Al otro lado de las montañas

      1898. Светит яркое солнце выходного дня. Фамильный дом у живописного озера с ивами. Ветви свисают до самой земли... Их так много, что можно прятаться, словно в маленьком волшебном лесу.       Этот мир казался ему удивительным. Он ловил впечатления от каждого момента: от уток, жадно кидающихся на брошенный хлеб и забавно распихивающих своих собратьев, от белых-белых облаков, похожих на парик. От сада, где с кружевным зонтиком гуляла мама. Но это был не единственный мир, в котором он жил... — Раймонд! — голос донёсся для него, как всегда, неожиданно. В такие моменты внутри словно что-то разбивалось, заставляя вздрагивать...       Отец не любил, когда он сидел с матерью и её подругами в саду на покрывале. «Пикники оставь аристократишкам» — так говорил этот человек, произошедший не из знатного рода, но занимающий высокий офицерский чин. Кто бы знал, что ему сделала интеллигенция. Всем было известно лишь одно — он её на дух не переносил.       Отец повёл его к озеру. Красивому голубому озеру, похожему на зеркало, по которому не плавали — скользили утки и лебеди. Они уже привыкли к людям. К тому, что их подкармливают.       Может, поэтому он выбрал их, как лёгкую мишень?... — Держи, — он протягивает мальчику ружьё, и тот послушно принимает этот «дар». — Прицел, курок, предохранитель.       Ружьё было и правда красивым. На какое-то время оно затмило собой для мальчика даже голубое озеро. Настолько искуссная, чистая работа. Приклад с узорами, пара отпалированных стволов. Вероятно, это тоже была какая-то реликвия, которая передавалась по наследству. — Стреляй.       В его мире, где слышался шум ветра в кронах деревьев, кряканье уток, журчание воды, вдруг стало тихо. — Что? — Стреляй. — Удивлённо повторил мужчина, вероятно расчитывавший, что это было очевидно. Всё равно что дать человеку ложку и тот бы не понял, для чего она. — В них? — мальчик посмотрел на стайку уток, жавшихся в камышах. — Я не хочу... — Раймонд, ты же можешь! Главное не лениться. — Я должен выстрелить, потому что... могу? — Ну конечно. Это лишь утки, а ты — человек. Венец всего живого. И к тому же мужчина. А мужчина всегда должен показывать, что он главный. Что он хозяин.       Вряд-ли уткам нужно было показывать, что шестилетний мальчишка тут главнее их. Им даже не выпала честь оказаться с запечённым яблоком на праздничном столе... Тушки птиц так и остались плавать на стеклянной поверхности воды.       Этот урок был лишь началом. Его отец понемногу поднимал ставки. Раз за разом Раймонд доказывал ему и окружающим, что он достоин своего имени. Но озеро для него уже никогда не было голубым. В тот день — последний день, когда он к нему приходил — вода окрасилась бордовым, да такой и осталась в памяти.       1902. Небольшое поле с почти идеальным газоном, расчерченным белыми линиями. По краям на трибунах рассаживаются люди. Выходит первая футбольная команда, их громко приветствуют.       Но его мало интересовала игра. В белой палатке, где отдыхали важные гости, ссорятся родители: —...Ты совсем из ума выжила?! Перед игрой забрать его?! Да я застрелюсь на месте! — отец взбешён. Мечется вдоль стен, как лев в клетке. — У Раймонда вчера была температура! Ты хочешь угробить нашего сына? — Нет, это ты его гробишь! Совсем распоясалась, уже и свои ручонки к парню потянула. Испортить мне его решила?! — Я забираю Раймонда и мы уходим. — Женщина подбирает подол простого платья для прогулок и собирается выйти, но...       Мальчик вздрагивает от звонкого хлопка, отшатывается назад, думая, не пора ли прекратить подглядывать, чтобы и ему не досталось... Но тревога заставляет вновь прильнуть к щели в полотне, и он видит, что его мать держится за щёку, а отец нависает над ней свинцовой тучей. — На трибуне сидит генерал Кампредон, мэр, директор школы и много других важных гостей... Поэтому ты сейчас пойдёшь, сядешь рядом со мной и будешь им улыбаться, как хорошая жена и мать... А Раймонд выступит и докажет, что не такой трус, каким ты его пыталась воспитать. — Он ничего не должен тебе доказывать, Сезар... Ты не имеешь права ему что-то внушать!       От нового удара женщина повалилась на землю, стукнувшись головой об один из столбов, на которых держался шатёр.       Казалось, что мир вокруг остановился в этой картине. Что мгновение будет тянуться вечно, что адская петля никогда не закончится... Так, по ощущением, это было. Но всё-таки его мама поднялась на ноги и покорно, словно побитая хозяином собака, кивнула... А отец в ту же секунду изменился в лице, точно ничего и не было, точно он только что не был свирепым зверем, готовым разорвать кого угодно в клочья. ***        — Ну что, как боевой настрой? — с улыбкой сказал он, встретив сына десять минут спустя возле трибун. — Постарайся не разочаровать. Кто не выйгрывает, тот ничего не стоит, помнишь?       Раймонд посмотрел на него иначе. Со страхом и недоверием, но больше – с гневом. На лице ребёнка он читается особенно ясно. — Почему ты так поступил? — сжимает кулаки. — Поступил?... — Сезар быстро сообразил, что к чему, и хоть был не в настроении, ругать не стал. — Оу, ты там был? — Ты ударил маму... Это значит, что вы больше не семья? Вы расходитесь? — Нет, сынок, не расходимся. Не переживай, это нормально. Просто иногда нужно напоминать людям, кто тут главный, я ведь тебе говорил... А особенно женщинам.       Он присел на колено перед мальчишкой, положив руки на его плечи. — Своей женщине нельзя позволять вести себя с собой неучтиво. Ты в доме хозяин, ты решаешь, что делать. Ты приносишь еду в семью... Это правила, которые все соблюдают. Так что в этом нет ничего зазорного.       Раймонд кивает даже с каким-то облегчением. Тогда мужчина встаёт, отряхивает костюм. Хлопает сына по макушке. — На удачу. Докажи, что ты мой сын.       В том матче его команда одержала безоговорочную победу, хоть мальчику и пришлось переступить через себя. Он, путаясь в ногах, чувствуя ужасную ломоту от жара, встал на пьедестал и поднял над головой кубок... Должно быть, генерал Кампердон был этому очень рад.       1911. Маленькая церквушка у леса. Раннее утро, туман заволок всю округу молочной пеленой. Воздух тяжёлый, разряжённый... То ли из-за него, то ли из-за предстоящего венчания сердце готово пробить грудную клетку. — Согласен ли ты, Раймонд, взять Орели в законные жёны?       Слова священника раздаются эхом в большом помещении и звоном в его ушах. Раймонд не слышит, не понимает их смысла. Что он должен отвечать? Парень переводит взгляд на невесту и видит, что на её лице такое же смятение. Она не знает, почему оказалась здесь, почему стоит рядом с ним — абсолютно малознакомым и нелюбимым человеком.       Это, конечно же, был брак по расчёту. Собственно, как и у его родителей, но от этого легче не стало... Вспоминая, какой кошмар творился в стенах фамильного дома, Райма пробирала мелкая дрожь у алтаря.       Он поклялся себе, что у них точно такого не будет, даже если брак не по любви. — Согласен. — Согласна ли ты, Орели взять Раймонда в законные мужья?       На ней лица нет: оно бледнело всё сильнее с каждой секундой и теперь совсем не выражало никаких эмоций, даже негативных. Словно к нему подсадили заводную куклу, произносящую безжизненным голосом лишь одну заготовленную фразу: — Согласна.       1913. Супруга Раймонда стала очередной заложницей семьи Белдэ-Червэ. В присутствии свёкра она не могла сказать и слова — настолько он запугал её... Часто именно она становилась той, на ком Сезар срывал звою всепоглощающую злобу и неудовлетворённость.       Но в то же время сын главы дома всё устойчивей вставал на ноги, и хоть его силой заставили пойти в военное училище, там он показывал отнюдь не средние результаты. «Пусть, — думал он, — Отец считает, что я пляшу под его дудку».       Раймонд наладил связи, а после выпуска выстроил блестящую военную карьеру... Ему удалось даже сместить отца с поста бригадного генерала, зарекомендовав себя как лучшего командира (и пообещав привелегии тем, кто его поддержит).       Это была сладкая месть... Как только Сезар лишился звания, довольно быстро всем стала очевидна его никчёмность. Без поддержки товарищей, без власти, без денег отец Раймонда превратился в пустышку... И больше ничто не мешало выставить его из дома, как состарившегося бесполезного пса.       Так он и сделал. Конечно, Раймонд не был совсем уж монстром: он выкупил маленький домик в соседней провинции, обставил его мебелью, нанял кухарку и пару слуг... Всё для того, чтобы старый ублюдок, вытрепавший всей семье нервы, провёл остаток своих дней в комфорте и не мозолил больше никому глаза. — Щенок! Ты хоть представляешь, что творишь?! — Избавляюсь от хлама. — Бесстрастно отвечает он, наблюдая за отцом с балкона второго этажа.       Сумки, мешки, чемоданы — всё это было лишь частью того, что олицетворяло их прошлую жизнь с тираном... От его вещей ещё предстоит очищать это место. Да и слуги ещё долго будут помнить проклятия и угрозы, которыми безостановочно сыпал их бывший хозяин, покидая дом. — Я буду высылать тебе деньги каждый месяц... Прости, но иначе нельзя. — Он не мог совсем уж холодно проводить того, с кем, к сожалению, провёл значительную часть жизни. — Раймонд... — Сезар поднимает к нему глаза, которые раньше всегда были полны едкого презрения к людям... Сейчас же в них теплилось что-то иное.       Он ожидал, что отец хотя-бы сейчас, хотя-бы в их последний (как он рассчитывал) разговор скажет, признает свою неправоту, попросит прощения за годы и годы мучений, издевательств, ругани, унижений... — Ты чёртово разочарование.       Он сказал лишь это. После всего, что Раймонд сделал. После всех попыток угодить ему... Сезар говорит, что сын не оправдал ожиданий. Ему ни о чём не говорила успешная карьера, верные друзья, красавица жена. Он просто хотел вырастить послушную копию себя, чтобы возвыситься, ещё больше раздуть своё влияние.       А когда кукла вдруг замахнулась выше кукловода, он в ужасе бросил её в огонь...       Хотелось в тот же миг плюнуть ему в лицо. Повалить на землю. Пинать ногами, колотить руками в грудь, крича в агонии: «Это ты виноват! Это твоя вина!», но, вероятно, даже это не донесло бы до него истины... Отец сам вымостил себе дорожку в беспутную жизнь, настроил против себя всю семью... Так пусть расплачивается.       Раймонд, едва держась на ногах, вернулся в зал. В горле свербило, лёгкие так и просили громко выкрикнуть что-то нецензурное... Но он, пока что, держал свою ненависть и злобу в узде.       Слуги, завидев его, перестали перешёптываться. Они выстроились в линейку, учтиво наклонив головы, и Раймонд прошёл мимо них, как новый хозяин имения. В дверях он встретил маму и Орели.        — Ничего ему больше не отправлять из вещей. Не слать письма... И никогда не навещать. — Дал он им строгие указания и побрёл в свои покои. Просидел в них всю ночь и весь следующий день. И ещё один. Никто его не беспокоил, только приносили еду под дверь.       Он не плакал. Молча буравил серую стену у кровати взглядом. А перед глазами всплывали то воспоминания, то фантазии. Он представлял, как всё могло бы быть, ослушайся он отца в детстве хоть раз... Возможно, первый протест мог закончиться суровым наказанием, но покрайней мере Раймонд пораньше бы избавился от этого бремени — бремени ожиданий отца, которые в итоге не оправдались... Да и никогда не смогли бы оправдаться. ***       Минуло три дня. Когда Раймонд наконец вышел, его ждали важные, немного пугающие новости...       Орели сидела за большим обеденным столом, держа в руках записку. Странно, но она всматривалась в неё с какой-то нежностью, даже, пожалуй, любовью... — Что это? — с опаской спросил он хриплым от долгого молчания голосом. — Рекомендации врача. — Рекомендации?! Ты больна?! — её слова сделали его немного живее. По крайней мере, застеклянелый взгляд пришёл в движение, осматривая супругу с ног до головы. — Нет. — Хихикнула она, совсем сбивая Раймонда с толку. Это был первый раз, когда он слышал её смех... — Тогда в чём дело? Кто-то другой болен? Кому эти рекомендации? — Это рекомендации и правила, которые надо соблюдать, чтобы ребёнок был здоровым. — Какой ребёнок? У нас в доме нет детей! Даже сын поварихи вырос и уехал... Оу. — Нам нужно дать ему имя. Пусть будет что-то красивое и поэтичное! — мечтательно щебечет она, словно канарейка, которую выпустили из клетки. — Если мальчик, то пусть Аристотель! — Пф! Аристотель! — плюётся он именем, не сдерживая смех. Наступает облегчение. — Что? Хорошее же имя!              1914. Орели родила девочку. Вся семья устраивает праздник, приглашают много гостей. Она становится центром внимания: её целуют, обнимают, дарят дорогие подарки... И наконец девушка раскрывается для Раймонда с другой стороны: оказывается, это такой же живой человек, а не кукла. Живая, хихикающая, совершенно простая и милая. Под конец торжества они даже вместе танцуют.       Но не долго музыка играла... Проходит всего пара дней. К белому фамильному дому подъезжает на велосипеде почтальон, и, едва не увязнув в весенней грязи по самую щиколотку, добегает до ступеней. Просит дворецкого позвать хозяина, чтобы лично вручить уведомление.       И вот уже Раймонд едет в штаб, а оттуда его направляют к зоне боевых действий...       Проведя с супругой столько времени, став наконец хотя-бы друзьями, а не заложниками одной участи, Райм был вне себя, осознавая, что пропустит, возможно, самое главное... Но он же, как никак, мужчина и должен защищать будущее семьи... Так он себя успокаивал, когда становилось совсем уж тошно.       1915. В один из тяжёлых дней, когда людей на поле брани особенно жестоко давило горящим металлом и порохом, ему в палатку приносят письмо. Раймонд, думая, что это весточка из дома, быстро рвёт конверт, не обращая внимания на адрес и печати... Письмо было и правда из дома, но не от Орели.       Мама написала ему об отце.       Оказалось, что он вслед за Раймондом ушёл на фронт добровольцем. Добровольцем! Видно, совсем крыша поехала на старости лет, помереть от пули собрался! А Надия в письме просила, умоляла вернуть свихнувшегося мужа-тирана... Если бы не она, если бы Райм сам узнал об этом, он плюнул бы на всё и пошёл воевать дальше...       Теперь он не мог вот так хладнокровно проигнорировать её просьбу... Пусть им было вместе плохо, но это ведь не значит, что должен погибнуть человек?... Может, у Сезара тоже были свои причины?       Раймонд сам не помнит, как оказался в другом лагере. Деревья в нём стояли вокруг непроходимой стеной, служа укрытием и от ветра, и от вражеских глаз. Под ногами шуршат листья. Иногда они срывались с ветвей от порыва ветра и летели прямо в лицо вместе с пеплом...       А в мутном воздухе разносится стук и скрежет — пехота чистит ружья, готовится к прорыву границ... Пахнет горелым мясом и чем-то металлическим, хотя это уже, скорее, дорисовывает его собственное воображение, видя на земле куски металла и засохшие багровые пятна.       Он долго искал отца по палаткам, но встретил его на улице, возле костра... Точнее, зацепил взглядом, пока не показываясь.       Сезара было почти невозможно узнать. Раньше он выглядел свежо для своих лет: у него почти не было седых волос, складок под глазами. Всегда гладко выбрит и коротко подстрижен... Теперь же перед Раймондом действительно предстал старик будто из детской страшилки. С грязно-белой копной на голове, жалкой спутавшейся бородёнкой, сутулыми плечами... Ранее румяное генеральское лицо посерело, кожа свисала с черепа, словно тряпка со швабры.       Отец стоял возле костра: совсем сухой и слабый старик... Но голос его по-прежнему был жесток. — Разве это еда?! Я спрашиваю, это еда по-вашему?! — швыряет в кока тарелкой с горячим супом. — Иди и ищи новую работу! Ты хоть знаешь, с кем имеешь дело?!       Раймонд попятился назад, едва не споткнувшись о бревно. Шепчет под нос:       — Вот же больной ублюдок... — переключатель щёлкнул, и он вспомнил, какие папаша дикости творил в доме. — Да и пусть сдохнет!       Он умывает руки.       Ветер перестаёт дуть, и всё вокруг будто замерзает во льду. Непривычная чистота, тишина... Даже орудия больше не гремят. Раймонд оглядывается: деревья погружаются в сумрак. И он входит в него, растворяясь, точно невидимый воин... Незаметно покидает лагерь в тени, направляется к машине. И больше не возвращается.       1917. Проходит два года в окопах, лесах и болотах. Прохладным осенним утром в его палатку приносят бумагу. Он уже знает, что там: такие письма присылают овдовевшим или осиротевшим из-за войны. Раймонд бросает конверт в костёр, и не проронив ни слова идёт на вечернюю перекличку.       Теперь его точно ничего не связывает с отцом... Кроме его убеждений.       1918. Дом милый дом. Наконец-то Раймонд почувствовал вкус свободы и теперь на правах главы семьи устанавливает свои порядки. Избавляется от всего, что когда-то принадлежало отцу. Всей мерзкой коллекции вонючих трубок, ружей, станков для бритья.       Всему этому не место в доме, где будут счастливо жить его дети!       У Сезара были совсем короткие волосы, как у настоящего солдата, и он не позволял никому в доме иметь шевелюру... За пол года Раймонд отрастил волосы до самых плеч и усы. Сезар по утрам пил только чёрный кофе и укорял тех, кто не имел той же привычки... Раймонд начинал свой день только с чая.       Он делал всё, что только вздумается. Вот так, назло, наперекор. То, что не позволял ему делать отец, и то, что он не мог сделать сам даже после его изгнания... Будто оставался какой-то внутренний барьер. Всегда казалось, что в эту самую секунду в комнату ворвётся он, но теперь... Теперь это было невозможно.       Невозможно, да? Он ведь мёртв. Мёртв насовсем... Окончательно.       Не смотря на открывшиеся возможности, внутри его всё также пожирала тревога...       Раймонд отстранился от супруги, никак не помогая ей с ребёнком. Да она и сама не спешила к нему подходить — он пугал всех переменой в характере за четыре года, бормотаниями под нос, каким-то ледяным выражением лица... И поразительно жутким внешним сходством с отцом. Райм не то чтобы постарел, но стал значительно потрёпанней. И теперь в усталом, очерствелом взгляде, в хриплом голосе люди признавали Сезара.       В их сердцах поселился страх... Боялся и сам Раймонд. — Совсем поздно уже, а ты всё его газеты сжигаешь?       Он оборачивается, сонно протирая лицо рукой: — Мама?       Надия подходит к нему, ласково улыбаясь, протягивает длинные белые руки. От прикосновений нежных родных пальцев совсем клонит в дрёму. Она что-то успокаивающе бормочет, но вдруг отчётливо, с какой-то обречённостью произносит: — Ты не сможешь избавиться от сходства с ним. Ни внешнего, ни внутреннего... Не бойся принять то, что было. — С чего ты взяла, что я боюсь? — он нервно посмеивается, глядя в её глубокие, всё понимающие глаза. — Ты боишься, это видно. Ты боишься стать им... — Я стал лучше него. — Боишься всё потерять... — Я всегда буду получать то, что хочу. — Боишься, что тебя возненавидят. — Я не идиот, чтобы наживать себе врагов... И я ничего никому не сделал. — Но тебя грызёт чувство вины... Ведь ты оставил на волю судьбы человека, а тот погиб. — Замолчи!       Женщина отшатнулась назад от неожиданности, едва не уронив подсвечник.        — Я, по-твоему, монстр, как он?! Ты считаешь меня таким же?! — Нет, милый, что ты... — Убирайся! Чёрт подери! — он швыряет стопку газет в огонь, и тот ярко вспыхивает, разметав искры столбом в камине. Пламя вздымается выше и выше, жадно пожирая сухую бумагу... Ещё немного, и оно бы перекинулось на мебель или ковёр, но вдруг мужчина опомнился и плеснул водой из кувшина с цветами...        Однако уже было поздно. Однажды зажжённое пламя ярости никогда не погаснет. Дверь в гостиную захлапывается, Раймонд снова остаётся один. В ночи, среди разбросанных вещей человека, которого предпочёл бы не знать... ***        После того случая у камина Раймонд держал себя в руках, как мог. Старался не повышать голоса в присутствии матери, не делать резких движений, проявлял заботу... Но она всё равно вела себя с ним холодно и отрешённо... Это печалило его намного сильнее, чем казалось с виду. Будто последний в мире человек, который любил, принимал и понимал его, куда-то исчез... Лучше бы она и правда исчезла, но он видел её каждый день! Как она завтракает за общим столом, как разговаривает с прислугой, как играет с его дочерью... — Софи, покажи папе! — в восторге хлопает в ладоши нянечка.       И девочка смотрит на неё большими синими глазами, моргает, а затем в окружении воспитателей делает по-детски неуклюжий реверанс. — Оу, вы видели? Она сама этому научилась! — А где Орели? — он сбит с толку тем, что за его ребёнком стало приглядывать так много людей, хотя в этом не было необходимости – жена и мама чаще всего ведь в доме и ничем не заняты... Да и он, вроде как, с Софи наладил контакт и после работы нередко гулял с ней по саду. — Кажется, уехала на какой-то концерт. А госпожа Надия приболела, лежит в своей комнате. Хотите её навестить?       Он игнорирует вопрос и требовательным голосом спрашивает сам: — Доктора вызывали? — Ещё нет, госпожа говорит, что у неё просто побаливает голова. — Хорошо... Но на всякий случай не впускайте к ней Софи.       Раймонд подходит к девочке и берёт её на руки, унося из комнаты. — Господин, куда же вы? — Можете не следовать за нами. Я пригляжу за Софи, а вы, должно быть, устали... Вернётесь домой пораньше. — Но госпожа запретила нам отходить от неё даже на несколько шагов! — Ничего, я поговорю с ней. Вам никто не сделает выговор. — Нет, вы не понимаете! Мы не можем вам её отдать. — Это ещё почему? — он оборачивается, но воспитатели спешно делают вид, что заняты чем-то другим.       Няня потупила взгляд, однако нашла храбрость ответить: — Госпожа Надия... просила не оставлять девочку с вами. — Не оставлять... со мной? Не оставлять?! Со мной?! — С вами... Но добавила, что как только поправится...       Он не дал ей закончить. Вручил ей дочку и в каком-то отчаянном, неведомом ранее бешенстве поднялся на второй этаж, влетел в комнату и проорал: — Совсем из ума выжила?! Стоило мне на пару дней уехать, а ты уже весь дом против меня настроила?!       Два голубых озера обратились к нему с непониманием: — Что ты... И в мыслях не было, родной... — Да?! Тогда на каком основании ты пытаешься отгородить мою дочь от меня же?! У меня за спиной подговариваешь воспитателей?! — Милый, что ты... Не в жизнь! Не в жизнь! — её губы задрожали и едва могли выговорить эти слова. — Ты знаешь, я бы никогда! Я никогда тебя не предам, никогда не оставлю! Я всё делала лишь для твоей защиты! — Да?! Хм. И когда отец хлестал прутьями по рукам? А когда он вышвырнул меня из дома в лютый холод?! Когда натаскивал и готовил всю жизнь к тому, чтобы стать его совершенной копией?! Ты что-то с этим сделала?! Хоть что-то?! — в буйстве он смахнул всё, что стояло на полке: книги, мраморные статуэтки античных богинь и ангелов, склянки с лекарствами...       Всё повторяется точно по кругу. Раз за разом... Надия считала, что теперь то не допустит прошлых ошибок. Что не испугается и не отступит так просто, не даст загубить детство ещё и Софи... Но лишь спровоцировала начало нового витка несчастливой истории их семьи. — Ты ничего не сделала! Ты стояла и смотрела, как меня уродует этот...!       Давясь слезами, она закрывает рот рукой, сдерживая всхлипы: — Я... Я просто очень боялась... Прости меня... Я многое спускала ему с рук... Но когда твой отец был в шаге от того, чтобы перейти черту, я забывала о страхе и впивалась в него, лишь бы не пускать к тебе... — женщине становилось трудно дышать, она заметно вымоталась и вся покрылась испариной. Но не говорить сейчас с сыном она не могла: — Он бил тебя так редко лишь потому, что срывал всю злобу на мне, и шрамы на моей спине и запястьях тому доказательство... Может, я не смогла отгородить тебя полностью, но хотя-бы была рядом, когда обрушивался шторм... — Замолчи! Я не желаю слушать твои оправдания! — он метнул очередную колбу в сторону двери, и та разбилась в паре дециметрах от лица загянувшей в комнату на шум няни. — О Боже! — она в ужасе взвизгнула, согнулась, вскинув руки над головой в попытке защититься, но удара не последовало... Лишь молчание.       Раймонд хмуро следил за девушкой, но она просто потеряла дар речи. — Зачем явилась? Где Софи?! — Передала воспитателю... Прошу вас, не кричите так. У госпожи Надии болела голова, она так не... — Это всё? — он пугающе быстро сократил с ней дистанцию, но хуже было то, что с крика Раймонд перешёл на ледянящий душу тон. — Скажи, какая тебе поручена работа? — Приглядывать за Софи, сэр... — как мышь перед змеёй говорит она, задержав дыхание. — А что ты делаешь сейчас? — Сейчас? Я... — он задал простейший вопрос, но на удивление она не смогла найти на него ответа... Правильного ответа, который мог бы удовлетворить его. — Ты лезешь не в своё дело, милочка... Может, мне стоит напомнить тебе о том, кто тебе платит? Кто предоставляет кров и пропитание? Или тебе этого мало, а? — он надвигается на неё всей своей сущностью, штормовым фронтом, придавливая тяжёлым взглядом к стене.        — Раймонд, не надо! — Надия, жмурясь от боли, приподнимается с постели. — Она ничего не сделала... Отпусти её.              Он всё-таки ещё слышит голос матери, позволяет ему проникнуть в свой разум и нажать на стоп кран. — Знай своё место и делай то, ради чего тебя наняли. — Раймонд отходит назад.       Девушка смотрит на него, хлопая глазами и не осознавая, что её, возможно, обошла стороной какая-то страшная участь... — Всё хорошо, Катрин. Иди. — Кивает Надия в сторону больших дверей.       Она, наконец, отмерла, выбежала из комнаты, и после её ухода словно бы что-то изменилось... Раймонд ощутил свою безусловную власть в полной мере. По настоящему ощутил. Такого не было даже после ухода отца... Он был слишком занят злобой и не видел открывшихся перспектив. Ненависть ослепила его, гнев затуманил разум, а ведь ему совсем не обязательно силой добиваться авторитета... Один его вид, одно его имя — и человек уже в ловушке, надо лишь надавить. Найти правильный ключ, подход, а не устраивать детские истерики, как неуравновешенный папаша.        — Кхм, да, знаешь... Я и впрямь что-то разошёлся. Прости меня, мама. — Он учтиво кланяется, шокируя Надию такой переменой в настроении. — Что случилось, сын? — Я был глупцом. Не видел истины за пеленой гнева... Но в том нет моей вины. Я так устал за эти четыре года... Вдали от дома, лишённый возможности видеть тебя, Орели, Софи... Растить её с вами. Мне было тяжело, правда...       Она пытается сморгнуть наваждение, но перед ней действительно всё ещё стоит Раймонд. Стоит он, а говорит будто другой человек. Совсем иная душа и внутренний мир. — Ты был куда искреннее в гневе, чем в раскаянии... — Надия лишь качает головой, сразу раскусив его. — Всё что я сказал – чистая правда! — Но ты использовал её с корыстью. — Бред.Ты просто...! — Хватит... Раймонд... — она прикладывает ладонь ко лбу. — Прошу, уходи... — Вот как... Значит, ты не даёшь мне шанса? — Я хочу... чтобы ты снова стал собой.       Он жадно втягивает носом воздух и выдыхает сквозь зубы. — Отец был прав насчёт тебя. — Раймонд выходит, хлопая дверьми. Спускается на первый этаж, где прежде оставил дочь.       Софи тихо играет, перебирает кубики. Вокруг стоят воспитатели, словно её личная свита. Они замечают мужчину и выпрямляются. — Дайте мне её на руки. — Он не командует, как в армии, а гипнотизирующим голосом сообщает своё желание.       Мыши зашуршали, засуетились. Одна из них, ещё даже не понимая, почему, поднимает девочку с пола и протягивает её Раймонду.       Он ухмыляется в усы, чувствуя вкус очередной победы. Такой элегантной и красивой. — Хорошо. Вы все уволены.              1921. Райм осознал, что девочек воспитывать отнюдь не легче, чем мальчишек. В каком-то смысле даже тяжелее... Вместо игр на заднем дворе уроки музыки и иностранных языков, вместо шумного смеха – приторные манеры...       Но он, не смотря на то, что это был совершенно незнакомый ему мир, занырнул в него с головой. Неумело, по-собачьи грёб против течения. А всех, кто был против, ставил на место.       Надия почти перестала выходить из комнаты днём. Может потому что стала бояться сына, а может из-за участившихся мигрений. Она жаловалась на то, что свет режет глаза, а громкие звуки усиливают боли, поэтому врач, которого всё же пришлось вызвать, посоветовал вести ночной образ жизни.       Подросшую внучку она, тем не менее, видела каждый день перед сном. Они очень хорошо общались, пожалуй, даже слишком хорошо... Раймонду это не нравилось (он всё ещё опасался, что мать настроит против него Софи), но запретить полностью контакт рука не поднималась.       Что касается Орели... Она стала редко бывать дома со всеми. Иногда забирала с собой Софи... И каждый раз у неё находились какие-то новые мероприятия... Встреча с друзьями, выставка текстиля, открытие магазина дальнего родственника, дни рождения каких-то совершенно малознакомых людей... У Раймонда довольно быстро сложилось впечатление, что супруга его избегает. — До вторника! — Угу. — Он смотрит за тем, как Орели поднимает небольшой чемоданчик.       Алая помада, пудра, чёрная тушь на ресницах. Вечернее платье прячет под длинным пальто. На руке браслет из кианита. Довольно праздничный образ для визита к тёте...       В его сердце закрались подозрения.       Раймонд тайно следует за Орели до самого её пункта назначения. Сначала она и правда заехала к престарелой родственнице, но лишь чтобы оставить Софи.       Он наблюдает за ними из полутени. Взгляд хищно сверкает, в руки посылаются нервные импульсы, заставляя пальцы дёргаться... Нет, рано. Ещё нельзя выходить.       Девушка вновь садится в кибитку и куда-то уезжает... Райм решает подождать у дома её тёти, но проходит час, другой... Уже стемнело, холодает. Он мрачно сидит на крыльце, выкуривая одну сигару за другой... Ну и дрянь. Но только в пелене дыма забывается то, что творится наяву.       Так минуло четыре часа, и наконец тьму разрезают огни фонаря.       Орели выходит из кибитки чуть покачнувшись, напевая что-то под нос подходит практически к самому дому... и вдруг натыкается взглядом на мужа. — Ох?! Р-Райм? — Как погостила у тётушки? — в его глазах отражается огонь тлеющей сигары, крепко зажатой в зубах. — Где ты была? — С компанией друзей, ты их знаешь. — Орели. Не держи меня за идиота. — усы приподнимаются от зловещей улыбки. — Где ты была? — Я не обязана перед тобой отчитываться, ты мне... — Что? — она не поняла, как, но в ту же секунду он встал прямо перед ней, заслоняя проход в дом. Нависает с ухмылкой, выдыхает ей в лицо едкий дым. — Кто я тебе? — Ты... мой муж. — Точно? Уверена? А то мне кажется, что ты немного забылась. — Он молниеносно хватает её за рукав пальто, сжимая ткань в кулак. — Я должен напомнить? Не вынуждай меня. — Да иди к чёрту! — она отталкивает его со всей силы, которую сейчас имела, но тот даже не пошатнулся. — Я люблю другого! Я полюбила его ещё до того, как мы обвенчались! Оставь нас в покое! — Полюбила?! — Да! — плюётся ему этим словом в лицо, задрав подбородок. На её шее открываются взору розовые отпечатки — признак чужих ласк.       По всей округе разносится звонкий хлопок. Орели пятится назад, чувствуя на щеке разливающееся жжение. Не успевает она прийти в себя, как что-то крепко хватает её за волосы и тянет к земле. Девушка окончательно теряет равновесие, падая на колени, но её протаскивают дальше, до самого крыльца дома, сдирая кожу. — Дрянь. — Он наклоняется к её лицу. Словно демон на плече шепчет: — Так ты мне отплатила за всё, что я для тебя сделал? — Я... Никогда... Не просила тебя... — она стоит на четвереньках, опустив голову вниз. Каскад золотистых волос свисает на лицо. Со лба градом катится пот, будто разум уже готов распрощаться с телом, будто она уже не жилец после этих слов. — Прости, но ты не должна была вынуждать меня.       Раймонд напрощанье тушит о её запястье сигару. Боль мгновенно простреливает всю руку до самого предплечья. Орели не сдерживает слёз.       И это зрелище вызывает в нём чувство удовлетворения. Он встаёт, смотрит на неё сверху, как на подстреленного зверя, как на новый трофей.       А позади доносится голос: — Ма...ма...       Раймонда тут же скрутило, будто в его спину вонзили копьё... Он оборачивается, теряя всякое настроение, и с надетой улыбкой спрашивает: — Детка, почему ты не спишь?       Глаза Софи полны слёз. Её взгляд мечется в разные стороны... Но сама она совсем не двигается, будто маленький напуганный оленёнок, наблюдающий за попавшей в капкан матерью. — Милая, всё нормально. Иди в дом. — Он подходит к ней, раскинув руки, но девочка отшатывается в сторону. Его голос становится строже: — Софи. Иди в дом. — Что ты наделал?...       Раймонд опускает руки. Вот и всё. Это тот взгляд, с которым он смотрел на своего отца. Ненависть. Страх. Злоба. Обида. Разочарование. Боль. Очередная победа далась ему слишком большой ценой.       Пока Раймонд находился в оцепенении, девочка проскальзывает к Орели. Обхватывает её за шею, утыкаясь носом в плечо и наверняка чувствуя запах алкоголя, но игнорируя это.        — Поезжайте домой. — Раймонд метнулся к кибитке, рывком открывает дверцу. Загробным голосом говорит извозчику: — Отвезёшь их до дома в целости и сохранности. И чтоб никуда не заезжал по дороге. — Да, сэр... — И ещё кое-что. — Он смотрит ему прямо в глаза так долго и пронзительно, что пробегают мурашки. Будто собирается вонзить нож в горло... Но в следующее мгновение Раймонд, дружески похлопывая мужчину по спине, говорит: — Не подскажешь, куда ездила эта женщина сегодня? — Сэр, я... Не могу... Я... — он переводит взгляд на фигуру Орели... Честно говоря, он только догадывался, что произошло, ведь было уже совсем темно, а кибитка стояла за углом дома. Но он слышал ругань, детский плач... и всё же не придал значения, ведь семейные ссоры повсеместны, зачем же вмешиваться? ***       За небольшую доплату извозчик всё-таки рассказал, куда ездила Орели... И через пару дней Раймонд направился прямо туда с бочкой горючего масла. Это был небольшой домик на окраине местного городка. Маленький дворик и каменная дорожка — ничего особенного. — И на это ты променяла нашу жизнь? — Раймонд выдыхает дым и зажимает меж двух пальцев сигару. Кидает её под ноги, где чёрное, как смоль, разлитое масло... Вспыхивает огненная струя, которая мгновенно окольцовывает весь дом.       Когда люди проснутся, будет уже поздно. Пожар мгновенно поглощает всё, не оставляя и шанса на спасение. Слышатся приглушённые крики... Затем треск дерева — обваливается крыша, и всё стихает.        Пламя горит ярко в ночи. Красиво вздымается к самым звёздам. Раймонд задирает голову, направляет свой взор в тёмное пространство. — Ну что, ты доволен?       1922. Надия умирает. Видимо, всё же это были не просто мигрени. Вообще всё было не просто...       Он недолго был на её похоронах. Стоял под деревом, наблюдая за процессией. А когда всё закончилось, тут же вернулся домой и распустил слуг, продал личный транспорт, некоторую мебель. Собрал в дорогу Орели и Софи. Им пришлось взять только самое необходимое в дорогу...       Потому что теперь его здесь больше ничего не держит.       Раймонду казалось, что им будет легче, если они уедут подальше от этого места. Так что фамильный дом он продал, а деньги потратил на переезд и новую квартиру в Лондоне... Но разве можно убежать от себя?