. Чужая магия предсказуемо оказывается быстрее — тело пронзает болью за секунду до того, как сознание затягивает тьмой. Когда-то Ира мечтала стать актрисой — и, наверное, не зря. Потому что сыграть роль преданной, разъяренной женщины, которая решила самостоятельно отомстить любовнику — у нее все же выходит.***
Арсений судорожно выдыхает, когда, наконец, возвращается в комнату — это происходит уже под ночь, ведь «чаепитие» растягивается на пару часов тревожных разговоров в попытке успокоения, а единственный быстрый способ связаться с отцом — через чертов камин в той самой гостиной. Но они все-таки говорят — отец, на удивление, слушает Арсения внимательно, пока тот не заканчивает говорить о разработанном плане. Арсений до последнего думает — тот откажется. Или все же хочет на это надеяться? Он ведь рассказывает отцу все — все, что успели они с Антоном узнать за эти месяцы, даже о злосчастном пророчестве. Потому что, в конце концов, уже не имеет смысла скрывать — все может завершиться вот-вот, и чужая помощь сейчас необходима, как никогда. Только отец молчит. Даже не спрашивает, как Арсений узнал о пророчестве — будто наказывает тишиной — после чего произносит односложное «свяжемся завтра, Арсений», и чужое лицо тает в углях среди языков пламени. И сказать, что Арсений остается в недоумении — это не сказать ничего. Потому что внутри тревога горит, потому что — времени мало, и неизвестно, как поведет себя чертов Макаров, пока отец будет думать. Но все же раздумья — это не ответ «нет». Арсений, не раздеваясь, падает на кровать — прикрывает глаза в надежде, что голова перестанет стучать. Однако заснуть все равно не выходит — хаос сидит в самой груди, сдавливая легкие, и кажется, будто мир сжимается с каждой секундой сильнее. А потом Арс слышит за стеной подозрительный шум — что-то тяжелое падает на пол с неестественным грохотом. «Антон». Арсений подрывается на кровати, замирая всего на секунду. Пытаясь убедить себя, что могло показаться — могло, или коллега случайно что-то громоздкое уронил, вот только… Не проверить не может — встает с кровати, рывком перемещаясь в коридор. Замирает у закрытой двери чужой комнаты — и не может совладать со стучащим уже в горле сердцем. Но достает палочку, открывая дверь без всякого стука — и заходит в комнату в один шаг, едва ориентируясь в темноте. Антон стоит у окна — спиной к нему, не поворачиваясь. Рядом с ним валяется опрокинутая жердочка Флейма — вот что создало такой грохот — но самого феникса в комнате нет. А еще — постель разворошена, так, будто с нее вскакивали впопыхах. Детали врезаются в сознание, вызывая смутную тревогу — и Арс замирает у самого входа, выдыхая едва слышно: — Антон? Шастун хмыкает — поразительно громко в ночной тишине — и медленно поворачивается. Лунный свет из окна едва освещает силуэт — но Арс замечает на чужих губах ухмылку. Тревога сдавливает сознание вновь, заставляя вскинуть палочку и направить на волшебника. Да нет же, не мог же… Вряд ли это метаморф, но все же… — Ты чего, Арс? — поднимает брови Антон, делая шаг на встречу. — В такое время надо бы спать. Попов сглатывает, отходя на шаг — метается взглядом по комнате, пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь, чтобы вытравить из сознания волнами поднимающиеся сомнения. Только вот упирается спиной в закрытую за собой же дверь — и в конце концов возвращает к Антону взгляд. К Антону ли? — Эй, ну, опускай палочку, — склоняет голову набок он, и голос его звучит почти мягко — слишком мягко. Слишком — непохоже на Шастуна. — Ты не Антон, — тихо произносит Попов, сжимая палочку крепче. Парень в ответ — смеется тихо, слегка запрокидывая голову, но взгляда не отводит. Зеленые глаза темнеют — совершенно не так, как обыкновенно темнеет взгляд настоящего Шастуна — окрашиваются чем-то пугающим и опасным. — Подловил, — маг продолжает стоять на месте, будто бы совершенно не боясь Арсения. Разводит руками — и ни в одной из них не держит палочки. — Где он? — рычит Попов несдержанно, отчего копия вновь противно посмеивается. — В надежном месте. Он пока жив. Горло сводит судорогой — Арсению приходится закусить губу, чтобы выдержать взгляд и чертово «пока», не теряя рассудок. — Ты же понимаешь, что я могу просто вырубить тебя и сдать мракоборцам? — цедит Арсений. «Антон» в ответ — усмехается, вновь слегка склоняя голову, и это движение на мгновение вызывает ощущение дежавю. Слишком знакомое движение кого-то другого… Но Арс отбрасывает ощущение, не сводя взгляда с чужих глаз. — Только это не имеет никакого смысла, — парирует легко метаморф, и тон голоса становится еще тише. — Если ты еще хочешь увидеть Антона, конечно. — О чем ты? «Клон» издевательски усмехается — у Арсения от этого пренебрежения по телу бегут злые мурашки — и протягивает руку ладонью вверх. — Не люблю, когда мне отказывают, Арсений. Пошли со мной? Попов сглатывает, смотря на протянутую руку — как тогда, в коридоре — и возвращает к темному магу взгляд. Он похитил Антона. Но как? И как вообще пробрался сюда? Попов ведь был в гостиной все это время. Только если… Мысль о том, что «подмена» произошла раньше, еще когда Арсений ждал ответа Дорохова, отметается почти сразу — он просто не мог говорить тогда с клоном вместо Антона. Как бы хорошо метаморф — черт пойми как — ни изучил их обоих, но такое волнение Шастуна он не смог бы сыграть. «Не отпущу тебя одного». «Потому что я не хочу тебя потерять». Ч-черт! — Так что? — уточняет «Шастун» после непродолжительного молчания и слегка опускает руку, будто грозясь убрать — Арсений дергается, тут же шагая вперед. — Стой! Почти испуганно, больше — отчаянно, отчего ухмылка на чужом лице становится еще шире. Плевать, как он пробрался сюда. Плевать, как умудрился сделать все это, только… Только бы был шанс Антона спасти. — Палочку — брось, — кивает в сторону нее метаморф, смеряя Арсения снисходительным взглядом. Но что он без нее сможет? Арс медлит всего мгновение — но любая мысль колдовать на противника прямо сейчас меркнет под чертовым «пока жив» слишком высокой вероятностью ошибки и возможной потери. И Арсений бросает палочку на пол под одобрительный, ядовитый хмык — а потом в два шага подходит ближе, останавливаясь ровно напротив протянутой руки и с яростью заглядывая в чужие зеленые глаза. — Если я пойду с тобой, что изменится? Мы знаем о предсказании. Ты ведь хочешь убить его. — Я — не хочу, — пожимает плечами метаморф, и Арс с раздражением думает, как у него еще не затекла протянутая рука. — Если вы знаете о пророчестве, то должны помнить, что там есть замечательное слово «добровольно», Арсений. Так что решать лишь ему. — Тварь, — выплевывает Попов, с трудом преодолевая желание вцепиться в отвратительно надменное лицо. Маг выпад игнорирует — лишь подносит руку еще ближе, кончиками пальцев задевая грудь Арсения, который, вопреки порыву отстраниться, все же не отводит взгляда от самоуверенных глаз. — «Людские слабости откроют путь к бессмертной и бескрайней силе», — цитирует пророчество эта мразь, вскидывая бровь. — Каково это, Арсений — поддаться собственным слабостям? — свободной рукой темный маг пространственно взмахивает возле своего лица, показывая ту самую «слабость». Арсению хочется плюнуть тому в лицо — кто бы мог подумать, что в моменте возможно ненавидеть привычную физиономию так сильно. Не Антона, далеко нет — пусть перед ним и его оболочка, украденная чертова внешность — а этого ублюдка, которого хочется убить прямо здесь. — Пошли со мной, Арсений. Попов не отвечает — но вкладывает свою ладонь в чужую, сжимая с силой. Так, чтобы хотя бы через прикосновение передать всю злость и отчаяние. А в следующий миг слышит, как с чужих губ срывается шепот. Сознание покидает тело в ту же секунду.***
Антон возвращается в комнату лишь потому, что от сигарет уже болит горло — он скуривает слишком много за то время, пока Арсений разговаривает с отцом в гостиной старост. Собственно, Попов его от курения и отрывает — поднимается на смотровую, безошибочно угадывая, где искать Шастуна, и делится тем, что отец ответил сдержанное «завтра». Антона это злит только больше — и чертова неизвестность, и понимание того, что Арсений ведь наверняка не выдвигал отцу тех самых условий «Антон будет участвовать тоже», но на это, впрочем, насрать. Как будто Антон будет спрашивать. Они расходятся по комнатам после отстраненно-Арсового «надо выспаться, Шаст». Сон, конечно, не то чтобы манит — но Антон лишь кивает в ответ, потому что сегодня им говорить больше не о чем. Так Шастун думает, пока не возвращается в свою комнату — только в замкнутом пространстве и тишине мысли сдавливают сознание вновь. Те самые, которые бурлят внутри, кажется, с того самого разговора на смотровой — с чертовым концом под эгидой «это пройдет» — но в этот вечер ранят еще сильнее, заставляя сходить с ума. Потому что сегодня, черт возьми, он Арсения почти потерял. Мыслей в голове слишком много — но уже не отчаянных. Искренних — и, наконец, свободных от дебильных рамок «отказа от собственной жизни». Потому что, черт возьми, уже глубоко поебать. Окончательно — и понимается это после рассказа Арсения о встрече с метаморфомагом, в тот момент, когда приходит осознание, что они оба вот-вот могут лишиться жизней. Какая, блять, разница, будет ли у него будущее в мракоборцах — когда их счет идет, возможно, на жалкие дни? И «отказаться от своей жизни» в контексте будущей работы и образования воспринимается отвратительно жалко и лживо по сравнению с пониманием, что Антон сейчас пытается отказаться от другой ее части. Потому что Арсений — тоже, сука, часть его жизни. Когда-то Шастун думал о том, что не боится Министра — что, если ему уже будет нечего терять, порвет того своими руками. По сути, Антону сейчас терять тоже нечего — слишком высоки ставки в их страшной игре. Почти нечего — кроме последнего шанса. И Шаст подрывается с кровати с твердым намерением пойти к Арсению, который наверняка тоже еще не спит — потому что им, черт возьми, все-таки есть сегодня о чем говорить — но тормозит у самой двери, потому что в нее раздается настойчивый стук. — Да? — растерянно отзывается он. — Антон, это я, Ира, — доносится с той стороны тихое. — Можешь… открыть? Шаст выдыхает, прогоняя мурашки от маленького микроинфаркта — все-таки стук оказался в ночи слишком неожиданным — и открывает дверь, улыбаясь подруге уже по привычке. — Что-то случилось? Проходи, — он пропускает девушку, закрывая за ней дверь, и медлит мгновение — прикрывает глаза, будто это поможет укрыть разочарование от задержки. «Черт, Ир, ну почему именно сейчас?..» Но выдыхает, прогоняя мысли — в конце концов, Кузнецова его подруга — и поворачивается к девушке, ожидая ответа. Та стоит напротив — хоть во тьме комнаты и видно не очень, но смотрит пристально, нечитаемо, и Антону на секунду кажется, что Ира будто выпала из реальности. — Ир? — склоняет голову тот, делая шаг навстречу. — Тебе… Страшно? Я могу помочь? Кузнецова мельком оглядывается на расправленную кровать — скользит взглядом по ней и близстоящей тумбе, на которой осталась волшебная палочка — а после возвращает взгляд к Антону и улыбается. Не так, как обычно — на удивление холодно и опасно. — Страшно должно быть тебе, Антон. Шаст понимает все за секунду — всего за один взгляд на эту улыбку и пустые глаза — и едва дергается к тумбе, как вскинутая тонкая рука с зажатой в ней палочкой — не Кузнецовой — мешает, появляясь прямо перед лицом. — Т-с-с, без лишних движений, — почти шепчет волшебница. Впрочем, не волшебница — метаморф. «Черт!» Антон послушно замирает, чувствуя, как разгоняется сердце — цепляется взглядом за пустую жердочку Флейма, жалея о том, что не закрыл на сегодня окно и тот в очередной раз летает где-то вне дома. Потому что, будь здесь хотя бы его феникс — шансов было бы больше. — Это вы, да? — прищуривается Антон, сжимая кулаки. — Профессор Макаров. «Кузнецова» вскидывает брови будто бы в удивлении — наигранном — а после растягивается в усмешке. — Надо же, все еще на вы… Но нет, Антон, ты ошибся. Хотя эта дезинформация сыграла мне на руку… — Что? — Я — не Макаров, — клон чуть вскидывает голову, а после, медленно приподняв свободную руку, щелкает пальцами. Облик сменяется в пару мгновений — но Шаст все равно не может заметить конкретно, когда светлые волосы подруги превращаются в практически их отсутствие на голове волшебника, а женская фигура становится мужской. Когда Ира — превращается в… — Шеминов?.. — выдыхает пораженно Антон, отчего тот усмехается вновь. — Привет, мой любимый студент. Знакомый голос сбивает — выбивает из легких воздух, и Шаст не осознает, как делает шаг назад, словно в желании уйти от видения. Вот только это уже не оно — то рассеялось образом Иры секундами ранее — и профессор хмыкает нисколько не удивленно, однако внимательным взглядом прослеживает движение собственного студента. А у Антона в голове не укладывается — все это время… Они ошибались — черт возьми, как? И почему тогда Макаров сбежал? Как Шеминов смог… — Почему?.. — одними губами шепчет Антон, чувствуя, как в груди все перекручивает. Потому что, черт возьми, это именно он. Тот человек, который Шастуну всегда помогал — который учил заклинаниям, убеждал в силах стать мракоборцем, даже советовал чертову книгу, которая помогла бы найти… Его самого?.. — Ничего личного, Антон, — Шеминов выдыхает даже будто бы разочарованно, и улыбка с его губ пропадает. — Ты мне нравился, правда, просто… — Сука, зачем?! — выплевывает Шастун, зажмуриваясь всего на секунду — досада в крови перемешивается со злостью, и голос бесконтрольно дрожит. — Почему, блять, Стас… Невинные люди! Почему они? За что?! — Ты знаешь и сам, — пожимает плечами метаморф, слегка поджимая губы — кажется, маска «плохого злодея» исчезает так же внезапно, как и появилась. Остается — лишь равнодушие, уверенный и вместе с тем безразличный взгляд на того, кто буквально сходит с ума от переполняющих мыслей. Шеминов говорит — продолжает говорить; так, будто бы они все еще преподаватель и его любимчик-студент. — Могу рассказать, если хочешь, потому что разницы все равно нет, — мужчина смотрит на Антона мгновение и, видимо, принимает молчание за согласие. — В Хогвартсе было несколько магглорожденных, Антон, так что не стоит думать, что ты исключительный. — Так какого черта ты выбрал меня? — шипит парень, и Шеминов усмехается — но будто вполсилы. — Ну, мы с тобой нашли общий язык. И чем ближе я тебя узнавал — тем больше убеждался в том, что в твоем характере есть… жертвенность, — мужчина прослеживает, как лицо студента кривится, и выдыхает: — Не нравится? Ну, можно назвать это любовью к близким, преданностью… — Я понял, — прерывает нервно Антон, не отводя взгляда. — И поэтому ты похищал моих друзей, да? Чтобы потом заставить меня… — О, не продолжай, — качает головой преувеличенно медленно Шеминов. — Об этом мы поговорим позже. Но… Да, в целом ты прав. Антон скользит взглядом к зажатой в чужой руке палочке — что, если попробовать выбить ее, отвлекая профессора разговорами?.. — А пропавшая гриффиндорка? — Случайная жертва, — легко отвечает волшебник, перехватывая направленный на палочку взгляд Шастуна. Усмехается от этого погано, делая шаг назад — еще дальше, вне доступа — и Антон скрипит зубами, а тот будто бы и не заостряет внимания, продолжая: — На самом деле, сначала я думал по поводу Варнавы… Шаст рычит, дергаясь на месте — в последний момент успевая остановить себя перед отчаянным желанием безоружно броситься на этого ублюдка — на что Шеминов цокает, покачивая палочкой в напоминании своего преимущества. — Без резких движений, Антон, — напоминает он равнодушно. — Какой ты ублюдок, — не сдерживается Шастун. Он должен что-то придумать. Должен, ведь если нет… — А потом я передумал, — продолжает ужасающий рассказ Шеминов, медленно отходя от Антона в сторону окна — даже опускает палочку, но Антон прекрасно знает, какие хорошие реакции у его профессора защиты от темных искусств. Надо же, он ведь должен быть противопоставлением злу — а на деле оказывается именно им. — Почему? — покорно спрашивает Антон, хотя слушать не хочется совершенно. Ведь мысль о том, что когда-то в списке этого подлеца числилась Катя… — Потому что понял, что есть более дорогой тебе человек, — Шеминов, на мгновение отвлекшийся на разглядывание жердочки феникса, медленно поднимает голову, чтобы встретиться с Антоном взглядом. — Не так ли? Легкие сковывает холодом — и Шаст выдыхает судорожно, чувствуя, как все внутри опускается. Нет-нет-нет. — Что ты сделал с Арсением? — едва слышно, отчего профессор громко усмехается. — Пока — ничего, но… Шаст, потерянный в собственной тревоге, пропускает момент, когда метаморф вскидывает палочку вновь — и успевает заметить лишь вспышку искр перед глазами. А после — чувствует на секунду сжавшее все тело давление. Зрение пропадает всего на момент — и в следующий миг Антон, выдыхая, промаргивается, вот только… Видит Шеминова уже с другого ракурса — сквозь толщу стекла. Сквозь толщу, блять, его собственного зеркала, стоящего на комоде. — Сука! — рычит Антон, с силой ударяя руками по поверхности перед собой. Вокруг — вопреки представлениям не собственная «зазеркальная комната», а самая настоящая тьма. Только чертово стекло перед ним — то, через которое видно настоящую комнату и то, как смотрит прямо на него Шеминов и улыбается почти кровожадно, взмахивая палочкой вновь. Поверхность стекла затягивает едва заметной матовой пленкой. — Так о чем это я, — продолжает мужчина, убирая палочку в карман и проводя другой рукой по подбородку в задумчивости. — Ах да, про слабости. Вместо палочки тот вытаскивает из кармана что-то еще — приглядевшись, Шаст понимает, что это браслет. Его, блять, браслет. Тот, который он потерял. — Нет! — еще один удар по стеклу наравне с осознанием чужого намерения. — Сука, только посмей! — Я, к слову, тебя не слышу, — бросает Шеминов в сторону зеркала, положив браслет на вытянутую руку и подцепляя пальцами металлическую защелку. — И не вижу. Так вот… Замок — щелкает, закрепляя браслет на чужом запястье. Следом — щелкают и пальцы метаморфа. Антон видит себя. — Самое ироничное, — «клон» поворачивается прямо к зеркалу, рукой обхватывая жердочку питомца, — в том, что эта слабость работает и в обратную сторону. И в следующий миг — тот резко толкает предмет от себя. Высокая подставка падает с грохотом — вздрагивает даже Антон по ту сторону зеркала. А потом понимает, что имел в виду Шеминов. — Нет… — шепчет Антон, сглатывая и наблюдая за тем, как собственное тело по ту сторону отворачивается в ожидании к окну. — Блять, нет!.. Ждать долго не приходится — дверь открывается уже спустя минуту, и в проеме появляется Попов. — Нет, Арс!.. — буквально воет Антон, прижимаясь к стеклу. Слышит, как Арсений зовет его по имени — как сжимает в пальцах палочку, следя за «клоном» внимательно. Как голубые глаза горят беспокойством — и вместе с тем настороженностью, за которую Антон цепляется в отчаянной надежде. Арс пришел с палочкой — значит, готов ко всем вариантам. Он должен понять, что перед ним не Антон, должен… — Не верь ему… — молит Шастун, понимая, что его все равно не услышат. — Это не я… От чужого — якобы своего — голоса по ту сторону начинает тошнить. От того, как Арс отшатывается назад, наконец понимая. От чертового правильного «ты не Антон». — Подловил, — отвечает метаморф, сразу же получая в ответ злое рычание. — Где он? — В надежном месте. Он пока жив. Шастун рычит, с силой ударяя по стеклу — «блять, нет, Арсений, не верь». — Я здесь! — кричит он, закусывая губу почти до крови — руки от ударов начинают ныть, но он бьет снова, будто бы может разбить чертово заколдованное стекло. — Сука, Арс! Не слушай его! Но Арсений — слушает. Антон не может оторвать взгляда от чужого лица — буквально читает на нем то, как Попов пытается разработать хоть какой-нибудь план, придумать хоть что-то… И видит, как меняется его взгляд, когда Шеминов произносит манипулятивное «если еще хочешь увидеть Антона». Когда — протягивает ту самую руку. Пошедшие за ним добровольно. — Нет, нет, нет… — отчаянно шепчет Антон после Арсового «стой!». — Пожалуйста, нет, блять, не смей… Он кричит, бьет в зеркало вновь — хоть и знает, что не сможет разбить чужое колдовство без собственной палочки — кричит так громко, словно Арсений сможет услышать. И отчаяние душит за горло — Антон понимает, что сейчас не может сделать совсем ничего, что… Он вынужден просто смотреть, как эта мразь забирает его. — Каково это, Арсений — поддаться собственным слабостям? Антон воет, утыкаясь лбом в зеркало — закрывает глаза, не в силах смотреть на то, как голубые глаза меркнут. Проклиная тот день, когда стал для Арсения этой слабостью. — Прости… — шепчет Антон, чувствуя, как горло пережимает — слыша звук удара тела об пол, и точно так же где-то внутри падает чертово сердце. А потом чувствует по стеклу легкую рябь — и вынуждает себя открыть глаза, чтобы заметить, что матовая пленка пропала. Значит, его снова видят и слышат. — Зачем?.. — только и выдавливает из себя Антон, едва оторвав взгляд от бессознательного Арсения — метаморф уложил того на кровать, но вряд ли надолго. «Зачем ты, блять, заставил меня на это смотреть?!» Шеминов не отвечает — хмыкает в очередной раз и взмахивает палочкой. Шаст чувствует, как теряет сознание тоже — но перед этим вполне реальное ощущение пола собственной комнаты.