ταραχή

Ярость кипящая огненной струёю клокотала в венах. Ставрогин едва сдерживал себя концентрируясь на шагах. Верховенский продолжал что-то кричать, звуки слились в одно, и реплики перестали быть отчетливыми, какофония надвигалась, цепкая как гончая она бежала по его следам, пока не … Ставрогин резко развернулся и в последний раз стряхнув с себя руки Верховенского, хлопнул дверью перед его носом. Все стихло. Николай был снова в своей комнате, за своим столом. Все стихло. Он презрительно усмехнулся. Какая нелепость. Снимая пиджак он вдруг заметил кровавый след оставшийся на запястье. Гадливо поморщившись, попытался оттереть его. Пятно не поддавалось. Николай подошел к умывальнику слегка набирая холодной воды и потер пятно снова. Грязно. А ему шла. Николай снова потер запястье, где от крови не осталось и следа. На его губах она блестела. Такая красная. Определенно ему шла. Николай задумчиво хмыкнул. На следующее утро его разбудил настырный солнечный лучик метавшийся по комнате: позолотил корешки книг, сверкнул на зеркале, зацепился за крыло бабочки на иголке и замер. Замер и зажегся. Окружённая ореолом теплого света бабочка словно снова наполнилась жизнью. Нежные крылышки ее стали по-новому притягательно алы. Ставрогин знал как ощущаются крылья в руке,- хрупкое мельтешение невесомых касаний. Он задумчиво посмотрел на запястье. Слишком порывисто. Слишком...мало? Он часто размышлял как ощущается оно, — простое и правильное желание. То что теплится в глазах Маврикия, когда тот смотрит на Елизавету. Порядок. Красота. Ставрогин быстро поднялся и вышел на улицу. Мысли легко втаптываются в землю. Он быстро шагал по подмерзшей грязи. Ветер играл бурыми листьями, гоняя их то в одну, то в другую сторону. Вдруг до него донеслись обрывки фраз. Даже не обрывки меньше, пепел фраз. Слов не разобрать, но голос знаком, а интонация очевидна. Это был Верховенский и голос его ставший на несколько октав ниже угрожал. Ухмыльнувшись и решив что-то для себя, он стал тихо двигаться в сторону голосов. Разговаривали двое: Верховенский и Ѳедька каторжный. Лицо Петра Степановича было злым, решительным и надменным. Ставрогин смотрел как завороженный. Покончив с этой встречей Верховенский двинулся дальше. Ставрогин за ним. Легко впорхнув по ступенькам губернаторского дома Верховенский скрылся за массивными дверьми. Ставрогин задумчиво покружил у калитки и решил обойти дом кругом. У одного из окон он услышал знакомый голос. Но незнакомые нотки в нем. Голос заискивал, но был при этом каким-то открытым и даже невинным. Ставрогин с интересом поднял голову. Петр Степанович сидел на столе губернатора и что-то тому шептал. Слышно не было, но губы его шевелились быстро и отчаянно, словно он делился каким-то секретом. В следующую секунду Верховенский облизнулся, чтобы смочить пересохшие губы и Ставрогин замер. Даже сердце стучать перестало. Петр Степанович уже метался по комнате, бросая умоляющие взгляды на губернатора и обнажая перед ним душу. Сердце Ставрогина барабанило в грудную клетку, словно узник в решетки казематов Третьего отделения. Нужно было немедленно уходить. Бесцельное фланерство на протяжении несколько часов сделало своё дело, — Верховенский выветрился из его головы. Ставрогин направился к Скворешникам. Окна горели, и дом был наполнен голосами. Он уже собирался спокойно пройти мимо залы и направиться к себе как один голос, одна шелестящая интонация заставила его остановиться. Усмехнувшись, он медленно вошел в гостиную. - Nicolas! - поднялась мадам Ставрогина. Пётр Степанович тут же подпрыгнул и подбежал к нему, словно в нем была какая-то пружина. - Николай Всеволодович – как прогулка? А я к вам забежал, а ваша матушка говорит вы бабочек ловить отправились. Поймали что-нибудь? Верховенский заглядывал ему в глаза, что было весьма трудно учитывая разницу в росте. - Поймал, — улыбнулся Ставрогин глядя ему прямо в глаза. - Хотите покажу? - Отчего же, покажите, — растягивая слова, заулыбался он. Николай Всеволодович откланялся дамам и широкими шагами направился к своей комнате.