2 августа 1704 года
Не знаю, увидит ли кто-то когда-то эти почеркушки. Я бы предпочёл, чтоб, конечно, никто. Тоже долго с ними вряд ли промучаюсь. Будем считать, что это просто каприз капитана. Вот. В общем, капитан велела… велел… капитан желает увеличить мои обязанности до пределов пачканья бумаги. Капитан называет это записки. Это не те записки, которые «в моей смерти прошу никого не винить», а которые ведут как судовой журнал. Но капитан считает, что эти самые записки помогут мне примириться с собой. Вообще немножко даже забавно, мы с самим собой, вроде, и не ссорились, но капитану ж лучше знать. Ха, капитану. Ещё не привык, что теперь имею полное право называть так эту женщину, но мне нравится. Надо потолковать с Пью, придумать для неё имечко позвучнее. Капитан Аделаида. Красиво, но как-то не грозно. А надо как-то грозно, а то ну несерьёзно, ходить под парусом Одноглазого Флинта и не сеять страх одним своим видом. Зато какое теперь удовольствие бегать мимо Бонса — загляденье. Сегодня трескали фрукты, которые натащили с того острова — скрипел своими тридцатью двумя на весь камбуз. Хотя чего это я, откуда у Бонса столько, там максимум штук двадцать-двадцать пять. Странно, никогда не думал об этом. Надо посчитать. Интересно, двинет он мне в морду, если я полезу к нему в рот? Я б двинул.
Вообще забавно получается. Донья Аделаида (ладно, так всё-таки попривычнее, запишу куда-нибудь на полях, когда она станет «Ведьмой семи морей» или ещё как-то красиво) сказала, что надо писать про состояние души, а я про зубы Бонса. Но что ж я сделаю, если его скрипение влияет на состояние моей души? Да, я лучше буду писать про Бонса. Потому что то, о чём я думаю на самом деле, слишком лично, чтоб писать его здесь. Ещё какой-нибудь Лу будет тут своим носом соваться… не хочу. Напишу лучше о чём-нибудь приятном. А о чём приятном? Ну, мы вот не достались на корм мертвецам. Достаточно же приятно, да? Потеряли пятнадцать хороших парней. Это неприятно, но могли бы остаться там все. Должны же радоваться, верно?
Да ничего не верно! Ни-че-го! Я не знаю, зачем я это пишу, для кого, почему… я просто не хочу сейчас подниматься к ним. Не хочу. Я держался весь день. Я понимаю, что это глупо, что он сам продал и зарезал бы каждого из нас просто от скуки, я сам требовал вручить ему чёрную метку, и если б он хоть пальцем тронул Аделаиду… Да мы все вздохнули с облегчением, когда он перестал трепыхаться в петле. Но этот безбожник принимал меня на борт своего корабля, это он первым сказал, что из мальца может выйти отменный пират (из меня то есть) — а наши джентльмены не удостаивали даже плевком в мою сторону. И ты первым меня задирал, Бонс! Я бы хотел, чтоб донья стала капитаном даже только затем, чтоб посмотреть на твою рожу. Знаешь, почему мы не могли не отдать Флинту последнего уважения? Потому что он уравнял нас всех. Мы все в его глазах были одинаковыми ничтожествами, и я, и ты, и даже Сильвер. Поодиночке мы все ничтожества, а вместе мы славный «Морж», которого боятся во всём Испанском море. А ты даже перед Флинтом ерихонился и изображал из себя уж я не знаю кого — представляю, что бы ты делал, если б выбрали тебя! Верхнюю палубу носом бы проткнул.
Похоже, донья права. Действительно уже не так паршиво на душе. И почему мне паршиво? Сегодня мы вздёрнули на рее первого человека, который счёл меня достойным быть частью морского братства. А как мне, по-вашему, должно быть?
Ну их, эти записки. Найдёт ещё кто. Не буду больше ничего писать.
8 августа 1704 года
Нет, так не пойдёт. Записки надо вести как морской журнал. Без перерывов на похмелье и колики в брюхе. Взяли зюд-зюд-ост. Ветер холодный восточный. Тумана, как ни странно, не вижу. Сильвер тоже. На обед доедали остатки фруктов и солонину. Бонс по-прежнему воротит от меня рожу. Мстит, наверное, что я вчера громче всех поднимал бокал за здоровье капитана. После обеда набивали ему татуировку. Капитан жутко стеснялся и просил не смотреть, а то у него слёзы. Выгнал всех из каюты и утешал капитана. Вроде, полегчало.
10 августа 1704 года
Ветер по-прежнему холодный. Наш белобрысый новенький шутит, что это совсем не ветер, а то ледяное презрение, которым обдал нас тот трёхмачтовый фрегат под королевским флагом, который мы не стали атаковать, потому что пушки сбросили за борт ещё на пути к острову Черепа. Да много он понимает в стрельбе! Тоже мне, канонир какой нашёлся. Пью вот всерьёз считает, что в историю морского братства наш капитан войдёт как Адель Криворукая, судя по её успехам в вязании узлов. Не могу же я всем раздавать подзатыльники! Хотя капитан и считает, что имею право.
11 августа 1704 года
Нет, всё-таки могу! У Бена очередной приступ пробудившейся совести, Сильвер посоветовал покурить, расслабить нервы (откуда он вообще слова такие знает — «нервы»? Надо спросить у Адель), но свои табак с трубкой, ясное дело, зажал. Бен, как обычно, поплакался кому-нибудь сердобольному (самый сердобольный у нас новенький, как с таким человеколюбием мог выйти в самые разыскиваемые на острове преступники и лидеры подполья — ума не приложу), а тот умыкнул табак у Пью, пока тот повернулся к нему другим глазом. Ладно, мне-то какая-то печаль. Но рвать страницы из моих записок, которые мне велел строчить сам капитан на своё курево — нет уж, дудки. Защищал как мог. Костылём Сильвера прилетело всем троим. Капитан, самое обидное, встала на его сторону. Вот тебе и братство.
15 августа 1704 года
Да сдались мне триста лет эти записки! Про солонину больше писать не могу, надоела. Бонс тоже надоел, но он хотя бы помалкивает. Стоит таким истуканом на корме, руки скрестил, шляпу надвинул, посмотришь — гигант мысли. Трактат богословский сочиняет, не иначе. А на деле ждёт-не дождётся, когда в Санто-Доминго якорь бросим, и в бордель припустит. Нет, не писал раньше и не буду. Время только тратить.
18 августа 1704 года
Мне очень стыдно об этом писать, но Аделаида сказала, что я не должен… не должна всё время держать это в себе. Я хочу только одного, чтоб этих записей никто никогда не увидел и никто никогда не прочитал, кроме неё, но мне страшно... Я думал... думала, что это чувство угаснет со временем, что страх не властен над теми, кто каждый день готов сшибиться в абордажном бою и принять смерть, я проливала чужую кровь, в ответ проливали мою, но мне никогда не было так страшно, даже когда я боялась, что меня будет осматривать лекарь. Эта женщина опять приходила ко мне. Я отчётливо помню, как она оценивающе оглядывала меня, садилась рядом, гладила мне кудри и смеялась. Смеялась и напевала, что одна в целом свете знает, какую красавицу сделает из тощей Кристины, проданной родным папашей за десять эскудо. Я не схожу с ума, она вправду была, вправду приходила ко мне, у меня все волосы пропитались дымом от её мундштука. До ночи не вылезала из бочки в капитанской каюте. Мне кажется, я никогда не отмоюсь от этого запаха. Этот дым... и духи... и всё это вместе... думала, что больше никогда его не услышу. Да сколько можно... Оставь меня уже в покое!
19 августа 1704 года
Оказалось, что я вчера уснула... уснул в опрокинутой бочке с карандашом в руке, вода, ясное дело, вылилась, затопила мои записки... Как назло, Аделаида вчера не приходила, говорит, там Сильвер маршрут до Сан-Доминго прокладывал, а она ему вход в гавань подсказывала. Как же, учи учёного. Так я и поверю, что Окорок даст навигацию себе кому втолковывать, хоть даже и капитану. Небось, с Виллом полночи проболтала. Вернулась к утру, а тут я посреди её каюты в обнимку со своими мемуарами плаваю. Говорит, так за меня испугалась, что не стала даже ругать, что её каюту затопил. Вместо завтрака вдвоём часа два ползали на карачках, пол оттирали. Да всё равно там лососина одна эта протухшая. Почти ни о чём не жалею. Вот разве что записки намокли.
22 августа 1704 года
Вообще, если так мозгами пораскинуть, Вилл этот неплохой вроде парень. Предложил помочь и переплести мою рукопись. Честно отстоял полдня за его спиной, контролировал, чтоб читать не сунулся. Как ни странно, ни разу даже по голове давать не пришлось. То ли действительно ему можно доверять, то ли я слишком раздобрился. Хотя, с чего бы?
Сплю теперь только с ножом. Надеюсь, мадам больше ко мне не сунется.
25 августа 1704 года
Сегодня великий день. Наконец-то перестал смазывать татуировку капитана заживляющей мазью. Билли, как всегда, воздержаться не сумел, назвал нашу донью неженкой, ткнул в свой штурвал на шее и заявил, что на следующий день после нанесения этого украшения уже махал тесаком на абордажном мостике и ещё запил обновку воооот такой кружкой рома. Перемигнулись с Виллом и попытались накостылять ему за враньё. Пью хотел было вмешаться и связать, шарахнула ему локтем в солнечное сплетение. Продолжили разбираться уже в камбузе, чтоб капитан не услышала. Вилл — настоящий друг, двинул Бонсу в затылок, когда он уже меня повалил и уселся сверху. Никогда не думал, что он такой тяжёлый. Зато в кои-то веки успели помириться раньше, чем Аделаида заметила наше отсутствие. Только Пью всё ворчал, что без Флинта совсем расшатали дисциплину и вообще с тех пор, как с нами донья, «эти щенки больно растявкались». Щенки — это мы с Виллом, чего уж там. Хотел уже садануть ему по-новой, к счастью, в этот раз Бонс был со мной солидарен и в очередной раз напомнил ему, что на пару с Флинтом оставил всю команду на обед мертвецам отнюдь не он, а кое-кто другой. Очень ещё так убедительно посмотрел. Пью, ясное дело, это крыть было нечем, пришлось замолкнуть.
Иногда мне кажется, что ненавижу их всех. Это странно, Вильям такой наглый, и я его почему-то не ненавижу, а тех, с кем хожу под парусом столько лет, иногда хочу отправить к Флинту.
К Флинту. Звучит почти как «к чёрту». Не так уж далеко от истины.
2 сентября 1704 года
Решили встать на якорь в контрабандистской гавани. Не понимаю, зачем такие предосторожности — судя по тому, что рассказывал капитан (в смысле, бывший капитан), Санто-Доминго — отличное местечко, где можно сбыть добычу и вдоволь повеселиться. Правда, добычи у нас нет, там всю оставили — на склоне восточной горки к югу от чёрной скалы. Если верить Пью, конечно. Бонс до сих пор кусает локти, я уж думал, его тоже ловить придётся, если, как Бен, надумает прыгнуть за борт и навостриться за кладом прямо так, своим ходом. А он может. Вилл не верит, но это ж надо знать Билли. Он за этим золотом не то, что вплавь — он ногтями траншею до самого острова выроет. Даже в бордель чего-то бежать передумал. И вообще наши все как-то притихли, как будто затаились. А капитан Аделаида — наоборот, так и рвётся к этому берегу. Но нам сказала сидеть тихо. И почему я должен тихо, когда у капитана такой боевой настрой?
5 сентября 1704 года
Под большим секретом вызнал у Окорока, что, оказывается, добычу, которой у нас всё равно нет, сплавить мы не можем. И вообще почти ничего не можем, потому что вместо прежнего губернатора там уселся кто-то новый. Вояка такой — грозный, глаза навыкате — ну как водится, верный слуга короны, нашего брата не жалует. И вроде как даже особенно сильно не жалует. Решил спросить у доньи, наверняка ж знает. А она…
Да что я такого сделал? Просто привык… привыкла доверять ей, она единственная, кому сказала, кто я такая, она нас всех поддерживает, старается даже заботиться — Флинт-то чаще или пристрелить, или вздёрнуть, или акулам скормить обещал — а мы как будто ей дороги. Даже Лу, хотя познакомились они с того, что она чуть не зарезала его. Ну вот я и спросила, что там не так с этим губернатором, а она почему-то сжала кулаки и сказала, что она этому губернатору… дальше не пишу, потому что бумага, конечно, всё стерпит, но я не уверена, что для истории нужно сохранять во всех выражениях. Спросила потом у Вилла, что это значит, оказывается, ругательство такое на гаэльском есть. И откуда образованная донья такого понабралась? Ну да ладно, хоть знать буду. Я парень простой, враги капитана — мои враги.
6 сентября 1704 года
Сегодняшний день показал, как мы на самом деле слушаемся капитана. Вернее, нет, неправильно начал. НУ И ДЕНЁК, СКАЖУ Я ВАМ! Вот примерно так. Началось-то оно мирно, встали себе в гавани тихонько, стоим, значит, присматриваемся. Капитан ни к чему не присматривается, а сразу в город. Велела носу не показывать, мы, конечно, все дружно покивали. Только капитанская спина из виду пропала, наши как с цепи сорвались — Лу в одну сторону, Вилл в другую, Бонс сначала вроде как в уголке стоял, а потом смотрю, тоже куда-то в третью намылился. То есть им, значит, можно, а я сиди? Ну уж нет! Куда бежать я, правда, не знаю, но побежал на всякий случай за Вильямом, он, как-никак, местный, наверное, знает. А что мне, с Лу по кабакам шататься, что ли?
Вилла потерял из виду сразу, как добежал до ближайшего перекрёстка. В какую теперь сторону, непонятно. Решил действовать аккуратно, держаться переулков, с местными в разговоры не вступать.
Земля под ногами — это, конечно, не моё. Вот не моё совсем. Вместо того, чтоб потихоньку и по переулкам, выбрался аж на центральную площадь. Хорошо хоть толпа была, затеряться можно. Лу бы, наверное, даже кошелёк у кого-нибудь срезать попытался, но я-то не какой-нибудь там вор, я честный разбойник. Ни о чём, кстати, не жалею. Во-первых, успел на бесплатный цирк с прихвостнем короны и ещё какими-то ребятами. Не особо, честно говоря, разобрался, кто они такие, но тот чернокожий парень шутил довольно смешно, подумал, а чего бы и не помочь? Я, кстати, знаю, что такое цирк, видел однажды в Портобело – там тоже лицо мукой обсыпали, как у местного запевалы. Во-вторых, нашёл капитана. Хотя бы б странно, если б её там не было. Ну не может у нас капитан мимо пройти и никого на дуэль не вызвать — мы-то с Лу точно это знаем. Что делать, полез туда же, верёвки пока перерезать. А места на эшафоте мало, я уже на самом краешке пристроился. Конечно, этот парень – Джеки его вроде звать – скорее успел, его вон как удачно поставили. А я пока виселицу обегал, уже... эх, я сам ведь хотел донью спасти. Обидно. Но кулачищи у него, конечно... Больше, чем у Вилла. Но бегает Вилл быстрее. Это мы поняли, когда всей оравой от погони удирали. Честно говоря, я толком ничего особенно понять не успел, мне уже потом рассказали. Оказывается, эти ребята (ну, как ребята, один там совсем уже старичок — ему, наверное, лет сорок или даже сорок пять… столько не живут, наверное, а он ещё бегать может!) — с той самой «Первой ласточки», которую Аделаида… Так, я совсем запутался. А их-то капитан чего с короной не поделил? Ну ладно мы, но они-то флибустьеры вроде… Пойду у того такелажного допытываться, он там, вроде, самый разговорчивый. Голова как чугун после той пушки гудит…
8 сентября 1704 года
Удивительные бывают в жизни встречи — день назад познакомились, я ещё по именам не всех запомнил, а уже так непринуждённо болтаешь, как будто всю жизнь друг друга знали. У кого-то всё время так получается — вот хоть Вильяма взять к примеру — он даже с гвардейцами на бегу пошутить ухитрялся, а я так не могу, я привык никому не верить. Нет, у нас команда на «Морже» хорошая, слаженная, общаемся мы, конечно, не так, чтоб особенно с церемониями, но из передряги за шиворот все друг друга вытаскиваем, хоть и ругаемся частенько. А здесь… не знаю, то ли это из-за того, что Аделаида рядом, то ли что выпивка добрая была, то ли после этого подвала мы так — капитан говорит, так всегда бывает, когда вместе переживаешь что-то тяжёлое, а я сразу вспоминаю ту стоянку нашу… Какие там обиды, у кого какие были, сразу все прошли, когда на тебя со всех сторон мертвяки лезут. Но всё равно старался держаться к ней поближе. На гаэльском, оказывается, тот старый боцман её ругаться научил. Я, конечно, тоже в стороне не остался, попросил и меня выучить. А самый общительный у них вот этот Джеки, с ним мы после первой же кружки уже друг другу «ты» говорили. Капитан у них только такой… не знаю, как сказать. Важный, что ли. Как хранитель кодекса у нас на Тортуге — тот тоже козырем таким ходит, не доплюнешь до него. Вроде как пираты все и равные, а вроде и нет. Испанцы, что с них взять, надуются вечно как тесто на опаре — донья, извините, я не про вас.
10 сентября 1704 года
Эту запись делаю на плане Роко-Муэрте, чтоб не забыть. Пометка на полях: набить морду Лу. А чего он языком молотит? Припёрся, понимаете, мы тут только ту историю про оркестр Чёрного Барта слушать собрались — и он тут. И Аделаида тоже хороша. «Я тебе больше доверяю». Кого, дегустацию тюремной баланды? Кормёжка, кстати, отвратительно острая. Её специально, что ли, так перчат, чтоб заключённые меньше сожрали? На нарах выкрутил от скуки гвоздь, начертил на стене пару слов в адрес тюремного повара, потом самого тюремщика, ну и напоследок уже Диего. Ни разу его не видел, но уже заранее ненавижу. Особенно за то, что понаделал таких запутанных коридоров. Еле-еле запомнил. Но Лу бы точно не справился, у него вообще памяти никакой нет, сегодня полкружки за ворот зальёт, завтра уже как его звать не помнит. Надеюсь, сидеть тут долго не придётся, а то я так долго на месте не просижу. А что, они, значит, будут штурмом эту Роко-Муэрте брать, а я тут сиди, местное варево помешивай?
Задремала тут на часок, а провалялась до самой ночи, теперь спать неохота.
Опять хозяйка во сне приходила. Я уже не сопротивляюсь, пусть делает, что захочет. А она села рядом и качает головой, как китайский болванчик, и всё повторяет — заберу… заберу с собой… заберу… заберу… Куда ты меня заберёшь, куда? Я сама уже не знаю, кто я. Если меня до сих пор никто не разоблачил, значит, не такой уж я плохой пират, и чего тебе от меня нужно, а если ищешь ту тощую Кристину, которую ты помнишь, то почему ты так глупа и не можешь понимать, что её давно нет? Она умерла, та Кристина, умерла, слышишь?.. Уходи! Не ищи её здесь больше! Меня зовут Крис, я служил юнгой на «Морже» и не знаю, кто ты и зачем ходишь ко мне. Уйди от меня. Уйди! Я не хочу больше вспоминать тебя!..
12 сентября 1704 года
Отоспался немного в подвале. Начинаю понимать, почему Вильям так приметил дом этого портного. Спали, правда, вповалку, но зато так крепко уже давно не удавалось выспаться. По словам Шимуса, храпим мы уже второй день подряд. Может, не стоило это записывать, но я всё-таки запишу, это же приключение, а в мемуарах всегда пишут про приключения.
Проснулся я, значит, в своей камере. Надеюсь, Бонс не узнает, а то засмеёт, что не успел выйти в город, как уже схлопотал за решётку. Хотя вообще-то меня туда сажали как часть военного замысла. Только потом сообразил, что ночью выбросил план тюрьмы вместе со своими откровениями. Пристрастился из-за капитана к этой писанине, всё подряд уже пишу! Попереживать толком не успел, потому что утром уже штурм. Хорошо хоть этот план Бобби подбирал, а он в чтении не силён. Но струхнул, конечно, я знатно. Сижу, значит, волнуюсь, а что мне ещё остаётся делать? Попытался ножом прутья перепилить — какое там, клещами не разогнёшь. Стены, как на грех, тоже толстенные, никаких звуков не пропускают. Вечность спустя, наконец, появилась донья — вернее, это я только потом понял, что это донья, а вообще сначала подумал, что Себастьяну с утра пораньше грехи отпустить понадобилось. И… ничего!.. Я, видите ли, ещё плохо рисую! Не выдержал, сказал прямо, что папаша у меня сапожник, а не подмалёвщик какой-нибудь, и рисовать меня никто не учил. Даже морду в борделе раскрашивать нормально не выучили, но об этом ему знать необязательно. Откуда же мне знать, что пирату, оказывается, собачьим портретистом иногда подрабатывать приходится? Но на самом деле счастье, что он их не съел. За драку-то я особенно не боялся, Флинт про этого Альдана рассказывал — дай ему обломок, он и с обломком человек десять разгонит. Дьявол какой-то, не иначе. Хотя про нашего старика тоже много всякого говорили. Плохо только, что они сами шпагами махать не забывали, а меня не пустили. А я, может, донью прикрывать собирался. Зато этого хвалёного губернатора наконец увидел. Эх, и здоровый, хоть поросят об лоб бей. Пришлось на пару с Себастьяном капитана держать, а то она б на него сама кинулась. Ей-богу, кинулась бы, никогда её в таком бешенстве не видел. А она возьми и поверни своё колечко — я сразу подумал, что сейчас что-то будет, так сразу дону и донье и сказал, чтоб на всякий случай сразу к выходу. Дон мне, кстати, очень понравился, такое самообладание — тут стены ходуном ходят, а он про землетрясения столетней давности рассказывает. Надо бы их с Шимусом познакомить, думаю, найдут, о чём потолковать. Но до чего тюрьма запутанная — даже я пару раз не в тот поворот свернул. Пока по коридорам бегали, увидел знакомого гвардейца, помахал ему. Такое чувство, что не узнал. Ладно, когда нам с гвардейцами разбираться было, тут на крышу лезть надо. Не, я-то, конечно, не против, только вот у нас на пятерых ни одной верёвки. Вот говорил мне Пью, что пират без верёвки как без рук, я не слушал, думал, издевается, оказывается, правда. Но мы всё равно выбрались — Бобби выручил, позаимствовал где-то простыню. Говорит, Шимус уболтал. Как же, так я и поверил. С бельёвой верёвки, небось, стянули. Но это я сейчас так говорю, а тогда чуть не обнимать его готов был. А дон вот прыгать боялся — чему их, этих благородных, учат? Землетрясений он, значит, не боится, в бой лезть не боится, а вниз смотреть боится. Как Вильям ни скажет, не поймёшь их, аристократов. Ей-ей, не поймёшь.
15 сентября 1704 года
Писать пока особенно некогда, скажу коротко — мы топаем на бал. Мы — это я, донья и Джеки. Себастьян, конечно, сразу изобразил свою мрачную физиономию, но особенно не сопротивлялся — ещё бы, его после нашего похода на Роко-Муэрте в городе каждая собака знает. А Джеки уже я уговорил — после того оркестра у Робертса Бартоломью я уж и не сомневаюсь, что в церемониях он смыслит больше самой Аделаиды. Осталась только сущая малость, запомнить порядок движений. Сказать по правде, у меня уже в ушах стучит от этого раз-два-три, раз-два-три… Я уже предупредил, если совсем всё плохо будет, спляшу жигу, это я умею. Мы вообще галеон угонять идём или подмётки сбивать?
Ещё раз услышу слово «жига» — сама этот камзол надену и за кавалера станцую, а на тебя платье надену. Вот это самое, розовенькое такое. А Вильяма держать тебя попрошу.
Капитан Аделаида.
Ну и ладно, я тогда свои мемуары у Лу под шляпой хранить буду! Туда вы точно не полезете. Заранее хи-хи.
18 сентября 1704 года
Вновь ощущаю палубу под ногами. Это самое главное. Даже при том условии, что в нас стреляют. Бал прошёл приблизительно неплохо. Если не считать того, что у меня дважды уводили даму и три раза строили глазки лично мне — даже хорошо. Чёрт, мы когда-нибудь их оттуда выбьём? Да где этот Бонс, когда он так нужен?..
20 сентября 1704 года
Она добилась своего. Пришла за мной и всё-таки сделала то, что хотела! Сама сидела надо мной, и колдовала, колдовала… сама насурьмила мне брови, нарумянила, битый час подводила глаза, а под конец выдрала у меня кольцо из уха и из собственной шкатулки достала серьги с подвесками и вдела. Никогда не забуду эту улыбку (даже не улыбку, нет — этот скривившийся уголок рта), эту ямку на скуле, где не хватает одного зуба — «Красивая…». Накинула на меня свой шарф, плечи прикрыть, и повела… туда, к ним, а я не сопротивлялась… мне как будто было всё равно! И когда нахваливала меня перед этой солдатнёй, и когда торговалась с Диего — двадцать эскудильо с человека, я запомнила — и даже когда осматривали, как кобылу на базаре. Помню, как подходил гвардеец, которого дразнила на эшафоте, с бородкой клином, приценивался, а я сморщилась и сказала, что с него все двадцать пять за то, что воняет луком. Святого отца ещё помню, которого вчера в плен захватили, что-то всё втолковать пытался. Посмеялась и сказала, что ещё б, как Антоний Падуанский, рыбам в море попроповедывал. Это хоть чуть-чуть на меня похоже. И донью ещё видела… Пожалуй, это и есть самое страшное. Хватала за руку этого Очоа, а он сначала фыркнул, а потом стряхнул её руку. А я смотрела и даже кисть ему не отрезала за это. Ненавижу и его, и себя. И всех, для кого ты чуть получше тумбочки только за то, что родилась бабой!
1 октября 1704 года
Не хотела ничего писать, да и минуты присесть не было. С тех пор, как угнали этот галеон, как будто нечистая сила за нами гоняется — то шторма, то ненастья, то мертвецы, то просто голуби какие-то надоедливые. Не иначе, губернатор бесится, донью назад ему вернуть требует. Но Флинт, Флинт… чего тебе-то на дне не лежится, старый ты кашалот? Сунешься ещё раз, я не посмотрю на то, что ты капитан и меня на борт принимал, всё рёбра тебе пересчитаю! Как будто рок какой, честное слово. Собственно, падре так и считает, что рок, но мы с Джеки не верим. Честно сказать, я и в рассказы Аделаиды не так, чтоб до конца верю — то есть я верю, что колечко у неё волшебное было (именно было, как Себастьян любит говорить), но вот в этих духов, ацтеков, проклятья… в это я, откровенно говоря, не верю. Как и в то, что они на пару со святым отцом разговаривают с каким-то двухсотлетним конквистадором — при всём уважении, чего-то этот священник надумывает.
3 октября 1704 года
Как сильно, оказывается, может пригодиться такая бесполезная, с виду, вещь, как знатный пленник. То есть самого пленника у нас уже нет, пленника мы торжественно профукали (а я говорил Виллу, чтоб не бросался со своими способностями эскулапа, ничего бы там Шимус за полторы минуты не помер от боли, а вставал бы наперерез, ну что за добытчики, в самом-то деле, был бы кто из наших, мы б зубами за него уцепились!), но зато по карманам дон Диего потом не шарился, и очень правильно сделал, потому что его кисет с голландским табаком торжественно выпал, пока он одевался-раздевался, и достался нам с доньей, а поскольку мы с доньей такой дряни в рот не берём, то кисет достался Окороку, а чтоб кисет достался Окороку, я временно наведался на «Морж», а когда я временно наведался на «Морж», из-за адмиральского табачка Окорок пропустил какую-то сходку. Я, конечно, никому ни слова. Ну только своему капитану. И Виллу. Но Виллу можно, он у нас секретные общества любит. Теперь вот думаем, что бы это значило. И что ещё означало то цоканье языка Бонса, которое он употребляет для описания высшей степени совершенства. Надеюсь, это не по поводу того ожерелья, которое досталось капитану после бала. И не по поводу капитана, а то видал я эту улыбочку, когда Аделаида пришла проведать родителей в том платье.
Так бы и размазала по роже… то есть всё-таки размазал.
4 октября 1704 года
Мои променады по палубам продолжаются. Сегодня принимали гостей с «Чёрной королевы». Ну вот той английской бригантины, которая нас тогда в гавани прикрывала. Это её, кстати, капитан у меня тогда Аделаиду из-под носа выхватил. Я не то, чтобы ревную, но как-то всё равно неприятно. Пришлось тогда заедать обиды клубникой на пару с какой-то обиженной сеньоритой. Но там всё серьёзно, её за весь вечер ни один кавалер танцевать не позвал. Ну что я мог сделать? Пришлось заново вальсировать, ну пусть девчонка порадуется. А донью пока тот англичанин очаровывал. Только ничего у него не вышло, потому что донья упорхнула тогда под ручку с губернатором. Но вот если я чего-то и не смыслю в аристократах, то в этом смыслю меньше всех — да он даже по чужим бортам бьёт не без учтивости. И вот после того, как их команда к нам высаживалась доедать объедки от нашего банкета (Аделаида уже обещала меня побить за то, что назвал их так при гостях и потом втолковывала, что это не объедки, а остатки), нас, в свою очередь, пригласили к себе, только уже на шампанское. Себастьян было хмурился, но я махнул на него рукой — в конце концов, он мне не капитан — и потопал один. Хорошая бригантина, кстати, крепкая. Пушек не очень много, но отстреляться от пиратов пойдёт. Хотя от нас не отстреляешься, с нами кто ни свяжется, то надолго. Чудеса, да и только.
7 октября 1704 года
Помните, говорил тут, что к нашему галеону подельщики липнут как мухи к мёду? Так вот, это сущая правда. Буквально на днях пополнили команду, а сегодня у нас уже новая пассажирка до Тортуги. И оба раза без «Моржа» не обошлось. Не хочу ничего сказать про Иви, деваха она неплохая, под стать Одноглазому Флинту, только у него на уме одно золото было, а эту вечно честолюбие заедает как блохи пса. Но якшаться с Диего, ещё и снабжать его рабами… что он, в самом деле, колдун какой, что ли, что перед ним все заискивают? Даже Клайв этот — только недавно, кстати, узнал, что его так звать — и то пять лет как-то его затеи терпел. Была б я генерал-губ… тьфу, был бы я, в смысле, губернатором, попробовал б он мне условия диктовать! А эта барышня вот… не знаю пока, что сказать. Нам с Бобби, честно говоря, что-то не очень, а Шимусу вон понравилась, я и не думал даже, что он так любезничать может. Рассказал Вильяму, решили устроить для новенькой посвящение в пираты. А что, почему нет, до Тортуги как раз успеем. Надо только бочку получше приготовить. И Шимуса чем-нибудь занять, а то он почуял свободные уши, которые ни разу не слышали его рассказы, и теперь его от неё не оттащишь. А она ещё, как на грех, вот такая же, как этот Клайв — из породы хорошо воспитанных. «Да, господин Шимус», «Пожалуйста, господин Шимус», «Если вас не затруднит, господин Шимус» — думаю, там сам Чёрный Барт по сравнению с ней просто невежа.
9 октября 1704 года
Теперь эти мемуары такие же мокрые, как и я сам. Вильяма я когда-нибудь прибью за его дурацкие идеи. Надо ему было это посвящение устраивать, вот сам бы и посвящал! Ему-то хорошо, а я отсиживайся теперь… переодеться-то нельзя, да и не во что. В общем, что уже тут, позориться, так до конца. Налили мы эту бочку, приготовили, спрятали и повели купать нашу синьорину. То есть мы не сказали, конечно, что ведём её купать, но это так предполагалось, а потом так получилось, что до трюма-то мы дошли, только Джеки нашёл нас на две минуты раньше, чем мы начали посвящаться. В итоге посвятил он нас обоих, окунул от всей души. Синьорина так непосвящённой в пираты и осталась, но это ладно. А Вилл у меня всё равно когда-нибудь схлопочет. Надо же было додуматься его слушать…
13 октября 1704 года
И как это понимать? Я как знал, что сегодня непременно что-то пойдёт не так, нутром чуял! Сегодня ж пятница, да ещё и тринадцатое. Но лучше б я чертей там встретил, честное слово. Понесло же нас по той улице! Она. Точно она, ни единой черточкой не изменилась. Стоит так же у дверей и дым пускает. Я как увидел, так у меня ноги к земле приросли и пот холодный прошиб. А она глазом так в нашу сторону скосила и елейным таким голоском со мной как запоёт… Аделаиде досталось, конечно. Но я всё равно не поверю, что приняла меня за мужчину. Ни за что не поверю. Это ж не женщина, это сам дьявол, там клиент только зайдёт, а она уже сколько у него денег в кошельке знает. Я из-за неё не помню даже, как прощался… прощалась с отцом. Не думала, что когда-нибудь прощу ему то, что он со мной сделал, а сейчас уже как-то всё равно. Раньше, помню, злилась даже, грызла себя, что не хочу, ни за что не хочу ни видеть его, ни знать, что там с ним, всё-таки он мой отец, но потом… как будто отпустило что. Может быть, ему и лучше лежать там под камнем, чем всё время жить в страхе перед собственным прошлым. Может быть, мне вправду не хватало все эти годы кого-нибудь, с кем можно было бы поделиться. Наверное, это слабость, но я пока не знаю, как с ней бороться. Аделаида говорит, что я не права, и каждому человеку это бывает нужно, и ничего такого тут нет, даже если он мужчина.
Мужчина, хах. Я сейчас валяюсь на лавке в трактире и смотрю на это платье, которое лежит передо мной. Обещала надеть его и выйти на улицу, иначе донья пообещала считать меня соплячкой. Я, конечно, не соплячка, мне просто почему-то так смешно на него смотреть… это правда, что ли, надо в нём теперь ходить? А как же Джеки? Он мне экскурсию по лучшим кабакам обещал. И потом, совет завтра… ещё кто из команды «Моржа» увидит…
17 октября 1704 года
Не спала всю ночь, дежурила у той шаманки под дверью. Вилл тоже дежурил, просто задремал уже под утро, а я осталась, пока нас Себастьян оттуда не выгнал. Устали так, что уже не было даже сил с ним пререкаться. Хоть падре пойти пожаловаться, если найду его, конечно. Аделаида пока так и не очнулась.
Чувство такое, как будто мельничные жернова на шею повесили. Надо идти, что-то делать, а ничего не хочется. Ни злиться, ни плакать, ничего. Завидую этому французскому пьянице. Ни о чём голова у него не пухнет.
20 октября 1704 года
Сбежала от всех на нижнюю палубу просто чтоб отсидеться, пока там у всех праздник и победа над королевской флотилией. Я ведь почти угадала, Диего действительно колдун, но даже это не радует. Поверить не могу, что всё это время о всех наших ходах доносил именно Билли! Вот этот самый Билли, из-за которого я тогда и прибилась к «Моржу». Да что уже теперь, какая, к чертям собачьим, разница, я уже та мамзель в платьице, которой надеялась никогда больше не стать, дальше падать некуда — нравился он мне, я три месяца училась плеваться через зубы, чтоб он меня похвалил, даже сквернословить начала, как он. Так противно… Ещё Лоренза эта… вот надо ей было ляпнуть, что он в бордель к хозяйке приходил! И как я на тот кулон ещё внимания не обратила… Отвратительно. Мерзко. Противно. Я уже зла на Аделаиду, что она не снесла ему к чёрту голову. Никогда в жизни так сильно не хотелось напиться. Мне даже рассказать некому, это ещё хуже, чем быть бабой. Да почему этим предателем должен был оказаться именно он?.. Как можно доверять людям, когда они готовы из-за этого проклятого золота продать — ладно ещё своих товарищей, но себя, себя, Билли! Ты отрёкся от того бесстрашного пирата, которого Флинт считал своей правой рукой! Ты продал его, отправил его на виселицу ради милостей от испанского захватчика! Ну как же так?.. Мы же грабили таких, как он! Ты же сам рассказывал, как охотился за картой с маршрутами золотых караванов! Ты же сам носил золотой дублон как талисман на бечёвке, чтоб добраться до сокровищ испанской короны!..
Пока никто не видит, проберусь пока на «Чёрную королеву». Помощник капитана говорил, что у них там где-то завалялась бутылка французского коньяку. Напьюсь последний раз в жизни как мужчина.
***
— Это всё про пиратов, а нам надо понять, кто такая эта самая леди КВ, которой экслибрис на переплёте, — Миранда задумчиво потёрла пальцами по золочёному тиснению на корешке. Там тоже стояли уже знакомые инициалы, а с обложки по-прежнему рычали два льва со старинного герба. — Может быть, тогда леди были совсем не такие, как в кино про викторианскую Англию и коллекционировали пиратские дневники?
— Думаю, тут не всё так однозначно, — почесав корешком самого что ни на есть настоящего антиквариата кончик носа, юная мисс Смит решила всё-таки перелистнуть страницы ещё раз, только на этот раз она решила нарушить правила и начала с конца. Приблизительно страниц двадцать спустя она торжествующе ткнула пальчиком в очередную запись. Дата на ней стояла уже другая, и почерк казался крупнее и размашистее, чем раньше, но, несомненно, написано было той же рукой, что и предыдущее:
***
6 января 1706 года
Я только что закончила писать и посыпала песком первое письмо, подписанное новым именем. Леди Веллингтон. Клайв говорит, что так зовут меня. Из зеркала на меня тоже смотрит какая-то девушка с диадемой в волосах и имеет наглость твердить, что это я. Но меня-то не проведёшь. В какое платье меня ни наряди, я останусь той же Крис, которая лезет с ножом в драку и хлещет бурбон по кабакам на Тортуге. Падре говорил как-то, что ничто так не украшает замужнюю женщину, как скромность и послушание супругу, а мой супруг считает, что манеры лишь подчёркивают врождённое благородство. Но раз он сумел научить им даже меня, думаю, дело тут ни в каком не в благородстве, а в самом обыкновенном терпении. Честно говоря, до сих пор не понимаю, как он меня не убил, пока бился, что на недостаточно почтительные речи леди следует отвечать молчаливым достоинством, а не «Зарежу!». Сейчас ещё трудно судить, насколько подобает мне такая жизнь, всё-таки как бы меня ни называли и как бы мне ни кланялись, я никогда не смогу забыть, что родилась в углу подвала. Что, об этом не подобает говорить жене генерал-губернатора? Прискорбно, я всегда считала, что большего презрения достоин тот, кто рядится как ворона в павлиньи перья и корчит из себя невесть что, едва научившись повязывать салфетку. Если же найдётся тот, кто захочет упрекнуть меня в браке с лордом Веллингтоном, я… по привычке хочется сказать, как говаривал мой старый наставник в морском деле, капитан Флинт, потроха ему на бушприт намотаю, но воздержусь от кровопролития. Мы и так уже пролили достаточно крови, чтоб снять заклятье и окрасить ей сновидения на ближайшие годы. Мне часто снятся сны о парусах в тумане… Паруса «Чёрной королевы», которая неслась нам на выручку, когда уже всё, кажется, было потеряно. Нет, тот человек не увидит моего гнева. Я уважаю имя, которое носит мой супруг, и не опущусь до оправдывающихся доказательств. Кто оправдывается, тот сам обвиняет себя, как говорил Клайв накануне осады Санто-Доминго. Он сказал это, правда, как-то по-учёному, может быть, на латыни, но этот язык мне неизвестен. Во всяком случае, пока.
У меня радостно делается на душе, когда я думаю о нас, но в первую очередь эта радость от того, что я чувствую его под своей защитой. Да, не смейтесь, если эти записки когда-нибудь попадут кому-нибудь в руки. Я выросла на разбойничьем острове, и всегда говорю то, что думаю. Называя сэра Клайва настоящим аристократом, я не устаю поражаться его искренности, прямоте его души, его какой-то рыцарской доверчивости к окружающим, не той, которой славятся простаки, а той самой веры, которая не хочет допускать в других притворства или лжи. Я знаю, что этих совершенств нет во мне, но может быть, тот, кто предназначил меня ему, хотел сохранить в нём эти добродетели, не дать им замараться об это море обмана, которого так много в этом мире? Удержать пошатнувшийся мир не смог бы поодиночке никто из нас, и правильно, что эта ноша досталась
донье Ордуньо сеньоре де Альдана, как достойнейшей из всех, а вот уберечь от отравы, которую напускал в этот мир Дейви Джонс, того, кого люблю, вполне мне по силам. И если кто захочет воспользоваться благородством лорда Веллингтона в своей игре, тогда берегись, самонадеянный глупец!
Леди Веллингтон не ложится спать без ножа.
