The Wolf.

Наверное, такой тишины Антон не слышал еще никогда. Полина оказалась права, и Пятифан встретил Петрова в добром здравии. От отравления остались лишь небольшая бледность и слабость, но это не мешало брюнету сверлить блондина суровым, неодобрительным взглядом. Он сидел на высоком табурете, раздвинув ноги и уперев руку в бедро, как сделал бы это, если бы размышлял о чем-то глубоком, неземном. Его острые брови были сведены к переносице, а цепкий взгляд блуждал по Петрову, в попытке прицепиться хоть к чему-то. Тщетно. Вид его товарища не позволял Роме произнести и слова. Они словно превращались в накипь где-то в районе глотки, оседая на голосовых связках и заставляя Рому постоянно прокашливаться, словно парень старался привлечь внимание Антона. Его впервые ошпарила такая штука, как вина. Антон же в свою очередь сидел на подоконнике, смотря на густые хлопья снега, которые по-прежнему валили на промерзшую землю, и размышлял о том, что, наконец-то, можно было выпустить из глубин своей души. Странное чувство пустоты съедало, выжигало черным огнем все внутренние органы. Теперь его жизнь никогда не станет прежней. По щеке медленно скатилась слеза. Никто не заметил. Молчание наполняло комнату. Оля спала в соседней спальне. И в каком-то смысле Петров завидовал сестре, ведь ему тоже …очень хотелось заснуть. Заснуть и больше не просыпаться. А если и проснуться…то только от голоса матери с кухни…Парень поджал под себя колени, отворачивая лицо так, чтобы никто не мог видеть его слабости. Знаете, тот самый момент, когда ты даешь волю одной слезинке, а потом поток уже не остановить. Они катятся, и катятся, и катятся…И вот ты уже захлебываешься в беззвучной, немой истерике. Резко закладывает нос. Он предательски наполняется соплями, которые начинают течь по носогубному треугольнику, по губам, подбородку. И ладно. Вытереть рукавом, но не шмыгнуть носом невозможно…А если шмыгнешь, то непременно попадешься…А Антон не какой-нибудь там плакса. Сердце разрывала глухая, тягучая боль. Что это за чувство? Будто кто-то зарядил патрон в пистолет и выстрелил прямо в грудину. Пуля вроде как не убила, но прошла насквозь, создавая отверстие, через которое вместе с кровью вытекало что-то вязкое. И кто сказал, что душа состоит из воздуха? Она похожа на тягучие сопли, что-то мерзкое, противное…больное… Она, как бензин, сгорала…стоило только поднести спичку…А спичка уже давно была закинута в самую дальнюю комнату его внутреннего мира. Горело. Горело его сердце, его легкие…словно все, что когда-то имело вес, значение…теперь потеряло всякий смысл. Это пепелище, которое догорало внутри Антона, уже никогда не сможет дать плодов…Не сможет радовать глаз цветами, или пейзажами…И небо тут…Такое серое…Глухое…Тоскливое… Пустота застилала глаза, а крик встал в горле, словно таблетка спазмалгона, которую ты не запил водой, а проглотил так, на сухую. Она встала где-то в гортани, источая неприятную горечь и дискомфорт. Во рту пересохло. Нужно что-то делать, ведь…И тут Антон понимает, что в отражении оконного стекла видит пару грустных болотных глаз, которые уже давно все поняли, еще до того момента, как он начал плакать. Рома сидел на своем месте и смотрел на него. Смотрел так, будто понимает. Так, будто сожалеет…И от этого взгляда стало еще больнее. Антон жалел себя. И сейчас ему это было необходимо. Они смотрели друг на друга сквозь отражение стекла, молча, без слов, без эмоций, без…понятия, что дальше. Никто из них не знал, как поступать, как жить, что будет дальше… Но обоим было понятно одно: Кроме них никого не осталось. Никого… «Что мне теперь делать дальше? Мама…Отец….» - От воспоминаний о вчерашней ночи заклокотало в груди. Тяжелый чугун сдавил легкие, а глаза, копившие эти соленые водопады годами, вдруг выдали все и сразу. Больно. Страшно. Мама…Отец…Хотелось спрятаться, умереть там, на чердаке. Вместе с вами. Позволить ей убить, забрать, а не наоборот…Что происходит? Это какой-то кошмарный, нескончаемый сон. Это… Теплые руки обхватили его шею, прижимая к себе так сильно, что Антон даже опешил. Тонкий, едва уловимый аромат земляники донесся до носа блондина. Руки задрожали. Тонкие запястья погладили его по голове, а теплая женская грудь заставила Петрова услышать сердцебиение Кати Смирновой. Прорвало. Громкий крик, срывающийся где-то в самом конце на истошное рычание…Сопли потекли из носа, а глаза стали застилать крупные, горючие слезы. Антон ощутил, как второй рукой ее тонкие пальцы прикрыли свой нос и рот, а плечи начали дрожать почти что в такт плечам Антона. Она тихо плакала. Вместе с ним. Катя плакала не по родителям Антона, и даже не по Петрову…У каждого в этой комнате была своя причина для слез… Каждый из них…Был полон этих слез, что копились в них так долго… И все сошлось. Антон позволил себе показать свою слабость. Он чувствовал, что круг из ее теплых рук закрывал его от всего, что происходило вокруг, от чужих глаз и осуждений. И пока он находился в ее объятиях…Можно было забыть обо всем. Бяша стоял в проходе, прислонившись плечом к дверному косяку. Он по обыкновению засунул руки в карманы, смотря молча на Петрова и Катьку. И если бы сейчас хоть кто-то из присутствующих все-таки обратил внимание на него, то заметили бы, как покраснели его глаза, наполняясь такими же солеными, горючими слезами. Он приоткрыл рот, вытягивая свое лицо, словно это помогло бы слезам впитаться назад, в глаза, после чего отвел темные зрачки в сторону, прикусывая губы. Рома продолжал смотреть на Антона, словно в комнате никого и ничего другого и не было. Его слезы, слезы блондина, собирались в одно большое озеро где-то в сердце Пятифана. Он сильно закусил край нижней губы, словно сам пытался сдержать эмоциональный порыв. Вина. Почему на душе так погано? Почему он ощущает эту львиную боль, горечь и …вину. Вину, за то, что он позволил Петрову остаться…Что теперь с ним будет? Они – всего лишь шайка детишек, которые возомнили себя спасателями… И если Петров был Дейлом, который постоянно влипал в неприятности и никогда не думал головой, то Ромка был Чипом, который обязан был подумать головой. Пошевелить мозгами. А думал другим местом. И шевелил…другим. Это он виноват. Во всем. И теперь уже ничего не исправишь. Хлопок двери. И Антон вздрагивает, моментально переводя взгляд на пустующее место, на котором с секунду назад сидел брюнет. Почему он ушел? Почему сбежал? Ему противно? Неприятно видеть Антона таким? В чем дело? Что…Опять не так… По телеку крутили старое кино про мальчишку, продавшего свой смех барону Тречу. Он получил возможность выигрывать любое пари, а взамен…больше никогда не мог улыбаться… Как бы сейчас Антон хотел, чтобы пришел этот Треч и забрал его смех за возможность вернуть все, как было. Зачем нужен этот смех? Если Антон уже и сам не помнил, когда улыбался… Перед глазами всплыло Ромино лицо: « Антошка…Пошли домой» - Его голос. Наверное, только ради него еще стоило сохранять хоть каплю души. Исполосованной, побитой, загнанной в угол. Пятифан ходил курить. Его взгляд блуждал по соседним домикам, в которых медленно начинали зажигаться огоньки. Люди собирались на работу, в школу, в детские сады. У каждого были свои хлопоты, дела…Матери готовили завтрак, ставили на плиту чайник. Отцы тяжелой поступью проходили в ванную, намереваясь побриться перед тяжелым рабочим днем. Дети нежились в кровати, досматривая остатки уходящего сна. Все это давно утрачено компанией подростков, которым пришлось слишком быстро повзрослеть. Каждый из них потерял все. Но кроме этого…они никогда не смогут получить ту жизнь, о которой мечтают. И блинчики, которые так хотел попробовать Пятифан…Похоже, теперь не суждено даже мечтать об этом. Масленичная неделя через полтора месяца…А за ней и масленица…Прощание с зимой…. Тяжелый сигаретный дым вырвался из легких боксера, а острые скулы дрогнули, в какой-то одному ему известной истерике. Да… Теперь их четверо. Они плывут в одной лодке, сами не зная куда. С приходом Антона все усложнилось. Они узнали то, чего раньше даже не надеялись узнать. И теперь …весь их мир рушился. Они не могли доверять никому, ни взрослым, ни Хозяину Леса, ни себе… Все, во что они верили теперь превратилось в пыль и разрушилось в одночасье. Антон сказал, что видел Вия. И он до жути напоминал того, кому Рома верил почти что безоговорочно. Могла ли тут быть ошибка? Мог ли Петров ошибиться или…Нет…все сложно. Все очень сложно. Рома ударил кулаком по деревянной свае, от чего на его костяшках выступило небольшое алое пятнышко. Что-то горячее скатилось по щеке. Рома удивленно провел пальцами по коже, смахивая одинокую слезу. Взгляд темных глаз уставился на ладошку, будто он только что нашел падучую звезду. Еще одна дорожка нарисовалась на другой щеке. Что происходит? Пальцы выронили сигарету, которую он только подкурил. Кулак сжался до белых костяшек, а широкие спортивные плечи содрогнулись в немом крике. Рома закрыл рот кулаком, прикусывая фаланги зубами. Жгучее чувство вины, боли…От всех этих эмоций Пятифан скручивается, будто на ринге кто-то дал ему под дых. Сердце стучит, как заведенное. Страх…Рома впервые ощущает страх? Почему чувство беспомощности так душит? Почему так страшно быть беспомощным…Они вляпались в игру. Каждый сам и сразу все вместе. Они по уши в дерьме. И теперь никто, кроме них самих, не сможет им помочь… Никто. Рома принес в дом странное спокойствие и морозную свежесть пятничного утра. Он снял ботинки и сел на диван, вытягивая вперед длинные, подкаченные ноги. Его рука потянулась к пульту, набирая громкость телевизора. Тим Тайлер хмуро смотрел на всех присутствующих с экрана. Антон и Катя уже не плакали. Они просто сидели на окне, молча смотря себе под ноги. Каждый размышлял о чем-то своем. Каждый принимал решение, которое должно было что-то поменять в их жизни. Бяша смотрел в окно, слегка придерживая тонкий кружевной тюль. Он наблюдал, как дружелюбная Жулька выпрашивала у прохожего кусочек хлеба, а в глазах его по-прежнему застыла тоска. Тоска по тому времени, когда они с Ромой курили за школой. Вспомнилась драка с Петровым, как Сёма Бабурин упал в собачье дерьмо… Бяша усмехнулся, стирая с пухлой щеки остатки солевых дорожек. Только сейчас все эти дети осознали, кем на самом деле являются. И это даже не хранители…А самые обычные дети, которым едва исполнилось шестнадцать лет. Они просто хотели жить. Они хотели играть, оставаться друг у друга с ночевкой, любить, встречаться с девчонками, дергать за косички одноклассниц…Наверное, Бяша дернул бы Смирнову пару раз…Да уж… - Кто бы, что не говорил там… Бяша резко обернулся на Катьку, которая вдруг стала напевать себе под нос в такт мелодии, полившейся из телевизора. - Выход есть наверняка… На этот раз и Рома поднял на Смирнову пустые, грустные глаза, не понимая, что она задумала. - Из любого лабиринта, из любого тупика… Антон впервые слышал, как пела Катя. Ее голос был таким тонким, таким мягким и уверенным, что он не выдержал и слабо улыбнулся. - Есть неведомая сила…Чтобы нам, беде назло… Они все смотрели этот фильм не один раз, но Антон впервые обратил внимание на эту простую, но такую живую песенку, которую все громче стала напевать блондинка. - Все прощалось и сходило, удавалось и везло. Девочка, переодетая негритенком на экране, вытанцовывала перед высоким мужчиной, пытаясь поддержать главного героя. Но взгляд трех парней был прикован только к Екатерине. А дальше произошло то, что Антона удивило еще больше. Бяша зашторил окно и выкинул руку вперед, громко прокашлявшись, как сделал бы это на репетиции какого-нибудь мюзикла. Он смущенно отвел глаза в сторону, словно боялся, что Ромка его посчитает тряпкой или идиотом, но Рома лишь так же спокойно, как и Смирнова перевел взгляд на брюнета. Он подхватил песенку Кати, подпевая ей припев: - Рааааастяпы мы, конечно, и разини мы, и нам любая кажется бедаааа…Невероятной и неотразимою… - Но как-то все обходится всегда, - Завершила его часть Катя, начиная улыбаться, как и Петров до этого. Катя и Антон едва заметно улыбались, сидя на подоконнике. Петров ощутил невероятную поддержку и тепло от людей, в которых еще пять минут назад сомневался, а сейчас…сейчас… - Лишь одно меня пугает…- И тут Антон вообще переменился в лице, услышав низкий голос Пятифана, - Лишь одно мешает спать… Рома сидел на диване, вытянув на столик ноги. Его щеки горели, как от лихорадки в полтретьего ночи. Он старался не смотреть на друзей, но его смущению не было предела. Антон аж рот раскрыл. Пятифан…пел? Он пел куплет песни, как и все они…наравне. Неужели, он так поддерживал своих друзей? И пускай ему медведь на ухо наступил, и пусть ни в одну ноту он не попал, но…это было самым прекрасным, что когда-либо слышал Антон в своей жизни. - Вдруг да то, что помогает, перестанет помогать? – Рома прокашлялся и продолжил чуть громче, - Может с нами силе этой…заниматься надоест. Вдруг она заклинит где-то, иль откажет наотрез? И теперь припев пели они втроем. Катя, Рома и Бяша улыбались, иногда срываясь на странный, уставший смех, который бывает лишь в те секунды, когда ты так усердно пытаешься преодолеть смущение, а когда это, наконец, случается, ты смеешься от облегчения. - Кто бы, что не говорил там, выход есть у нас пока, - Катя спрыгнула с подоконника, мягко улыбаясь и беря Петрова за руку, - Из любого лабиринта, из любого тупика. Он должен. Нет. Он обязан. Робко поправив окуляры, под выжидающий взгляд друзей, Петров выдал так громко, что сам от себя был в шоке: - Ну и пусть заклинит где-то, ну и пусть откажет чуть…Мы-то знаем, что и это…Обойдется как-нибудь. Припев они пели вместе. И эта песня, ставшая настоящим откровением для каждого из ребят, навсегда останется в сердце Антона Петрова, как что-то светлое. Он видел улыбку Ромы, громкий, смешной смех щербатого Бяши и глаза Кати Смирновой. Рома улыбнулся и запустил в Катю подушкой. Она ловко увернулась, показывая Пятифану язык, однако не заметила, как, с другой стороны, ей по затылку прилетел «удар» от Бяши. Ее красивая прическа съехала, она бросилась душить бурята под громкий смех парней. - Ах ты паразит! - Да я думал, да Катя, только не за соски! Рома смеялся. Он стоял в центре комнаты, пока Бяша пытался спрятаться за него. Бурятенок с Катькой носились по комнате, смеясь, как маленькие дети. А Антон просто смотрел. Блондин смотрел на то, как его друзья веселятся и думал лишь о том, что он ужасно им благодарен. Парень опустил взгляд на свою ладонь, после чего слабо улыбнулся, сжимая ее в кулак. - Эй, Антошка, - Удар пришелся так сильно по лицу, что перья остались в золотистых волосах, а сам Петров упал на пятую точку. Его сбил с ног Рома, - не спи, очкастый. - Да блядь… - Катя, я сдаюсь! - Хрена лысого! - Рома, мне дышать нечем, слезь! - Еще чего, будешь знать, блядь, как по пещерам ползать в одиночку! - Ты мне ногу сломаешь! - У меня перья в волосах, Бяша! - Ты и так красивая! - Ах ты косоглазый! Если бы мимо их дома сейчас прошел незнакомец, то обязательно подумал бы, что самые обычные школьники затеяли вечеринку с последствиями. Самые простые дети…Дети, которые нуждались в том, чтобы быть детьми… - Антошка, - Вдруг шепнул Рома, который сидел на Петрове. Он душил того подушкой, а сейчас решил сжалиться и убрать предмет пыток. Пока Катя убивала Бяшу, он решил сказать то, что считал нужным. - Че? – Антон отплевывался от перьев, которые валялись просто повсюду, - Ты больной. - Я….- Рома смотрел так серьезно, что Антон вздрогнул и удивленно приподнял бровь. Брюнет сверлил его испытывающим взглядом, после чего тихо выдохнул, - Спасибо. Антон так и остался лежать. Даже когда Рома уже давно ушел разнимать Катю и Бяшу. Пятифан…поблагодарил его? За что? Прозвучало так интимно и значимо, что щеки Петрова вмиг покрылись румянцем. Он сел на полу, сгребая под себя истонченную битвами подушку, и стал наблюдать за тем, как играли его одноклассники. Это все…Было так необычно…Странно…Но так необходимо. Всем. - Спасибо…вам всем… Тихо прошептал Антон, понимая, что это…возможно, последний спокойный момент в их жизни. Ведь завтра…Они должны будут дать отпор всему миру. Парень тяжело вздохнул и слабо улыбнулся: - Я голоден, может поедим? Да…Когда-нибудь они снова так сыграют…Посмотрят этот фильм еще разок. А пока…Антон хотел запомнить этот момент в своей памяти, запечатлеть, как фотографию…и сохранить в альбоме… На память.