детскими рисунками

Эллен стоит у доски в любимом изумрудном свитере, рассказывая шестому классу о стилях текста. Шестиклассники по классике не заинтересованы в «вашем дурацком языке», забывая, что он родной, но телефон из уважения всё же убирают. Урок не задался с начала. Два заносчивых мальчика с четвёртой парты громко играют в морской бой, игнорируя взгляды и замечания учительницы: «Мальчики»; «Я ваше «8А» услышала отсюда, мимо, а сейчас попрошу убрать тетради по биологии и рассуждать о том, что мы знаем о тексте». К счастью, они увлеклись чём-то менее громким и верно отвечали на внезапные вопросы, что позволило выдохнуть, казалось бы, до конца урока, да не тут-то было. Стук в дверь. Нервный стук. — Ребят, подождите пожалуйста. Читайте пока статью на шестьдесят пятой странице. Открывает дверь, видя перед собой испуганную Тасю из своего десятого. У Таи из кос выбились пряди, а зрачки бегают везде, только не смотрят на неё. Непривычно. — Таюсь, что случилось? — Вы только не волнуйтесь, с Триной Витовной что-то случилось. Она резко перестала вести урок и сказала переписывать текст из учебника. А сама, после того звонка из кабинета вышла. — Стой, что за звонок? — Не знаю. Но, кажется, я впервые видела, как она плачет. Женщина резко выдыхает, стараясь представить, что могло случиться у двадцатипятилетней девочки, что не так давно была сама ученицей из десятого класса. Но при этом слёзы её были видны не так уж часто. Но плакать при детях? При детях, для которых ты — авторитет? — Останься в классе, я вернусь. Задание у них есть. Если закончат, то задание после статьи. Вспоминаешь, где за потоком информации, сидит твоя Карен по расписанию, только случайно вспоминаешь тот выпускной и то, что было позже. От нагрузки класса «в проекте» ты отходила год. Год не брала классное руководство и на тебе это тоже сказалось. Ты смотрела на пятиклашек и понимала, что они могла быть твоими и в следующем году они могли уже увидеть город, в котором никогда не были. Но ты понимала, что пожертвовала ими ради себя. Ради простого обещание ей «беречь себя». Она тогда пришла совсем-совсем утром и ты у неё спросила, что же она так рано и уже тут. И она тебе и рассказала все мысли, что копились в ней три месяца. И про два часа поездки до университета, и про кучу курсов, которые она набрала, и про интерес к учебе, а ты и подумать не могла, что кого-то в этом веке может восхитить учёба в педагогическом. Но самое главное о чем она говорила — как сильно скучала по тебе. Как винила себя за то, что не приходила. Не забыла спросить её простое «как Вы?», после которого к тебе вернулось ощущение, что она и не уходила. Будто ещё на восьмой год осталась. А она видит твои уставшие глаза, слышит тихий вздох и шёпот «хорошо». И не верит. Дарит букет, который ты до этого не заметила, а ты на каждый её подарок реагируешь, как в первый раз. Улыбаешься и не можешь налюбоваться. Ей или цветами? Сама уже не знаешь. Но вот она сидит на первом этаже в коридоре, едва дыша. Для детей добрая, но справедливая учительница, с хорошим вкусом одежды, для тебя сломанная девочка прячущая драму между заламываний тонких пальцев. — Родная, что случилось? Она вздрагивает, но лишь осознав, что это ты, позволяет себе снять маску. Плачет уже не скрываясь, в истерике глотая воздух и хватаясь за тебя, словно утопающая. Ты искренне надеешься, что каждый в этом коридоре закрыл в класс дверь и прижимаешь её к себе сильнее. Всё же она всё та же маленькая-большая девочка, которая плакала из-за единственной тройки по математике в полугодии, а после, заплаканная, старалась от тебя это скрыть на твоей же литературе. И тогда ты рассказывала про то, как у тебя не сложилось с химией и она даже улыбалась. Только сейчас тебе история про химию не поможет. — Дочка… младшая… Мир рушится. Ты сейчас не уверена, что только её. И ты слишком долго живешь на этой Земле, чтобы понять по двум словам, что случилось. Прижимаешь девочку, которую лишь по привычке называешь девочкой, лишь бы не вспоминать собственный возраст. Впервые не находишь слов для поддержки. Но слова она находит сама. — Ясельная группа, воспитатель чего-то не заметил и Калиска удушилась. Я не понимаю как… а она маленькая такая, светленькая, на брата моего в детстве похожа, смех звонкий, очень любит… любила рассказы слушать. Она же мира ещё даже не увидела, ей двух ещё не было. А тебе слух режет этот переход во временах с неприкрытой болью. Эхом в ушах отдаётся «похожа, любит» и «любила, не увидела». — Лиса могла много ещё показать миру и тебе… но ей не дали шанса и это, вероятно, самое несправедливое. Ты только помни, что она всегда будет гордится матерью, хорошо? — А ещё матери всё ещё есть ради кого жить. И скоро будет звонок. Надо… работать. Она почти успокоилась, но ты не можешь отпустить её настолько разбитой и опустошённой к работе, бумагам, детям, но и домой в таком состоянии отпускать человека на машине равносильно преступлению. Ты смотришь в её глаза, где взрываются космические туманности, желтые розы на фоне ясного неба, обдуваются ветерком, закат над океаном, рыжеватый, сияет последней надеждой. И ты не знаешь, как ещё можно описать её глаза, в которых от слез появились и горные склоны леса, и чёрная боль. — Может отсидишь в лаборантской? Потом тебя домой завезу, ребят по дороге заберём. — Эллен, я не могу. Я робот в стенах школы, за порогом могу хоть рассыпаться, хоть умереть, но детей я должна доучить. — В кого ты такая упрямая? — Разве не твоя фраза была «лучшим ученицам — лучшее», скажи? — Не надо как я… как же ты это ещё не поняла, девочка моя, — ты нервно вздыхаешь, потому что и её своим примером ты сломала тоже. Она не первая. И это твоя личная боль. Она кивнёт, но все же вернётся в кабинет. У неё спросит неравнодушный парень с добрым сердцем «как она» и она улыбнётся, ответив, что всё хорошо. Круг замкнётся. Пока семиклассники будут писать сочинение по картине из учебника, она, достав листок из принтера будет чертить что-то о боли. Что-то, что спрячет глубоко в душе и отдаст Калисе на свадьбе. Сильнее, чем про эту любовь она ничего не напишет. Для неё дочь жива. Пусть там, где не будет Тринии. Её детей никогда не смущало отсутствие отца и сейчас она не уверена, должен ли знать человек, у дочери которого в свидетельстве прочерк, что той больше нет. Она не знает как сказать Янису и Авре, что их сестренки больше нет. Ведь ни за одиннадцать лет в школе, ни в институте за пять никто и никогда не говорил о том, как говорить собственным детям о смерти родных. Она помнит, как пришла со школы и мама рассказала о смерти дяди. Она не знает, как матери тогда хватило смелости и силы духа. Но ей было не пять и три с половиной. Ей было десять и она не уверена, что тогда она все поняла. Звонок звенит, разрывая мыслей круг, отзываясь где-то глубоко внутри глухой болью. Кажется, какой спектакль не играй перед детьми, все равно получаешь взволнованное лицо и наивный детский вопрос: — Трина Витовна, у Вас что-то случилось? — Нет, солнышко. Голова просто болит с утра, — и улыбнётся. Врать тоже научилась у честных.

***

Резко выходит из кабинета с последним вышедшим ребёнком. Закрывает дверь, а ощущение, что пустоту внутри. Ян звонит на перемене. У тебя потеют ладошки. — Да, сынок. — Ма, к нам в группу тетя пришла, заведующая. И… сказала скорее собираться, садик закрывают раньше. А я Авросю не могу найти. Только… мне сказали остаться и тебя дождаться. Где Ава? — Яник, я почти закончила, я думаю Аврору приведут к тебе и вы будете вместе. — Кали тоже? И тут на тебя больше ни на что не хватает. Идёшь подальше, там где менее многолюдно, кусая кулак. «Дура, соберись. В кого ты сына превращаешь!» Ты готова поспорить на то, что губа уже в крови. Проверила. Действительно. Интересно почему. — Слав, милый, давай поговорим вечером. У меня урок сейчас. — Я Янислав. Не Слава! Ты же знаешь, мам. — Пока. — О, Ава пришла! Пока. Удачи. — Спасибо, малыш. Молодец. Обманула сына. Перемена ещё пятнадцать минут. Умная видите ли. «Так будет лучше. Получать правду по телефону — плохо» Так говоришь сама себе, словно не твои дети видели младшую живой ещё сегодня утром. Когда Авра пела песенку про аленький цветочек, а Ян помогал прыгать малышке на твоей кровати и радовался, когда она прыгала выше его. А ты лишь спокойно выдыхала, зная, что кровать двухместная и рядом лежат мягкие маты. Кажется, это было в прошлой жизни. Когда день поделился на «до» и «после» от злосчастного звонка. Так говоришь, словно не твои дети ждали Лиску и не сами выбирали имена. Будто не Ян тебе сказал, что в садике у него подруга Алиса и имя красивое, но ты сказала твёрдое нет. Перебирала имена, искала редкие, которые цепляют и те, которые будут цеплять через десять, двадцать и тридцать лет. Будут, но, кажется, больше не тебя. Ты так говоришь, будто не твои старшие, под ручки брали Калиску и радовались её первым шагам. Будто ты не сфотографировала тот прекрасный момент и не пообещала себе же, что обязательно повторишь с детьми это фото. Или то, с мукой, когда ты решила, что учитель на кухне — горе в семье, заставила готовить подругу, а малыши вначале пробовали муку на мягкость, а после кидались друг в друга и очень звонко смеялись. Из трёх нельзя убрать одного. Они для тебя единое целое, доказательство существования счастья. Только как раньше больше не будет. Ведь приходится вспоминать дурацкую подростковую защиту — смех. Ты надеялась, что она больше не пригодится. Увы, ошиблась. На номер приходит сообщение от Эллен: «Иди ко мне» Кажется, она заставляет тебя улыбаться. Даже сегодня. Даже когда твой внутренний мир переживает цунами, двенадцатибалльные ураганы, извержения вулканов отчаяния — ты дышишь. Живешь, веришь каждому её слову. — Привет ещё раз. Послушай, у тебя есть сейчас урок? Киваешь. — Поняла. Отменяй, поехали к твоим, — испуганно смотришь на неё… — Стой, Элл, как? Это же твой класс, у них городские проверки скоро. Так нельзя. — Нельзя сидеть на работе, когда у тебя в садике двое испуганных детей с дежурной нянькой. Нельзя сидеть на работе, когда у тебя сегодня умерла дочь, а ты все это проглотила и пошла работать дальше, играя в игру, что не больно. Это более, чем уважительная причина. Администрации и классу сама напишу. Я просто буду рядом, пойдём. — Спасибо. Круг замкнулся. Ибо сейчас она говорит тебе те слова, которые нужны были и ей. Когда-то очень давно, из того периода, которые она, игнорируя собственное психологическое образование, закрыла в себе и не пускает туда себя в том числе, что говорить о знакомых и родных. Ей нужен был человек, который проведёт по задней лестнице школы и выведет в нелюдимую часть маленького здания. Ей нужен был человек, который довезет до месторасположение сына, ибо она не выбирала час идти в метель. Ей нужен был человек, который её дождётся, несмотря радостные детские крики «мама» и долгие объятия. Ей нужна была чья-то любовь, когда она узнала, что стала вдовой. Только той любви не было. — Мама! — Авроша, ты сегодня не растрепала косички? — малышка кивает, обнимая маму за шею и целуя в носик, ведь «мама так перед сном делает!» — Яник, ты уже собрался, молодец! Трина позволяет малышам рассказать как прошёл их день, но понимает, что переломный момент они почувствовали тоже. «Что-то случилось. Воспитатели стали уходить, на улице звучали мигалки, а ребят стали забирать. Нам ничего не говорили» Тянет время, искренне надеясь, что дети сегодня ничего не вспомнят. Ибо врать им ты не готова — они запомнят, а тебе лучше не станет. Оставляешь детей с Эллен, когда тебе приходит сообщение о месторасположении тела дочери. — Все, что известно нам, дети собирались на прогулку и Алиса, — ты не знаешь, верить ли следователю дальше, если он и имя твоей дочки произносит неверно. — Не смогла завязать шарф и попросила мальчика. Тот вместе с другом решил посмеяться и в шутку тянули сильно. Оба старше её на год. Где был воспитатель — неизвестно. Но девочка не дышала в медпункте, помощь была невозможна. Ты не веришь в жестокость двухлетних мальчиков, но тебе искренне жаль, что когда-то ты купила дочери шарф. Забираешь вещи в стилизованном пакете и больше не веришь в чудеса. Входишь в квартиру, пряча вещи Клисы и не сожалея о том, что тебе не позволили увидеть девочку. Она для тебя останется улыбашкой с фразой: «Мама, покажи космос на потолке!» или тихим «Не хочу гречку», так напоминающее тебя же. Эллен, кажется, из последнего сочинения шестиклассников составила театр одного актера, представление которого ты всегда не против посмотреть. Малыши смеются, ты тоже, Авра повторяет шутки и пальчиком грозится брату. Но, кажется именно здесь детское терпение не выдерживает. — Мамочка, где Кали? — На скамейке, Ян, — внезапно отвечает Ава. — Чего? Я не понимаю, Аврося, это как? Ты тихо прислушиваешься к разговору, стараясь унять дрожь. Краем глаза видишь, как Элл смахивает слёзы. — У них просто наверное стола не было в группе, они оставили Калису на скамейке. Ты не понял? Лиса умерла, поэтому мама пришла раньше, поэтому она сбросила твой звонок. Мы теперь одни у мамы. Снова. Ты понятия не имеешь, почему на четвёртом году жизни Аврора знает традиции захоронения. Тебя кидает в дрожь от двух крайних предложений и от того, что твоя дочь проводит такие логические цепочки. Ты не готова была к такой правде. Чистой, детской. — Солнышки, идите спать. Я к вам зайду. Аврик, останься, расплету. — Нет, прости, мам. С ними Калиня играла. Не смогу, — понимающе киваешь, вытирая детскую слезу. — Мам, а мы с сестрёнкой, получается, не исполним мечты про общее путешествие или про школу. Она останется навсегда маленькой? Она меня будет помнить? — Исполните! У вас разные миссии, но цель одна — внести в этот мир чуточку света. Она тобой гордится, а ты её помнишь. Все по-сестрински. Все получится. — Спокойной ночи, ма. — И тебе, — целуешь малышку в носик и макушку и откидываешься на спинку дивана, прикрывая глаза. Эллен смотрит на тебя заплаканно-честно. Вам, кажется, больше не нужны слова. Зачем учиться на филолога, если трехлетний ребёнок сказал все быстрее двух «умных теть». — Не знаю, что по книгам, но шедевр у тебя точно получился, — улыбаешься, протягивая ей руку, вытирая слёзы и просто обнимая. Вам обеим нужен этот миг. Так становится легче. — Спасибо, что была со мной. Ты устала, я сейчас постелю. Прости, что снова трепала нервы. — Не извиняйся. Все так, как должно быть. Как ты сказала Авре? «Все получится?». Когда начнёшь верить собственным словам. Вы наконец смеётесь. Прожито. — Обязательно начну! Круг разомкнут. Маленькая победа не маленького дня.

[хрупкий мир, едва не сожжённый дотла, спасён мальчишескими рисунками с солнышком на уголке и девочкой, что верит только рассветам]