На следующее утро я поудобнее поправляю на плече рюкзак, потому что всё-таки решил принять предложение Серёжи и прийти на субботнюю тренировку в парк. Несколько дней назад я сказал ему, что приду, но после вчерашнего вечера…
Серёжа стоит в компании нескольких ребят, и при виде меня у него на скулах начинают ходить желваки. Пока я подхожу ближе, он поворачивается на сто восемьдесят градусов и уходит от меня.
По правде говоря, в эту секунду мне хочется плюнуть и уйти.
Замечаю Нурлана и Лешу, двух парней из нашей команды — по окончании школы они остались в городе и начали работать. Колеблюсь, в животе как будто затягивается узел. Ни на одно их сообщение я не ответил. Хватит мне и одного человека на этом поле, который на меня сердится.
Впрочем, моя тревога тут же развеивается: Лёша смотрит прямо на меня и расплывается в широкой улыбке.
— Да не может быть!
Нурлан стоит ко мне спиной, увидев, что его приятель куда-то смотрит, он круто оборачивается и видит меня.
— Попов! Рад тебя видеть, чувак.
— Я тоже рад, — говорю я.
Лёша хлопает меня по плечу.
Ну, хоть кто-то на меня не злится. В нескольких метрах от нас Серёжа притворяется, что делает разминку, и я прямо таки чувствую , как от него исходят волны пассивной агрессии.
Он узнал, что я провожу время с Антоном, но мне непонятно, почему это так его взбесило. Возможно, всё потому, что он просто ушёл, не дав мне возможности объяснить.
Это Алена обычно играла в молчанку и дулась, за Серёжей я прежде такого не замечал.
— Хорошо выглядишь, — замечает Лёша.
Нурлан согласно кивает.
— Было нелегко, но я потихоньку возвращаюсь в строй, — говорю я. Это одновременно и преуменьшение, и преувеличение. За последние несколько месяцев я впервые встречаюсь с таким количеством людей.
— Это замечательно, старик. Рад, что ты пришёл, — улыбается Нурик, протягивая мне футбольный мяч, который до сего момента держал в руках.
Я смотрю на мяч, перекатываю его в руках и чувствую себя так, будто вернулся домой. Мы разбиваемся на команды; остальные игроки — ребята на год младше нас, из запасного состава, которые после нашего ухода получили возможность попасть в основной состав.
Пока мы обсуждаем стратегию перед первым периодом, Серёжа стоит в стороне, демонстративно не соглашаясь со всем, что я говорю.
Отлично. Вот и началось.
Когда мы выстраиваемся на лужайке, Серёжа, проходя мимо, толкает меня плечом — слишком сильно, это нельзя назвать случайностью.
— Для тебя это все равно, что переключить телеканал, да?
— Ты о чем? — спрашиваю я, когда он встаёт на линию спиной ко мне.
— Ты знаешь, о чем я говорю.
Я оставляю эти слова Серёжи без ответа, объявляю начало игры и слежу, как он бежит по полю, преследуемый защитником. Принимаю решение сделать короткий пас Леше, чтобы выиграть пару метров. Лёша ловит мяч, но его почти сразу перехватывается нападающий, и игра окончена.
Серёжа подбегает ко мне, его грудь раздувается, как кузнечные мехи.
— Нечего? — спрашивает он, выжидательно приподнимая брови. — Тебе нечего сказать? Может, нам спросить мнение Антона?
Ну, конечно. Давай, раззвони об этом всему народу. Черт возьми.
— Брось, Серж, — бормочу я.
Лёша передаёт мне мяч и хлопает меня по спине.
— Совет профессионала? Ты же у нас умеешь бросать людей, а?
Он, что, в самом деле только что сказал это?
Нахмурившись, объявляю начало следующего игрового момента. Мяч пасуют мне, и предполагается, что Серёжа сейчас побежит, заложив крюк, чтобы заработать тачдаун. Вместо этого он поворачивается ко мне спиной и прогулочным шагом идёт по полю.
Какого черта?
Во мне скипами гнев. Я с такой сильной швыряю в него мяч, что травмированное плечо отдаётся болью. Мяч впечатывается Серёже в затылок, так что моего лучшего друга бросает вперёд. Он круто оборачивается, стремительно бежит, не давая мне времени собраться, и врезается в меня, сбивая с ног. Я падаю — я падал так тысячи раз во время футбольных тренировок.
Но на миг мне становится очень горько. Я ещё никогда не видел его таким.
— Сколько раз Алена с тобой порывала? Ты хоть помнишь? — спрашивает он, вставая.
Я вскакиваю. Не дам себя запугать!
— Зато ты, похоже, помнишь. И сколько же?
Серёжа обеими руками хватает меня за ворот, сжимает кулаки, и теперь в его глазах сверкает неприкрытая ненависть.
— Семь! Семь раз, считая с девятого класса…
Внезапно все разочарование, которое я подавлял на протяжении последних месяцев, прорывается наружу. Я злюсь на Серёжу. Злюсь из-за всей этой ситуации. Да кем он себя возомнил, черт побери? Как он смеет указывать, как мне надлежит себя чувствовать?
— И она собиралась сделать это снова, Серж! Вот только она умерла! — пальцы Матвиенко, стискивающие мой ворот, разжимаются, и я отталкиваю его. — Что я должен делать? Вечно чахнуть? Перестать дышать?
— Я бы страдал вечно, — говорит он. Вся его злость внезапно исчезает, плечи поникают, словно ему на спину взвалили тяжкий груз. Потом… он признаётся. — Я тоже ее любил. Любил по-настоящему. И я бы никогда не не отпустил.
Мы смотрим друг на друга, его слова оглушают меня, лишают дара речи. Но Серёжа ещё не закончил.
— И ты ее не заслуживаешь, Арс, — тихо говорит он. — И никогда не заслуживал.
Он поворачивается и быстро уходит с поля, его широкоплечая фигура становится все меньше и меньше, пока совсем не исчезает в дали. Я провожаю его взглядом, чувствуя, что голова идёт кругом.
Серёжа любил Алёну?
Теперь я понимаю, все кусочки мозаики встают на место. Серёжа всегда принимал сторону Алёны и защищал ее, всегда ей уступал. После ее гибели он был раздавлен горем.
Как же я этого раньше не замечал? Как не увидел за все эти годы, что мой лучший друг влюблены мою девушку?
Другие парни делают вид, со наша с Матвиенко стычка их совершенно не интересует. Ни один не подходит ко мне, да я этого и не жду. Уже давно я близко не общался ни с кем из этих ребят. Да сих пор я этого не понимал, но теперь осознал, что, уйдя из команды, всех их бросил.
Только Алена и Серёжа остались рядом со мной.
Как же я не догадался, что Серёжа любил Алёну?
Потому что я был эгоистом.
Эти слова звенят у меня в голове с ужасающей ясностью. Горькая правда.
Я смотрел на мир, на друзей, на свою девушку сквозь собственные невидимые линзы. Ни разу я не попытался посмотреть на окружающих, поставив себя на их место.
Позже вечером мама заглядывает в мою комнату и застаёт меня за увлекательным занятием: я таращусь в потолок, смотрю в одну точку.
— Ты это носил, так что помоги сложить, — говорит мама, ставя на пол возле двери корзину с выстиранным бельём. С жалобным стоном я скатываюсь с кровати и вслед за мамой иду наверх, одной рукой прижимая к ушибленному боку упаковку замороженного гороха, а другой рукой балансирую корзиной.
Мы заходим в мамину комнату и начинаем складывать белье, причём мама то и дело на меня посматривает.
— Мне казалось, это будет легкая тренировка.
— Это из-за меня. Хотя Серёжа…
Я не собиралась ничего говорить маме, не могу перестать думать о сегодняшнем столкновении с Матвиенко. Поэтому, я обо всем рассказываю. Про ссору и про Антона.
— Он прав, — говорю я после минутного молчания, глядя на футболку с логотипом старшей школы. — Может быть, я вообще никогда не заслуживал Алёну. Может, она была слишком хороша для меня.
— Что этот Серёжа понимает? — говорит мама, сворачивает пару носков и пихает их мне в руки. — Ты можешь дружить с кем захочешь и… заводить другие отношения.
У меня в животе все переворачивается, но прямо сейчас я не могу об этом думать. Да, моя мама всегда хорошо относилась к однополым отношениям, но сейчас я не могу выбросить из головы слова Серёжи.
— Он любил Алёну, — говорю я наконец, ожидая, что мама удивленно вскинет глаза, ахнет. Мама просто кивает. Она знала. Выходит, все это время лишь я один пребывал в неведении?
А Алена знала?
Ещё один вопрос, который я никогда не смогу ей задать.
Смотрю, как мама складывает полотенце, ее лицо задумчиво.
— Итак… Что ты будешь делать? — спрашивает она.
— В смысле?
Мама возводит глаза к потолку, всем своим видом показывая, что мне стоило бы быть более сообразительным.
— Ты безнадежный романтик, сынок. Я наблюдала за тобой и Аленой с тех пор, как вам было по восемь лет. Как только ты отдал ей своё сердце, никому другому не стоило и попытаться, хоть ты и доводил вас обоих до сумасшествия, — говорит она наконец. — Но из-за этого ты никогда не представлял себе свою жизнь без неё. Она стала центром твоей жизни, и… в отношениях это большое давление на партнёра. Слишком большое давление на человека, который ещё сам толком не понял, какой видит свою жизнь.
— Мама, я…
— Просто послушай. Почему ты заказал для Алёны этот браслет?
— Потому что я не любил, — твёрдо говорю я. — Хотел показать ей, как сильно я ее люблю. — Мама молча смотрит на меня, выгнув бровь, словно ждёт продолжения. Я длинно выдыхаю и отвожу глаза, медленно складываю пару штанов. — И… потому что понимал, что между нами что-то не так. Я думал, браслет напомнит ей обо всем, что мы вместе пережили, покажет, что вместе мы можем все исправить.
Мама кивает.
— Ты всегда пытался улаживать разногласия, вместо того чтобы задуматься об их причине. Трудно построить что-либо, если фундамент треснул. — Она берет из корзины очередную рубашку. — Это не значит, что вы двое друг друга не любили. Просто, возможно, вы двое не были на одной волне.
Не были на одной волне. Иногда, когда мы ссорились, у меня действительно складывалось впечатление, что мы говорим о разных вещах. Я вспоминаю злополучный вечер и наш с Аленой разговор в машине. Слышали ли мы друг друга или каждый говорил о своём?
Сколько раз мы говорили, не слыша друг друга, и даже этого не понимали?
— Ты всегда думал, что Алена будет частью твоей жизни, но тебе нужно жить самому. У неё больше нет права голоса. У тебя впереди много дней, и все они могут стать такими, как сегодняшний: будешь сидеть и складывать белье на пару со своей любящей, преданной матерью… — она складывает рубашку, а я замираю, держа в каждой руке по непарному носку. — Или ты можешь попытаться жить своей жизнью без Алёны, позволить себе жить по-настоящему. — мама смотрит на меня. — И посмотреть, куда тебя занесёт ветер.
Я улыбаюсь, какое-то время молчу, складываю пару джинсов. Алена сказала то же самое, почти слово в слово. Алена хотела посмотреть, какой станет наша жизнь, если мы разойдёмся.
Она все понимала. И моя мама это понимала.
Только я один долгое время был упрямым болваном.
На этот раз в голове у меня поясняется. На этот раз… возможно, я все понимаю.
И с этим пониманием приходит осознание, что Серёжа был одновременно прав и неправ.
Мы должны помнить Алёну, и… Что ж, я не смог бы забыть ее, даже если бы захотел. Она впечаталась в каждую клеточку моего тела, благодаря ей я стал тем, кем стал.
Но больше мы с Серёжей не можем топтаться на одном месте без неё, не можем остановиться и перестать жить.
Теперь каждый из нас должен жить самостоятельно.
— Мы с Антоном говорили о том, чем я мог бы заняться в будущем, раз уж футбол теперь не для меня, — медленно говорю я. У мамы мгновенно загораются глаза. — Как думаешь, из меня получится хороший спортивный обозреватель? Я тут подумал, что мог бы подучиться, пройти стажировку или ещё что-то в этом духе.
— Думаю, из тебя получился бы прекрасный спортивный обозреватель. — Мама улыбается. Я не видел ее такой счастливой, с тех пор… с тех пор как случилась авария. — И, думаю, тот, кто помог тебе двигаться дальше — очень хороший человек. Большая удача, что рядом тобой появился такой человек.
Она берет стопку полотенец, встаёт и говорит, обернувшись через плечо:
— Полагаю, мне придётся найти себе другую компанию для стирки.
На следующее утро я складываю вещи Алёны в коробку и несу наверх. Мама идёт за мной по пятам, осторожно придерживает меня за руку, когда я выхожу в коридор.
— Ты уверен, солнышко? — спрашивает она, вглядываясь в мое лицо.
Я киваю, уверенно встречаю ее вопросительный взгляд.
— Уверен.
Мама крепко обнимает, и я обнимаю ее в ответ. Мне это нужно, чтобы начать двигаться вперёд, что бы я ни собирался делать: продолжить обучение, выяснить отношения с Матвиенко или… ещё что-то.
Мне не хочется звонить воспоминания о том вечере, мне нужно избавиться от чувства вины. Нужно принять тот факт, что Алёны здесь нет, и вещи в коробке мне ее не заменят.
Осторожно касаюсь ладонью крышки коробки, прощаясь, потом передаю коробку маме — она вернёт вещи родителям Алёны. Как только мама отворачивается, я чувствую, что браслет с подвесками оттягивает мне карман. Последнее напоминание о том злосчастном вечере.
Не думал, что смогу с ним расстаться.
— Подожди, — говорю я и достаю браслет. Металлические подвески звякают друг о друга. Отдавать украшение больно, но я аккуратно кладу его в коробку, и у меня с души словно падает тяжёлый камень. Впервые за четыре месяца я могу вздохнуть полной грудью.
***
Несколько дней спустя я лежу на траве и смотрю как солнечные лучи просачиваются сквозь аргоны деревьев, а перед глазами у меня танцуют сияющие блики. В полдень мы с Антоном встречаемся, чтобы покормить уток, как делаем обычно, тёплая погода конца сентября ведёт нас к вишневому дереву, его лепестки теперь поблекли и стали серовато-белыми.
— О чем ты думаешь? — спрашивает сидящий рядом со мной Антон.
— Просто… — я глубоко вздыхаю. — Серёжа…
Разговор с мамой помог мне многое понять, но от этого наши с Серёжей отношения не улучшились. Я до сих пор не придумал, как мне поговорить с ним обо всем.
Поворачиваюсь и смотрю на Антона: солнечный свет окрашивает его лицо в золотой оттенок, делая зелёные глаза ещё ярче. Он тянется к моему лицу, и мне становится любопытно, каково это: ощутить его прикосновения.
Однако вместо того чтобы дотронуться до меня, Антон срывает растущий в траве между нами одуванчик и нюхает его. Меня охватывает чувство вины, но быстро проходит, словно ему лень напрягаться, и оно предпочитает отступить. Возможно, я тоже не хочу бороться. Но лицо Серёжи, искаженное горечью и обидой, не выходит у меня из головы.
— На этой неделе мы поругались. Я… С тех пор как умерла Алена, я был Серёже плохим другом. Не был с ним честен… — Перевожу дух и длинно выдыхаю. — Я даже себя обманывал.
— Тяжело осознавать, что портишь другим жизнь, да? — говорит Антон. Его лицо становится печальным.
Я приподнимаюсь на локте. Для Антона нелегко откровенничать. Он замечает мою реакцию и слабо улыбается.
— Извини. Не хотел это говорить. Забавно. Я всегда был довольно тихим и очень застенчивым. До такой степени, что Аня иногда даже говорила за меня. — он отводит глаза и смотрит в сторону кладбища. — Аня всегда знала, что я хочу сказать. Возможно, потому что мы были близнецами.
Раньше Антон всегда избегал разговоров о сестре. Никаких грустных историй. Сегодня он сказал очень много, и , очевидно, это причиняет ему боль.
— Мы были одинаковыми, похожими почти во всем, — продолжает Антон. Его глаза словно затуманивает темное облако. По его насупленным бровям и напряженным плечам я вижу, что это признание его убивает. Передо мной как будто сидит совершенно другой человек. — Когда я ее потерял, я не мог разговаривать. Но сейчас, с тобой… — Он осекается и снова смотрит на меня, его взгляд слегка проясняется. — Я чувствую, что снова хочу говорить.
— Говори обо всем, что хочешь, — предлагаю я. — Я все выслушаю.
Антон впускает меня в свой мир, в этом есть что-то волшебное, и я не хочу разрушить очарование момента, поэтому подавляю желание взять его за руку.
Антон вертит в пальцах одуванчик.
— Жизнь без Ани… — тихо произносит он. — Чем больше проходит времени с ее смерти, тем мне тяжелее. Меня не покидает чувство неправильности происходящего.
Я жду, но Антон больше ничего не говорит.
— Понимаю, — говорю я, садясь. И я действительно понимаю. После аварии меня постоянно преследует ощущение, что все вокруг — одна большая ошибка. Кроме моей встречи с Антоном. — Но, возможно, мы оба можем найти что-то, что уменьшит это чувство. Вместе.
— Как? — спрашивает Антон.
Слова вертятся у меня на кончике языка, но я не знаю, как начать. Потом думаю о нашей первой встрече на кладбище, и мне на ум приходит идея.
— Истории. Ты сказал, мы оба могли бы быть рассказчиками, так?
Антон с задумчивым видом кивает.
— Так вот, хочу послушать одну из твоих историй, — говорю я. Антон выпрямляет спину и скручивает руки на груди. — В тот первый день я услышал только: «Давным-давно».
— Ни за что, — говорит Антон. Его плечи напряжены. — Я понятия не имею, хороши мои истории или плохи. В смысле, что если тебе они не понравятся?
— Они мне очень понравятся, ни секунды в этом не сомневаюсь, — заверяю я его.
— В таких вопросах нельзя утверждать наверняка, — смеётся Антон.
— Ну пожалуйста! — прошу я.
По лицу парня видно, что он колеблется. Молчание все длится, но наконец Антон его нарушает, испустив длинный страдальческий вздох.
— Ладно… но только если ты дашь мне почитать что-то из написанного тобой.
Я так рад его согласию, что сначала киваю и только потом осознаю, на что подписался.
Черт, он просто великолепен.
Антон протягивает мне руку с оттопыренным мизинцем. Я цепляюсь за его палец своим мизинцем и пожимаю, скрепляя обещание. Наши руки замирают, пальцы скользят к запястьям, пока рука не оказывается в моей.
Такое чувство, будто я снова проснулся. Каждой клеточкой своего тела я ощущаю себя как никогда живым, хочу сократить расстояние между нами, малейшее движение кажется землетрясением.
— Антон… — начинаю было я, но он быстро отодвигается. Взгляд его прикован к моим губам.
— Ты это чувствуешь? — шепчет он.
Чувствую, и ещё как. Воздух вокруг нас гудит, между нами пробегают искры.
Я тянусь, чтобы снова взять его за руку, но едва мои пальцы касаются его пальцев , Антон отодвигается, быстро встаёт, отряхивает одежду, засовывает руки в карманы куртки.
— Мне пора.
— Антон. — я собираюсь с духом. — Тебе необязательно уходить.
Он делает несколько шагов, его желтые кеды выделяются на фоне зелёной травы.
— На горизонте замаячила грустная история, — бормочет он едва слышно, дойдя до дорожки, поворачивается ко мне и говорит: — Просто друзья, Арс. Таков был уговор.
Киваю, наблюдая, как парень уходит, скрывается за деревьями. Опускаю глаза и вижу в траве рядом со мной желтый одуванчик.
Срываю его, гадая, что было бы, если бы я сейчас поцеловал Антона. Мне показалось, что он смотрел на мои губы. Может, Серёжа был прав ещё кое в чем.
Действительно ли я хочу оставаться для Антона просто другом?
***
В четверг утром я иду на кладбище. Мне ещё многое предстоит осмыслить, но, по-моему, я наконец подобрал правильные слова для Алёны.
Резко останавливаюсь при виде коленопреклоненной фигуры перед могилой Алёны: человек кладёт на надгробие огромный букет.
Серёжа.
Ну конечно.
— Тюльпаны, — говорю я, подходя ближе. — Они были от тебя.
— Ее любимые цветы, — говорит Серёжа, не сводя глаз с надгробия.
Опускаюсь на одно колено, не обращая внимания на боль в ноге, и провожу ладонью по шероховатому камню.
— Это несправедливо, — говорит Серёжа, глядя на меня. — Ты живешь дальше, а она не может. Наверное, ужасно так говорить, но…
— Я понимаю тебя, Серж. Поверь, теперь я действительно чувствую себя негодяем. Я могу есть мороженое, смотреть кино, сидя на диване. Даже могу смеяться. Все это кажется неправильным, ведь делаю это без Алёны, но если мы будем жить прошлым, то до конца нашей жизни застрянем здесь, — указываю на надгробие над могилой Алёны.
Серёжа не отвечает, но и не перебивает меня.
— Я наконец осознал, о чем говорила Алана. Сначала я этого не понимал, ведь я и раньше-то ее не слушал, но сейчас наконец понимаю, чего она от меня хотела. Чего она от меня хотела. Лучшее, что я могу сделать, чтобы почтить ее память — это жить без неё, Серж, как она и хотела. Мне нужно двигаться дальше. — я умолкаю, несколько долгих мгновений смотрю на лучшего друга и понимаю: ему это нужно не меньше, чем мне. — И ты должен жить дальше.
Серёжа встаёт, я следую его примеру, немного замешкавшись из-за ноги. Когда наши лица оказались относительно на одном уровне, он долго смотрит мне в глаза, потом виновато отводит взгляд.
— Мне жаль, что ты узнал правду вот так.
— Ага. — Я киваю, вспоминая, что он сказал мне в парке. — Теперь многое обрело смысл. Ты в когда защищал Алёну, принимал ее сторону.
— Я вставал и на твою сторону, — замечает Серёжа. — Я никогда не пытался за ней ухаживать, никогда не говорил ей о своих чувствах.
— Мне ты тоже не рассказал. Надо было сказать.
— Разве от этого что-то изменилось?
Качаю головой, признавав его правоту.
— Наверное, нет.
Серёжа улыбается, и я уверен: сейчас мы оба слышим голос Алёны, и виной тому не черепно-мозговая травма. Не в этот раз.
— Однако, — продолжаю я, — мне кажется, это кое-что меняет сейчас. Теперь я вижу , что в прошлый раз ты во многом был прав. Мы должны быть честны с самими собой.
Мы смотрим друг на друга, каждый не уверен, что делать дальше. В итоге мы останавливаемся на коротком братском объятии, а потом Серёжа слегка толкает меня локтем и сухо улыбается.
— Интересно, что твоя мама тогда сделала с тем пивом?
Я киваю на дорожку и улыбаюсь в ответ.
— Хочешь проверить?
Мы уходим с кладбища — только мы двое. Хотя я говорил с Серёжей, меня не покидает уверенность в том, что Алена тоже была рядом. Я чувствую: она все слышала. Наконец-то я все сказал правильно. Пусть мы оба ее потеряли, но теперь мне кажется, что впервые за долгое время она стала мне ближе.
