За свободу нужно платить

      Тюрьма не для честных людей. Не для знающих закон. Не для закона. Гнилое место, что не скажешь о Пилтовере. Редко здесь можно встретить воришку с верхнего города, таких отправляют в исправительные учреждения, но не сюда – в ад. Ад, в котором смешали: мух с дерьмом, убийц с насильниками и невинных, попавших в эту яму лишь потому, что миротворцам слишком лень заниматься делами Зауна. Но ведь дела нужно как-то закрывать? А как именно – совсем другой вопрос.       По холодному коридору, доносятся глухие, отбивающиеся от стен шаги. Она знает – это тяжёлые ботинки охранника. Он пришёл объявлять время ужина. Питаться в тихом Омуте – вторая по списку вещь, что отправит досрочно на тот свет. Первая – заключенные. Ибо начхать им, есть ты, или нет. Срать они хотели на человечность и всё что там говорят про «город прогресса». Пока что, это обычные мечты, которые, зная людей, никогда не сбудутся. — Ужин!       Грубый мужской голос эхом проносится по всему корпусу, мерзко щекоча загривок. Он будит даже тех, кто крепко провалился в сон. Никто в этом месте не осмелится ослушаться надзирателя. Ведь стать врагом охраны – купить себе билет в один конец.       Конец, в котором твою жизнь превратят в настоящую агонию. Тут нельзя расслабиться. Нельзя допустить мысли, что существует безопасность. Вокруг дьяволы: что в клетках, что за их пределами. Страшно представить, скольких нужно было бы посадить, дабы мир стал на йоту чище. Дерьмо – везде дерьмо, сколько не прячь, а смрад просочится. — Поднимайте свои задницы и бегом к стене. У вас одна минута!       Порой Вай кажется, что она в муравейнике. Куда не глянь, вокруг десятки, а то и тысячи людей. Одинокие, оставленные судьбой и совершившие множество ошибок, о которых возможно жалеют, хотя она не знает. Ведь ей здесь не за что сидеть.       У неё отняли воздух, солнце, свободу, семью, которая сейчас где-то очень далеко. Которой она не в силах помочь, хотя обещала. И от осознания, стены тянет в щепки разнести, руки в кровь разбить, но не слышать постоянное: «ты моё проклятье». — Вставай, нам дали минуту.       Кто-то нарушает поток тревожных мыслей и до Вайлет только сейчас доходит, что она до сих пор лежит в койке. — Блять, — бросает небрежно девушка, соскакивая со второго яруса и быстро натягивая сапоги на ноги.       В проходе стоит невысокая, бритая сокамерница. Татуировка над бровью, оббитая всевозможными надписями шея и некрасивый, бросающийся в глаза шрам, проходящий от уха к щеке. Он рваный, словно по коже хорошо так полоснули тупым лезвием, ну или просто острым предметом. Сокамерник – так её прозвала Вай. Ибо тут друзей нет, и лучше их даже не заводить. Придёт время, и твоё лицо превратит в фарш тот, кого ещё вчера ты называл другом. Они делят одну клетку, одно наказание и унижение, остальное уже не важно. — Ублюдки, я сказал к стене! — А он всё не угомонится, — ухмыляется красноволосая, кидая косой взгляд на стоящую рядом.       Её веселит это наивное упивание властью. Эти бесстрашные фразы молодых охранников, что только появились, а уже стараются прижать за горло, будто в жизни и так дерьма не хватает.       Откуда у столь юных людей такое желание? Почему сидящие здесь, для них грязь под ногтями? Что забивают им в головы, что они с таким восхищением топчут люд? Себе подобный. Такой же. — Осталось десять секунд! — Челюсть бы ему подправить, — глотает подступающий ком бешенства, когда проходящий около камеры надзиратель бьет по металлической решетке. — Только после меня, — вторит ей сокамерница, провожая взглядом фигуру нового охранника.       Он летит по коридору, долбя о металл дубиной, тем самым заводя и так не сильно радостных заключенных. Вай давно в чёрном списке «верхов». Частые гости и приветствия от начальства – для неё обыденные вещи.       Она привыкла, когда руки по швам связывают, новеньких запускают, будто на собаку натравливая. Смеются, слюной давятся. Понять их игры ей не дано, до сих пор. Хоть и длится это не больше, не меньше – семь лет. Вай не привыкать к боли, к постоянно разбитым губам и костяшкам, что кажется уже никогда не затянутся кожей. — На выход!       Их ведут. Толкают постоянно, словесными помоями обливая. И очередь эта – длинная, чертовски, ни начала, ни конца не видно. Впереди огромный, размером с глыбу заунец. Горбатый, не раз сломанный нос, густая, где-то оборванная, а местами обросшая борода, и рваная тюремная майка, заляпанная то ли кровью, то ли ещё какой-то дрянью.       Вайлет не горит желанием набивать сейчас желудок помоями, но таковы правила, а нарушать их не стоит. Как бы сильно того не хотелось, она всё равно плетётся за всеми, ловя на себе голодные, полные ненависти взгляды. Здесь её даже заключенные не приняли. Никто.       У каждого свой ранг, свой слой общества, и она не вписалась. Не с её характером. Ведь своенравных, прущих головой о камень – ломают. И её пытались. Сколько она помнит. Каждую ночь. Каждую свободную минуту она боролась за жизнь. За то, чтобы не прогнуться, не пустить чужие руки бродить по телу. Такого не прощалось. Она была как отчаянный зверь и это спасло. Но лишь на время. Теперь клыки прятать нельзя. — Следующий!       Поднос в руках, несчастная тарелка с какой-то вязкой, не похожей ни на одну кашу – жижей и кусок засохшего хлеба. — Объедки псов лучше, — скалится девушка, усаживаясь в самом углу зала.       Бетонная, большая, забитая тысячью столами и скамьями столовая. Здесь она питается триста шестьдесят пять дней в году, и так семь лет подряд. Здесь она ещё ни разу не сидела с кем-то, кроме своего подноса и еды на нём. Здесь она чувствует себя на ринге, с которого лучше свалить при первой же возможности. Ведь каждая пара глаз пробивает насквозь. — Неужто нашей бродячей псине накинули ещё с пару годиков, за сломанное лицо того парня? Он ведь шишка Зауна, решила прославиться и за пределами решётки?       Это слышно очень чётко. Из толпы. В самом центре, где сидят в основном лишь банды определённых рас, ублюдки, не умывшие руки от чужой крови. Они говорят громко, так, чтобы до ушей каждого дошло. Чтобы обернулись, посмотрели, увидели и запомнили. И говорит тот, кому Вайлет обещала кадык вырвать, если он ещё раз переступит грань. Кажется, тогда они договорились, но похоже ей показалось. — Как думаешь, та офицерша сладкая на вкус? — зубы показывает, в ухмылке растягиваясь. — Червь, — хрипит красноволосая, запихивая в себя ложку за ложкой и игнорируя все летящие в неё фразы. Этот крупный, лысый белый парень, играет на нервах. Заставляет скулы в судорогах заходиться, стоит ему только открыть пасть. — Такому как ты, с мужиками в душе перетирать.       Она шипит, но голос подать не осмеливается. Не хочется устраивать очередную бойню, после которой придется собирать собственные рёбра по всей столовой. Ей не потягаться с его дружками, особенно когда весь корпус в сборе. Вряд ли кто-то осмелиться встать на противоположную ему сторону.       Здесь сидят как женщины, так и мужчины, никого правительство Пилтовера отделять не удосужилось, позабыв, что природой силы даны не равно. В тюрьме свои законы и иерархия, за которой охрана наблюдает сверху. Террариум. С чего им вмешиваться? Интересно. — Ты посмотри, эта сучка меня игнорирует, — бросает мужчина, поднимая ложку и вертя в руке. — Глухой прикидываешься?       Вайлет готова встать и свернуть ему шею, лишь бы рот закрыл, но приходиться молчаливо сжимать кулаки, да боль от перетянутых бинтов терпеть. Девушка закусывает губу, сверкая глазами.       Её саму уже которую ночь гложет вопрос: «Зачем сюда приходил миротворец? Зачем эта синеволосая девица спустилась на такое дно, в поисках правды? Что её сапфировые глаза пытались разузнать?». И тот рисунок. Упоминание Силко. Всё это давно варится в голове, словно кости в бульоне. — Чего тебе та девка сказала? Весточку от родственников принесла?       Не выдерживает. Не может она больше его терпеть. — Закрой пасть, или отправишься следом за шишкой Зауна, — рычит, сгибая в руках ложку и поднимаясь со стула. Разбитая со шрамом губа, бровь, тату в виде числа шесть и оголённые, оббитые чернилами плечи. В воздухе витает аура зверя, только что обнажившего десны. — Вот же ж сошка.       Мужчина уже было хочет встать, но его останавливают сидящие рядом друзья. Отговаривают. Очередной массовой драки охрана не потерпит, и им придётся чем-то за это платить. В прошлый раз Вай успела уложить многих, до тех пор, пока в дело не вмешались надзиратели, укладывая всех лицом в пол. И лучше сейчас не начинать стычек, а решить всё по-тихому. Позже. Когда «верхи» вряд ли помешают. — Нахер!       Он подрывается и уходит, уводя за собой всех сидящих за столом. Громко расталкивает чужие подносы на пути, хватает за руку первую попавшуюся девушку, таща и не обращая внимание на все её попытки вырваться. Всем насрать. Всем. Всему миру и этим ублюдкам, стоящим с огнестрелом, в черных мундирах и невозмутимым лицом. Каждому из них кристально похер на всё, что происходит в этом аду. Хотя знают. Прекрасно осознают, что будет с тем или иным. Веселее не вмешиваться. Так, кажется, свобода куда ближе. Иллюзия. — Черт…       Вай нервно запускает пальцы в волосы, укладывая их назад. А ведь день только начался. А который день? Она со счёта сбилась. — Прием окончен! — голос подаёт стоящий на балконе дежурный, демонстративно взмахивая рукой, от чего не двигающиеся до этого охранники начинают сбор. – Список рабочих висит на стенде, не забудьте с ним ознакомиться до завтрашнего дня. Каждый помнит, что будет с тем, кто не работает?       Красноволосая успевает ухватить кусок хлеба с подноса, после чего его забирают. Здесь, на то, чтобы набить желудок хоть чем-то, дают считанные минуты. Не успел – не поел. А не поел – не будет сил работать. И лучше уже пихаться этим дерьмом, чем сдохнуть от голода. — Похоже у меня сегодня будет весёлый вечерочек, — вздыхает Вай, оглядываясь вокруг.       Все смотрят. Дыры в теле прожигают.       Она никогда не боялась осуждения или презрения, ибо каждый выживает по-своему. Так, как тому велит судьба. Кому-то дано родиться в мире сказок. Где неведомо чувство опасности, где солнце приятно греет щёки, а завораживающий вид на «город прогресса» надолго отпечатывается в памяти. Но у каждой медали две стороны. Место плача и отчаяния. Яма, на дне которой лишь пыль и смерть. Это Заун. Настоящий, без тени лжи. Такой, которым его сделали и продолжают ненавидеть. — Вы слышали, что происходит наверху?       До ушей доходит чужой диалог. Тихий, неприметный, он будто шёпот льстящего змея, пробирающегося в самые корни мозга. И она неосознанно прислушивается, пытаясь разобрать речь говорящих. — Ты о чем?       Вай медленно минует ряды, направляясь к выходу. Глаза цепляются за дальний стол, и она непроизвольно отвлекается, натыкаясь на чужую спину. — Проблем ищешь?       Выцветшие две звезды на плечах – персона со стажем.       Зек грубо отталкивает девушку в грудь. Он смотрит с непонятным огоньком в глазах, словно уже готов к стычке. Вайлет бежит взглядом по чужому телу, наскоро выискивая слабые точки. Ей хватит и двух точных ударов, чтобы уложить такую тушу на бетон. И думает она ровно минуту, перед тем как почувствовать очередной толчок в грудь. А дальше всё на автомате. Нога, быстрый выпад вперёд и крепко перевязанный бинтами кулак достигает цели. Кадык. — Какого… — мужик валится мешком на колени, хватаясь за горло, не в силах сделать и вдоха. — Прекратить, сейчас же!       Охрана слетается как мухи на дерьмо, сбивая с ног и прижимая лицом к столу. У Вай нет выбора, нет такой свободы, как у тех ублюдков, что торгуются с надзирателями мерцанием. Ей не простят и пары своенравных выходок, даже если это стоит жизни. Именно поэтому только её сейчас жмут к металлу, больно заламывая обе руки. — Блять, пустите, вы слепые что ли? Он первый начал эту хрень. Я то здесь причём? — шипит сквозь зубы, когда одетый в мундир человек сустав выкручивает.       К горлу подступает рык, приходится зубами губу прокусить. Ей что-то кричат, головой не раз о стол прикладывают, в то время как второго заключённого поднимают на ноги и уводят прочь. — Какого хера? Пустите ублюдки, я же сказала, он первый полез! — Да ты закроешь свой рот когда-нибудь, или нет? — мужчина рывком поднимает девушку, прижимая лицом к бетонной стене. Руку до хруста заводит и заунка непроизвольно вскрикивает. — Думаешь, ты вместо него не сможешь оказаться? — улыбается, языком по шраму проходясь, кивая в сторону двери, куда только что увели второго участника драки.       Она слов не подбирает, говорит так, как считает нужным, играя на гордости этих напыщенных выродков. Прекрасно зная, что за такие фразы придётся вытерпеть. Но срать она хотела на правила. А тем более здесь, в прогнившей тюрьме. — Сучка, ты же знаешь, я могу все рёбра пересчитать. — Смотри на десяти не сбейся, вдруг цифры забудешь.       Шутка слетает с уст, и девушку тут же с бешенством разворачивают, пробивая по печени. Мужчина не разбирает, бьёт наотмашь, будто органы вымесить пытается. Она терпит, сжимаясь, скручиваясь, пока удар не попадает по старой гематоме, что уже неделю не хочет затягиваться.       Колени непослушно сгибаются, и Вай падает на руки, гулко сплёвывая поступившую желчь на чужой ботинок. — Сволочь, теперь оттирать придётся, — рычит охранник, вздёргивая ногой и в последний раз замахиваясь на хрипящую девушку. — Остановись, с неё хватит. Пускай посидит пару дней в карцере, может на пользу пойдёт.       Невысокий, седоволосый дежурный, спустившись с балкона, встревает в происходящее, попутно поправляя на голове козырек. Он вальяжно засовывает руки в карманы, дёргая бровями и расплываясь в улыбке. Насмешка. Вай, даже не взглянув на него, может с уверенностью сказать, он закончил эти игры не из-за её туши. И в помине не из-за неё. — Но… — охранник оглядывается назад и, словив на себе смиряющий взгляд, тут же замолкает, прикусывая язык. — Смотри, как шавка успокоилась.       Девушка ловит ртом воздух, с трудом наполняя лёгкие, но всё же смеется, хрипло так, с натяжкой, будто сдерживая органы внутри. Словно это вовсе не из неё только что выбивали дерьмо. Будто так и должно быть, будто это то, чего и ожидалось, что обыденно для жизни здесь. Ей чертовки больно, мышцы сводит в таких судорогах, кажется конечности отнимает. Но это смешно, по сравнению с тем, что она уже вынесла.       Какой-то очередной придурок. Неужто это может сломать в щепки подробленные с детства кости? Унизить того, кто с рождения был оставлен судьбой, а после отвергнут миром? Детский лепет, не больше. — Ты, — седоволосый медленно присаживается на корточки, пытаясь так оказаться на уровне чужой головы. Он неспешно тянет руку и, схватив девушку за подбородок, поднимает, заглядывая прямиком в глаза. — Знаешь, твой характер совсем не сочетается с телом, но не думаю, что это будет проблемой.       Он говорит это так спокойно и монотонно, проблеваться хочется. Слова не идут в ровню с тем, что на голове и одной тёмной волосинки нет. Морщинистый лоб, небольшая щетина и эта отравительная, пропитанная какой-то похабщиной улыбка. — Старый педофил.       Вайлет лишь сильнее хохотать начинает, зажимая рукой бок, из которого, кажется, начала сочится кровь. Больнее всего, когда бьют по старым ранам. Их куда тяжелее перенести. — Карцер. Неделю.