Without You

      Земля на ощупь была сырая и немного промёрзлая, именно по такой твердой поступью шагали большие тяжелые лапы, а из пасти выходил клуб пара на миллисекунду мешая безупречному взору желтых волчьих глаз. Тяжелый влажный воздух окутывал лес, грозясь стать туманом поутру, но до восхода солнца еще много времени, слишком много, все, что ждет их пока это долгая бескрайняя ночь, суровая охота. Группа из пяти волков пересекает поляну, старший и самый крупный ведет их вперед принюхиваясь и внимательно осматриваясь. На земле чуть прикрытой инеем заметны небольшие, но глубокие следы зайца, а чуть дальше полоска от брюха ласки с крохотными лапками поверх. Видно волочилась пару часов назад, еще не спешила, пока было светло опасности было меньше. Волки прислушиваются, замечая хруст вдали, где неосмотрительная лань ступила, куда не следовало, а теперь стоит замерев, вглядываясь в темноту, пока та впилась своими острыми клыками в бедное животное, ставшее целью охоты, жертвой, дичью.       Секунда промедления сейчас служит ценой чьей-то жизни. Поперек воли старшего, молодняк, идущий следом, кидается в гущу леса, и еще два волка за ним. Вожак шумно фырчит, оглядываясь на последнего, что тормозит и ведет носом, указывая направление. Они идут в обход, а не по следу, бегут ниже к реке, чтобы перекрыть лани путь к отступлению, преградить дорогу и лишить шанса на то, чтобы вернуться в укромное место сегодня ночью. Слышится лишь звук погони, измученное тяжелое дыхание дичи, напряженные лапы, несущиеся позади, а после и рык почти перед носом, вынуждающий запутаться в лапах и потерять последнюю точку опоры, вынуждающий пасть наземь и смотреть загнанно, визжать и отпираться, пока клыки не вонзаются в шею, лишая воздуха и воли. Боль на краткие секунды заставляют кровь горчить. Крупная туша вздрагивает еще пару раз прежде чем тело ослабевает и поддается, а волк, едва не оторвавший часть шкуры с мясом разжимает клыки и давит тело к земле, убеждаясь до конца, что жертва мертва и бежать уже не надумает… Стук одного сердца на поляне исчезает, пока волки переводят дыхание и самый крупный ведет носом в сторону, прислушиваясь к однотипному и немного напрягающему шуму вдалеке, почти на окраине леса. Русый опускает морду, чуть скалясь и идет на звук, его братья не гонятся следом, у них есть дело поважнее, тушу надо утащить к стае, а может и вовсе поймать этой ночью еще парочку, только вот у альфы другие планы на это… Ничего, вернется, все всегда возвращаются, не волчонок, леса знает, как на ладони, всё тут волку дом.       На краю леса, где деревья редки, а их корни почти не сплетены меж собой, где в километрах близости графская дача и небольшое село, полное слуг и крестьян-фермеров, звук повторяется вновь и вновь. Сначала он несколько неразборчив, но вскоре волку удается понять, это лопата, только кто в такое время суток будет вспахивать огород, кто бы додумался до такой глупости? В темень, когда дальше пяти метров ничегошеньки не видно, едва ли кто захочет посадить что-то, да и сезон уже не тот. Первые овощи и травы засеивают в марте, второй этап поздних культур принято сажать в мае, тогда сажают поздние культуры, обычно заграничные, запоздало завезенные купцами. Зверь подходит ближе почти крадясь, прислушиваясь и вглядываясь. Тучный мужчина на опушке опирается о лопату подле большой насыпи, будто клад огромный закапывал. Дышит он шумно, протирает запястьем лоб, собирая крупные капли пота и смотря на проделанную работу. Волк прислушивается. Все собраться позади, кажется, вдали даже слышно, как они волокут лань за ноги по лесу, на поляне человек, его сердце быстро бьется, но есть еще что-то. Сначала кажется, что еще одно скачущее в истерике биение принадлежит зайцу, случайно набредшему на волка, но зайцем тут и не пахнет, зато слабый запах ромашек есть, не по сезону сладкое, да и такое, что не могло бы исходить от человека, в его то возрасте и теле. Нет, от мужчины, одетого в рубаху с красивой тесьмой на ней, видно дорогую, пахнет потом и табаком. Светящиеся глаза вглядываются еще раз в кучу земли, и волк кидается к ней, пугая человека неожиданным появлением. крупные лапы разрывают мягкую рыхлую землю. Человек резко попятившийся соображает поздно, но потом хватает лопату, держа в руках для обороны. Будто эта железяка действительно могла бы защитить от волка… — Пекло тебя подери, — шумно на выдохе произносит мужчина, — рой-рой, закуска тебе будет. Только не растаскивай по охотничьим тропам. Это будет наш с тобой маленький секретик, — смеется он хрипло, голос прокурен и сломан, глазки маленькие, бегают, наблюдая еще пару секунд пока он не выпрямляется, открывая спину и направляясь прочь к выходу из леса. Волк роет глубже, почти чертыхаясь, а когда видит обрывки некогда белой рубахи, вцепляется в них зубами, таща тело наверх. Худое, ребяческое, полураздетое. Дыхания уже нет, все перепачкано в земле, и кажется они же во рту и в носу, сердце почти не бьется, редкие удары едва слышны. Они явно похожи на последние. Волк давит лапами на грудь человека, но реакции это не дает. Хищник воет, запрокинув голову, а потом пробует еще раз, только реакции нет. Это обезоруживает, как и собственная природа. Разум против. Ни одна мысль не говорит, что задуманное сулит чем-то хорошим, но внутри беснуются инстинкты. Широкая пасть склоняется к шее, у артерии и клыки пронзают хрупкую человеческую кожу. Наряду со шкурой лани, прокусить эту труда совсем не составило.       Пока волк не уверен, сработал ли укус, однако вой, как и ожидалось, привел подмогу. Старший смотрит на перепуганный взгляд молодняка. Пасть его запачкана в человеческой крови, а сам он глухо рычит и скалится, бросая свой честным трудом отрытый клад, кидаясь вслед человеку. Как ни глянь, пусть стар и неказист, но явно богат. Богат настолько, что вообразил, будто чужая жизнь ничего не стоит. Альфа настигает его даже быстрее, чем тот успевает обернуться и, хотя бы, попытаться защититься, клыки впиваются в шею, но не так, как прежде. Волк не пытается спасти, сейчас все иначе, он стискивает челюсти в попытке сломать хребет, слыша истошные крики. Их почти сразу настигает еще один, валя человека на спину и острыми когтями разрывая его брюхо, давя лапами ломает ребра, убивают грязно и почти неразумно, но начал это сумасшествие не он, так что почти простительно сейчас оставить кровавые следы. Старший убеждается, что мужчина мертв, отходя от тела и все еще рыча в сторону тела. Волки не убивают просто так. Никогда не убивают. Так скажет любой опытный охотник, кто хоть раз видел благородного зверя. Жаль, что эти волки не благородны. Жаль, что дело здесь совсем не в еде, не отнесут они эту тушу в стаю, не накормят ей потомство. Нет… Тут дело только в морали. Человек, посмевший закопать мальчишку живьем, по всем человеческим меркам жизни не достоин был.       Альфа идет обратно к телу мальчика, сердце его стучит отчетливо, но все тело берет озноб, оставшийся с ним волк наблюдает внимательно и ждет возвращения братьев. Первым к ним приходит русый, весь перепачканный в крови, он тычется влажным носом в грудь ребенка, убеждаясь, что слышит и стук, и дыхание. Только когда появляется третий и самый младший, альфа склоняет голову, его тело медленно меняется: исчезает лишняя шерсть, а лапы вытягиваются, становясь вполне себе настоящими человеческими конечностями. Русоволосый внимательно смотрит на тело мальчишки и все еще хмурит брови, напряженно переводя взгляд на волка по другую сторону от ребенка. Тот тоже обращается, взгляд его не менее тяжелый и обеспокоенный, третий присоединяется. Никто не смущается наготы, даже не думает об этом, младшие ждут объяснений, но Крис не может их дать… Он не знает, как объяснить собственную глупость. — Его пытались закопать живьем. — голос тихий, напряженный, чуть хрипящий, будто старший простыл, только невозможно это. С их здоровьем почти невозможно заболеть. — Когда я откопал, сердце почти не билось. — И какое тебе дело было? Оставил бы как есть. — С негодованием выдает Сынмин и выпрямляется, хмуро обводя картину взглядом. — Мы оставили следы, Крис. Тут целая могила вырыта. Кровь этого мальчишки, а в двадцати метрах какой-то богатый хуй с лопатой весь истерзанный, будто попался какой рыси. — Именно, рыси. Так люди и подумают. Они даже не решат, что это волки… Так ведь? — голос Хана неуверенный, пусть он и обратился, руки все еще в крови, от этого немного тошнит, но он сдерживается, смотря на собратьев. — Что с ним нам делать? — Плевать, что люди решат! Что стая решит? Крис, ты сумасшедший. Ты должен был его бросить. А теперь что? И как ты принесешь его домой? Что скажешь? Что случайно обратил пацана при смерти?! — Ким непоколебим, ему сложно успокоиться, особенно когда происходящие в край разнится с его понятием правильного. Бану от его слов ничуть не проще, он давит на мозги, как и совести и внутреннее осознание проблемы. Он обратил чужака… Он совсем не знает, кто этот мальчика, он даже не подумал о том, кто он и за что его вообще ждала эта участь. — Хватит. — На выдохе произносит парень, подхватывая ребенка на руки и вставая, направляясь в сторону леса, — я понесу за это ответственность. Что сделано, то сделано, мы в любом случае уже не сможем его бросить или убить. Идем. Я возьму всю вину на себя. Где Чанбин и Минхо? — Тащат лань. Отправили нас, сказав, что, навряд ли, ты там на стадо кабанов нарвался, — отвечает Джисон, следуя за старшим и смотря куда-то вниз, путаясь в мыслях. Загонять жертву ему было не в первой, но это был человек, живой человек. Да он был убийцей, судя по всему, а если взглянуть на ребенка и принюхаться, то по всей видимости, то был еще и насильник, но никто из волков не имел право идти на самосуд, даже когда этот самосуд устраивал твой старший брат, это все равно не подлежит оправданию.       Утро начинается не с кофе и не с поцелуя в губы. Нет теплых объятий, нет даже шепота, которым Крис обычно будил мужа. Омега просыпается от шума на первом этаже дома, его альфа, возвращаясь с охоты не шумит. В одной ночной рубахе до середины бедра юноша покидает комнату, спускаясь вниз. Ему бы стоило взять что-то тяжелое в руки, но омежья самоуверенная натура просто ведет вниз на знакомый запах моря и совершенно отвратительной крови. Парень спускается по лестнице, тревожащий звук доносится из купальни, туда же ведет и дорожка из капель крови. — Дорогой? Ты поранился? — омега толкает приоткрытую дверь и замечает родной силуэт, что в темноте, не успевший зажечь свечи, опускал в чан хрупкое юное тело. Крис оборачивается взволновано, его обнаженный торс, губы и руки перепачканы в кровь, что успела немного запечься, — что… это значит? Кто это? — Тише, я все объясню, но пока помоги мне… Его нужно омыть и уложить. Умоляю, Санни. Негоже мне альфе касаться его, — виновато молит Крис, беспокоясь не только за юношу, опущенного в емкость для воды, но и за самого дорогого и близкого человека в мире — его любимого мужа Ёсана. — Верно. Негоже. И ты мне еще объяснишь, что он делает в нашем доме. Отходи давай. Принеси воды, а я обнажу его и осмотрю раны. — переступая через себя, только из-за великого доверия к альфе, юноша подходит к чану, опускаясь на колени и стаскивая порванную и грязную рубаху с бледного тела. Ком подступает к горлу от увиденного: засосы и укусы порочат это тело, заметны даже синяки и удары, что только подтверждают мысли о произошедшем насилии. За мерзким запахом крови, также ощущается пот, а еще сперма, Ёсану трудно не заметить и ее на этом измученном мальчишке.       Осторожными прикосновениями Бан стряхивает комочки сырой земли с волос мальчика и поглядывает на дверь в ожидании мужа. За всем этим осмотром было невозможно не найти глазами метку. Она была яркой, воспаленной, измазанной в земле, как бы он не подхватил заражение. По всем догадкам Ёсана, незнакомца стоило отнести к лекарям, а не домой к молодоженам, но у Криса должны были быть свои причины. Альфа появляется на пороге так скоро, как только может, молится даже невольно, чтобы вода быстрее вскипела и не вынуждала его мужа ждать объяснений. Сейчас это очень значимо и важно, ведь подвергать Ёсана лишним волнениям — перечить собственной свадебной клятве. Сегодня Крис сам не свой: нарушает законы и клятвы, что чтил с самого раннего детства. Бан заходит в купальню, еще раз убедившись, что вода в ведрах не обжигающе горячая, выливает ее в чан и отходит, садясь на лавку. Омега осторожно и неспеша омывает юное тело, не позволяет себе даже взять вехотку, чтобы не травмировать сильнее. Даже без сознания мальчишка роняет шумный вздох, чувствуя тепло и какое-то необъяснимое облегчение, а Ёсан позволяет себе негромко заговорить — Это ведь ты… — слова в голове явно не становятся в ряд, путаются, а мысли беснуются, — ты сделал это? Нарушил закон? Чем ты думал, Крис?.. — Бану слышать в голосе родном такую боль и печаль — ровно что ножом по сердцу. Запах сирени горчит, нескрываемый хозяином, а альфа опускает голову, складывая руки в замок. Надо объясниться. И еще не раз. — Я. Мы были на охоте и… Я видел, как его закапывают живьем, Санни. Я не знал, что делать, волк подействовал на инстинктах. — Бан чувствует, что это звучит как оправдание. Оборотень потирает лицо руками, упираясь локтями в колени и склоняясь от тяжести на плечах. — Он еще ребенок, милый. Я бы не простил себя, если бы не спас его. Знаешь, после мы с Джисоном… Мы убили того мужчину, что сделал с мальчиком это. Но я возьму вину на себя, Сони из-за меня встрял в это все, ведь… — Ты с ума сошел? Хочешь понести наказание? Хочешь, чтобы мальчишку казнили или хуже того тебя?! Чем ты думал, когда совершил это? Ты думал обо мне? Думал о нас? Обратил мальчишку, повязал с собой цепью… — юноша опускает голову, смотря на лицо ребенка, он взрослый, ему, наверное, около шестнадцати, однако, Ёсану он не годился в дети, разве что в младшие братья. — Он же тебе не станет как сын. Не станет Крис, он обращен, он может быть омегой! Он может почувствовать то, что не должен чувствовать к замужнему альфе. Ты обо мне подумал? — младший зол, он прикрывает глаза едва влажной рукой и шумно выдыхает, — сделай мне чай, смой кровь и принеси одежду. Мы обсудим это позже… Но я не доволен, Крис… Я обеспокоен, я боюсь того, что твоя ошибка повлечет за собой. — Да, конечно… Я все принесу, — Крис подрывается и останавливается на последних словах, подходя к омеге, притягивая его лицо и целуя в губы, — Сан, Санни, солнышко… Я сделаю все, чтобы ты был в порядке. Я разберусь со всем этим, обещаю, милый… — Крис смотрит в глаза, соприкасаясь с мужем лбами и шепча в самые губы, — Я не собираюсь воспринимать его как свою омегу, я лишь спас ему жизнь и молюсь, чтобы это было не напрасно… Мы со всем разберемся, и я буду с тобой, никуда не денусь, слышишь? — Иди, — шепчет младший в губы, прикрыв глаза, — Я люблю тебя. И, конечно же, я верю тебе, дорогой… Принеси, пожалуйста, чай. Мне немного дурно…       Только заслышав о том, что его мужу нехорошо, альфа покидает комнату и спешит на уютную кухоньку, где зажигает свечи, на горячую, не остывшую после приготовления ужина, печь ставит небольшой ковшик с водой, а сам приносит пару свечей в купальню, где его омега омывает новообращенного мальчишку, чьи щеки постепенно розовеют. Видимо теплая вода помогает разгонять по телу кровь, стимулируя процесс регенерации. Крис уходит так же быстро, как и заходит, не смотря, и тем более, не любуясь. Альфа выходит на улицу, умывается в бочке, полной воды и тщательно смывает кровь со своего тела. Ночное небо светлеет, грозясь вскоре явить рассвет. Протяжными и теплыми лучами осветить и полесье, и деревушку, и скромное жилище, скрывающее в себе небольшой ворох внушительных таен. К тому времени в доме наступает тишина. Ребенка одевают в чистенькую рубашку и укладывают в скромной, но уютной гостевой комнате, мужа-омегу поят горячим чаем на травах, чтобы поуспокоить и отвлечь от тягостных переживаний. Альфа укладывает любимого спать, еще раз проверяет комнату с обращенным и спускается вниз, опускаясь на крыльцо дома и смотря на первые лучи. Сон не идет от слова совсем, мысли из раза в раз, словно загнанные лошади мечутся беспокойно, теряя скорость. Он совершил ошибку, и Ёсан был прав, как прав был и Сынмин: тут не оправдаться волком или собственной природой, хотя поступок был явно необдуманным. Альфа обратил чужака, не зная о нем совершенно ничего, не получил согласия, не убедился в готовности юноши к процессу. Хуже всего, он получил обращенного, связанного с ним природой по рукам и ногам до конца жизни, когда у него самого есть молодой и любимый муж.       Так ли нерушима связь хозяина и обращенного? Бан судорожно пытается вспомнить все случаи, что когда-либо происходили в их небольшом селении. Самым ярким примером был его дядюшка, почивший десяток лет назад, когда Крис был еще совсем юнцом, не пытавшимся узнать, что да как. Его обращенной была девушка из деревушки на краю леса. Небольшая Холянка была пристанищем охотников, фермеров и редких травников. Люди туда приходили и уходили, редко кто задерживался. Иногда оборотни ходили туда в людских одеяниях узнать слухи, да расслабиться среди простых смертных. Вот и его дядюшка молодым юношей пошел туда поразвлекаться и нашел что-то особенное в местной девушке, дочери лекаря. Долго длились их отношения, прежде чем господин Ким отважился пойти к вожаку и во всем сознаться, получил разрешение на ее визит, познакомил с его миром и спросил, хочет ли она такой жизни, отказавшись от прошлого. С тяготой на сердце она согласилась. Больше не суждено ей было увидеть родителей или покинуть своего хозяина. Они женились и завели ребенка, жили мирно и счастливо, ровно как и родители Криса, что оба были потомственными оборотнями. Отличало их лишь то, что родители Бана в разлуке, порожденной смертью, были в разных мирах почти шесть лет. Крис помнит, как его папа медленно угасал день ото дня после потери супруга. Пару дядюшки Кима ждала другая судьба, лишь завидев своего супруга мертвым на койке в лазарете, омега не выдержала: ее сердце последовало за ним, не думая ни о своей жизни, ни о жизни их единственного ребенка, которому суждено было остаться сиротой. Ким Сынмин оттого эту связь обращенных и презирал. Навряд ли, согласится он когда-нибудь принять поступок кузена как что-то приемлемое. Но сможет ли Джисон хоть как-то вступиться перед советом за судьбу Криса? Насчет впечатлительного и порой беспокойного Джисона альфа даже не мог сделать предположений.