О верблюдах, бедуинах и жизни на других планетах

      Центральная площадь старого города была переполнена людьми. Жители Феса собрались, чтобы посмотреть, как будет вынесен самый шокирующий приговор в его истории. Кто бы мог подумать, что один из наиболее достопочтенных и уважаемых граждан окажется первым грешником и отступником?       — Харам! Харам! Харам! — скандировала толпа в праведном гневе.       Абдул стоял посреди площади в пацакской одежде с опущенной головой, а в его носу болтался позорный колокольчик как символ падения некогда благочестивого мусульманина. Ведь Абдул и был тем самым отступником!       Два палача с плетками в руках ожидали сигнала к началу экзекуции. Высокий, худой, будто бы высохший старый мулла с густой седой бородой до колен провозглашал обвинения против Абдула Рашида:       — Этот падший человек, которого вы видите перед собой, осквернил себя, живя среди дикарей! Он ел колбасу из мяса нечистого животного, не совершал намаз, делил трапезу с неверными и принял их варварские обычаи, нося на лице их метку, выступая перед ними в клетке, словно дикое животное, и выражая им почтение дьявольскими жестами. Он смотрел на туземок-распутниц и не брезговал ездить с ними в одной повозке и залезать в одну клетку! Пил воду из машины шайтана! Снял феску и благопристойное одеяние, облачившись в срамное рубище! Сии деяния недостойны правоверного мусульманина, грех должен быть наказан! Он получит восемьдесят ударов плетьми, как велит того…       — Братья! — истошно завопил Абдул и завертелся вокруг своей оси, ища в толпе знакомые и родные лица. — Товарищи, родные! Я ни в чем не виноват, клянусь Пророком! Я был околдован дьяволом, мои глаза ослепли, а уши оглохли! Ведь я всегда вел праведную жизнь, моя семья не даст соврать! Саид! — с надеждой протянул руки к племяннику Абдул. — Скажи, что я ничем перед тобой не согрешил!       — Дядя-дядя, — осуждающе покачал головой Саид. — Я считал вас образцом добродетельности, ваша репутация была кристально чиста в моих глазах, но то, что вы себе позволяли там, на чужой планете…       — Мохаммед! Скажи ты!       — Дядя Абдул! — Мохаммед выставил перед собой растопыренную пятерню и грозно сдвинул брови в кучу. — Вы опозорили наш род, больше Мохаммед никогда не назовет вас дядей! Мое сердце обливается кровью от боли и горечи, но вы сами так воспитали меня, чтобы я не терпел в своей семье никакого греха и скверны!       — Назира! — в отчаянии рухнул перед племянницей на колени Абдул.       — Я не буду за вас вступаться, дядя Абдул, — гордо и гневливо проговорила та. — Я всю жизнь была рабыней по вашей милости, без мужа, без детей! Вы попрекали меня всякой мелочью, не давали выйти замуж за Эдвалду, а сами… Даже в другой галактике вы не смогли найти мне жениха!       — Латифа, Жади! — умоляюще посмотрел на невесток осужденный.       — Дядя Абдул, не просите меня замолвить за вас слово! — замахала руками Латифа. — Нет-нет-нет! Мне очень жаль вас, но если мой Мохаммед увидит, как я за вас вступаюсь, то возьмет вторую жену, как вы его научили! Аллах, я не хочу, чтобы меня приносили в жертву, как барашка!       — А мне нисколько вас не жаль! — с вызовом бросила ему Жади. — Вы называли меня порченным фруктом, клеветали на меня и говорили, что моя мать меня ничему не научила, а сами не могли дать отпор кучке жалких пацаков! Получайте свои восемьдесят ударов, которыми вы так всех пугали!       — Зорайде! — жалобно всхлипывал Абдул.       — Аллах, сид Абдул! — сокрушенно вздохнула служанка. — Что может бедная Зорайде? Разве кто-нибудь послушает моего голоса?       — Али! — из последних сил воскликнул несчастный. — Друг, генацвале, но ты-то не дикарь, как все прочие! Скажи, можно ли бить человека плетьми лишь за то, что он пытался выжить?!       — Абдул, — сложил руки на груди непреклонный Али, — то, что может быть простительно человеку молодому и неопытному, совершенно непростительно тебе! Ты, с твоей мудростью, с твоими знаниями и рассудительностью!.. Нет, Абдул, тебе нет прощения и не может быть. Ты сотворил преступное и недостойное правоверного мусульманина ку!

***

      — А-а-а! — задергался Абдул во сне и резко пробудился.       Все тот же песок, саквояж и скрипка. На небе взошло солнце. Владимир Николаевич деловито орудовал электробритвой, Гедеван все еще посапывал на спине, накрывшись остатками газеты.       — А, проснулись, Абдул Рашидыч! — бодро воскликнул прораб. — Что-то вы больно беспокойно спали, все звали кого-то…       Абдул с кряхтением еле-еле привстал на песке, схватился руками за голову и застонал, как от сильного похмелья.       — Владимир Николаевич, нам бы домой поскорее надо, — кое-как выдавил он из себя.       — Поскорее обещать не могу, Абдул Рашидыч. У самого жена волнуется, и сын-двоечник, за которым глаз да глаз.       — А у меня сессия первая вот-вот начнется, — добавил из-под газеты уже проснувшийся Гедеван.       — Нам надо живых людей найти, — вздохнул Владимир Николаевич. — На еду, воду и чатлы поди сумеем договориться.       Он отложил электробритву в саквояж, обтер лицо сухим полотенцем и поднялся на вершину высокого бархана, чтобы оглядеть окрестности. Вдалеке над песчаным склоном виднелось строение, похожее на колесо обозрения, только очень-очень старое, ржавое и, конечно, нерабочее. Зная особенности местного быта, вполне можно было предположить, что в ржавом исполине кто-то живет.       Трое путников вплотную подошли к «колесу». Пустые кабинки с выбитыми стеклами безжизненно и как-то ненадежно висели на огромном ободе. У подножия заброшенного аттракциона стояли несколько развалюх с дырявыми стенами, уходящими под землю. На металлических тросах, как флаги, болтались белые рваные тряпочки.       — Нет тут никого, Владимир Николаич, — недовольно пробурчал Гедеван. — Зря только тащились сюда целый километр.       — А мы сейчас проверим, — ответил прораб. — Скрипач, доставай-ка свою бандуру. Абдул Рашидыч, возьмите вот это, — указал он на валяющийся на земле инструмент, по своей конструкции напоминающий гармонь.       Абдул наклонился и с опаской потрогал инструмент, словно это какая-то ядовитая змея в обмороке. Убедившись, что от прикосновения агрегат не взорвался и не отправил его на другую планету, марокканец поднял гармонь с песка. Старые меха жалобно продребезжали и растянулись, как пружина.       — Что мне с этим делать? — растерялся Абдул.       — А вы его в две руки возьмите, на клавиши нажимайте и в стороны растягивайте, — подсказал Владимир Николаевич.       Старик покорно взял гармонь нервно потрясывающимися руками и попробовал извлечь из нее какую-нибудь самую примитивную мелодию. Получилось нечто вроде «Подмосковных вечеров» в очень фальшивом звучании, но прораб остался весьма доволен.       — Скрипач, возьми бубен, — кинул он Гедевану жестяные банки без крышек и донышек, нанизанные на крупное металлическое кольцо. — Так, вокально-инструментальный ансамбль собран, сцена имеется, осталось только выманить зрителей.       Трио забралось в клетку из тонких прутьев, которую кто-то забыл или, напротив, предусмотрительно оставил для будущих выступлений. Запиликала расстроенная скрипка, грянула ветхая гармонь, зазвенели жестянки, и из уст бродячих артистов полилось нестройными нотами:

      «Ма-ама, ма-ама, что я буду де-елать? Ма-ама, ма-ама, как я буду жить? У меня-а нет теплого пальтишка, у меня-а нет теплого белья!»

      Из убогих лачуг постепенно начали выбираться такие же убогие их жители: мужчины, женщины, возраст которых нельзя было угадать с точностью из-за неухоженности. Они выстроились перед клеткой полукругом и с большим интересом наблюдали за артистами. Те вошли в раж и уже переключились на всемирно известный репертуар:

«Стрэнжерс ин зе найт эксченжин глансес, вондрин ин зе найт вот вё зе чансес вид би шерин ла-ав бифо зе найт воз фру-у-у-у…»

      — Ку! Ку! Ку! — ритмично подпевали местные жители.       — Ля-я-я-я-я… — затянул длинную ноту Абдул.

«Йестедэ-эй ол май трабл симд ту фар эвэ-эй…»

      Концерт продолжался около четверти часа. Плюкане пришли в полный восторг, когда гармонь под конец выдала соло, и с неистовым улюлюканьем забросали своих новых кумиров звенящими монетками разной формы.       — …Так, — приговаривал Владимир Николаевич, ползая на карачках и собирая подаяние, — как понять, какой у них номинал? Сколько мы напели-то, а, скрипач?       — Не меньше двадцати чатлов! — послышался знакомый хрипловатый голос.       Уэф на своих толстых коротеньких ножках спешил к старым знакомым, заискивающе и подобострастно глядя на них.       — Владимир Николаич, — замигал он заплывшими глазками, — сколько лет, сколько зим!       — Да уж, и вам не хворать, — не поднимая головы, процедил в ответ прораб. — Чего надо-то?       — Так это, — плутовато подмигнул Уэф, — мы ведь тоже петь умеем. Возьмите нас к себе в коллектив, а?       — Бандура твоя где? — строго спросил его Владимир Николаевич. — Садись и улетай на все четыре стороны, а то мы сейчас с Абдулом Рашидовичем тебя…       — Мы бы и рады улететь, родной, — показалась из-за бархана высокая фигура Би, — но у нас луц кончился. Заправляться надо, а это целых десять чатлов стоит.       — Вон отсюда, жулики, воры, грешники! — рассердился Абдул. — Чатлы наши, ни гроша вам не дадим, не заслужили!       — А как вы домой без пепелаца попадете? — нагло ухмыльнулся и подбоченился Уэф.       — Другой найдем, — возразил прораб. — Чай, вы не одни тут при транспорте.       — Дурак ты, дядя Вова, — махнул рукой коротышка. — Вы ж тут никого не знаете, кроме нас, даже до города сами дойти не сможете. В городе вы бы аншлаг собирали, за одно такое выступление в центре можно пятьдесят чатлов срубить. Гравицапа стоит полспички, это две тысячи двести чатлов. Гонорар будем делить пополам, вам остается двадцать пять чатлов за представление. Расходы на еду, воду и проживание на троих — около пяти чатлов ежедневно, итого двадцать. Чтобы купить гравицапу, нужно выступить сто десять раз — плевое дело!       — Погодите, мы по двадцать чатлов будем на гравицапу откладывать, а вы свои просто в карман себе положите? — возмутился Гедеван.       — Планета наша, порядки наши! Вы тут никто и звать вас никак, Гедеван Александрович.       — Интересно как ты все рассчитал! — воскликнул Владимир Николаевич. — Вам что, спичек наших мало? Вы с ними миллионерами станете, а хотите у нас последнее отбирать!       — Спичек мы ваших пока не видели, кроме одного коробка, — заметил Би, — а вот чатлы видели и даже можем пощупать. Соглашайся, Владимир Николаевич. Нам гравицапа и спички, вам Земля, заработаем на все вместе, все по-честному.       — С вами и так одно разорение! У старика один налог на бороду десять чатлов в день, или пусть бреется! — скупердяйничал Уэф.       — Ни за что! — вскричал Абдул. — С бородой я не расстанусь даже под угрозой смерти, это вопрос чести! Если на этой проклятой Аллахом земле кто-либо знает, что такое честь!       — Ваши пятнадцать чатлов с выступления, и ни копейкой больше, — сурово отрезал прораб. — Или не возьмем вас к себе, скулите сами по подворотням, как умеете. И КЦ не видать вам, как собственных ушей!       — Ку? — робко спросил чатланин напарника.       — Ку! — уверенно ответил пацак.       — Ну, дядя Вова, в путь! — воодушевленно протараторил Уэф и повел за собой пришельцев.       Абдул плелся последним. Он обреченно тащил в руке гармошку и молился про себя, чтобы пытка поскорее закончилась. Только бы в родном Фесе никто не прознал, что гордый патриарх рода Рашид развлекал туземцев, играя им на гармошке в клетке! Да нет, не должны узнать…       Сердце терзала страшная горечь, а в голове упрямо и до зубной боли раздражающе крутилось: «Стрэнжерс ин зе ку…»