За свободу нужно платить

      Холод ядовит. Он словно лезвие, рассекающее внутренности вдоль и поперёк. Хочется спрятаться, оказаться вне его пределов. Согреться, поджечь себя, лишь бы не ощущать, как с каждой минутой окутывают ледяные языки. Бетон ни капли не спасает, только сырости прибавляя. Кажется, ночи стали безвидны, пусты, черней темноты, что пожирает изнутри. Сны давно позабылись, смешиваясь с этой густой, тянущейся в годы болью. Стены, потолок, пол – всё давит, в горле костью стоит. Куда не посмотри, а перед тобой пустой серый камень.       Вай мечтает вернуться в то время, когда она могла провожать птицей восход и заход. Когда небо было бескрайним океаном огней, звезд не сосчитать. Когда воздух был куда чище, чем в этих забытых одиночных камерах. Крыши, откуда город лежал на ладони, где сердце грела чужая макушка умостившейся на коленях сестры. Кричать хочется. Всё это чертовски несправедливо. Столько умерло, стольких потеряла, а они живут. Живут и наслаждаются своими достижениями. — День, два, три, — девушка шепчет тихо-тихо, уткнувшись взглядом в потолок и рассматривая собственные забинтованные руки. Серые, пыльные, не раз пережившие бойни, эти тряпки с ней так же долго, как и память о семье, ради которой она всё ещё держится. — Холодно… — Конечно, думала ты тут отдыхать будешь?       Голос доносится до ушей эхом. Словно это сознание говорит с ней, насмехается. Но нет. Это вовсе не одиночество, это чужой, скрипящий и до боли знакомый тембр. — Ты…       Девушка подрывается на койке, кидая взгляд на решетку, где точно никого в такое время быть не должно. Но ведь правила могут нарушать. Те, кому этого хочется. Кто имеет власть, силу, связи, мерцание. Без него здесь никак.       Вайлет – никогда не отступит, не примет поражение. Сколько не бей, сколько не ломай кости, встанет, отряхнётся, сплюнув кровь, и продолжит. Заключенные дали ей прозвище «саблезубая», стараясь не связываться. Хотя всё же находились те, кто явно горел желанием превратить чье-то существование в ад. Девушка не была простой серой мышью. Каждый в корпусе видел, во что она превращалась, стоило вывести её из себя. Почти весь женский пол, что отсиживал тут свой срок, шарахался её десятой дорогой, что не скажешь про мужчин. Им точно приносило удовольствие проверить свою силу. — Языкастая ты, однако.       За стальными, толстыми прутьями, в густой темноте, что освещается лишь парой небольших ламп, виднеется силуэт. Высокая, широкая стать, крупные руки и лишь один огромный вопрос: «кто это?». Слишком много врагов, чтобы на пальцах считать. — Ты ещё кто такой? Пришел пожелать мне добрых снов? — Вай грубо бросает фразу, опуская ноги на землю и вставая с кровати. Она не видит ничего, только обрывистые края чужой тени и этот бесящий, пронизывающий тьму взгляд. Зелёные глаза. Два больших зелёных глаза, устремлённых прямо на неё.       Соврет, если скажет, что внутри не щекочет страх. Что сердце с громким гулом не бьется о ребра, а мышцы в дугу не вытягивает. Воспоминания о таких поздних гостях быстро всплывают в памяти, рисуя картины тех первых дней в тюрьме. Когда посещали мысли сдаться, опустить руки. Когда побои не сходили неделями, а ночи превращались в бессонные часы. Тогда она не могла положиться на кого-то, рядом уже не было друзей, а сильное плечо Вандера давно её покинуло. Паудер не придавала духа подняться, семья лежала глубоко в холодной земле. Было лишь желание всё бросить.       И почему этот страх сейчас возвращается, спустя столько лет? Возможно, всему виной тот миротворец. Именно. Та девица, что напомнила о боли, о ранах, несправедливости и выродке, изуродовавшем её жизнь. О том, что она никто, что выбраться отсюда – это сказка, в которую она верит гребанных семь лет. — Держала бы ты свой рот на замке, может и приглянулась бы как неплохая игрушка. Проблем себе набираешь каждый раз, саблезубая.       Голос басит, он заставляет воздух становиться куда холоднее, а сквозняку тихо выть, гоняя по спине режущую дрожь. Девушка медленно делает шаги, приближаясь к решетке и надеясь разглядеть лицо стоящего. Ей хочется узнать, кто же смог подкупить смотрящего этой смены, дабы так мило с ней побеседовать. Авось, ещё чаепитие здесь устроит. — Вы кролики что ли, или гормоны бушуют, раз девок не хватает? Думаешь, я бы легла под тебя, уверенная в том, что ты меня защитишь? Свою задницу сначала научись прикрывать, а потом и бросайся такими словами, — подходя в упор к ограде и заглядывая в чужие глаза, Вай наконец-то разбирает очертания лица, вспоминая ту самую шавку, что таскается за белобрысым выскочкой. А ведь только недавно они в столовой, поджав хвосты, тащились на выход. — Ты сдохнешь в этой тюрьме, я тебе обещаю, — шипит мужик, едко расплываясь в широкой улыбке. — Только после вас, миледи. Щелчок.       Кто-то открывает ограду, от чего Вайлет непроизвольно вздрагивает, сверкая удивленными глазами. Всё, что её ограждало от ночных проблем, были эти до смешного толстые прутья, но, похоже, теперь и они не спасут. Ведь решетку тянут назад, а висящий на ней замок с грохотом падает на бетон, проносясь страшным эхом по всему коридору. В темноте не видно ничего, лишь маленькие огоньки чужих глаз, которых, кажется, становится слишком много. Девушка сжимается, по телу импульс проходит, стоит завидеть, как тени быстро движутся к её камере. — Ты похоже не понимаешь, сдохнешь ты сегодня, — заключенный пускает смешок, склоняя голову набок и ехидно щурясь. У него так и написано на лице: «этот сюрприз мы приготовили давно». И Вай бежать некуда, со всех сторон стены, её загнали в самый центр ринга, её заставили сжать до боли кулаки и встать в такую знакомую стойку. Ей не дали выбора. — Парни, у нас есть пять минут, разберемся как можно быстрее.       Последнее слово слетает словно гонг, и огни в темноте срываются с места, озверевшие, дикие. Девушка успевает лишь набрать в лёгкие воздуха, а после сделать большой шаг назад, принимая первого зашедшего. Тактика до сумасшествия глупа, но, если сработает, она сможет отделаться только парой сломанных конечностей.       Ширина прохода в одного человека, а значит заходить они будут не всей толпой, уже плюс. Остается только не допустить ошибки, стоящей ей жизни. — Скорее, прикончите эту сучку!       В глубине мрака слышится злой клик, а после тело наконец-то переходит в режим выживания, повторяя всё то, что когда-то было заложено в детстве.       Один промах и драка не прощает необдуманных действий, именно поэтому залетевший на эмоциях амбал упускает из виду маленькую деталь. Вай стоит только ощутить небольшое дуновение ветра слева, как корпус быстро опускается вниз, где точный удар выводит из игры селезёнку. Всего пара секунд и туша валится мешком наземь, где вряд ли уже встанет, ведь разрыв органа сто процентов, она не промахивается. — Сволочь!       Очередной глупый поступок. Звуки – первое, что оповещает об опасности. Вайлет не нужно слишком много времени на раздумья, она уже делает рывок под грудь, попадая в солнечное сплетение. Тьма густо обволакивает сознание, в глазах полная дымка, не видно ни черта. Лишь сорвавшийся хрип и чужие отчаянные попытки вдохнуть, дают понять – уже на двух человек меньше.       Каждый раз, когда она становится в стойку, когда руки перед собой поднимает и смотрит чётко между забинтованными кулаками, сердце внутри делает кульбит. Всё это тормошит бурей, душу разрывает. Правду говорят: «воспоминания как нарыв, тронь и пустит гной, копившийся годами». Вай дышать трудно, настолько сильно что-то щемит меж рёбер. Перед глазами заплаканная сестра, отчаявшийся Вандер и друзья, которых она уже никогда не увидит. Старик ей говорил, сила никогда не принесёт мир, она лишь губит, оставляет шрамы, после которых память стереть не удастся. Смешно осознавать, что эти руки, что всё тело – это одна сплошная память, каждый рубец, каждый ожог, чернил не хватит забить.       Перед лицом проносится чей-то локоть, со свистом ударяясь о стену. Камень дает трещину, и небольшие кусочки осыпаются, крошась на пол. Девушка щурит глаза, понять не может, когда она успела упустить момент, что в камере оказалось двое. Уклоняться даётся уже с трудом, и тело получает хороший удар под дых, вырывая из лёгких тяжелый вздох. — Черт!       За спиной проносится рык, и Вайлет оборачивается, уже готовая сломать чужую челюсть. Ошибка. Глупо было думать, что зеки бьются честно. Что в рукопашную у неё есть шансы. Ведь несущийся в её сторону кулак, оказывается вовсе не пуст. Крепко сжатая меж пальцами заточка, которую в темноте разглядеть ну просто невозможно. Она думала, успеет нагнуться, оказаться вне досягаемости, но нет. Удар приходится по плечу, там же и оставляя лезвие.       Боль проясняется не сразу. Она постепенно нарастает, пока вся рука не начинает гореть пламенем, а по пальцам течь теплая, густая жидкость.       Время закончилось и к её счастью они не успели. По коридору слышится звон, блестящие огни тут же в спешке удаляются, с грохотом ударяясь о решетку.       Кровь. Разбитые в мясо костяшки и туман, который никак не рассеивается. Густой, страшно густой, ничего не видно. Лишь боль, отринутое чувство и горечь во рту.       К черту такую жизнь.

***

— Номер пятьсот шестнадцатый, на выход.       Из сна резко вытаскивают, словно бросая в ледяную воду. Всё тело мелко дрожит, оно покрыто холодным потом, местами ноя. Перед глазами пелена, а повреждённую руку постоянно отнимает. Невозможно даже двинуться, каждая часть тела, как мешок, забитый доверху кирпичами.       Вай открывает с трудом глаза, всё так же видя перед собой серый камень, тьму и непонятные белые блики, появляющиеся то там, то сям. Она плывет взглядом в сторону охранника, гулко сглатывая солёную вязкую слюну. Эти ублюдки притворяются, что ничего не было, что они здесь ни причём и валяющейся в углу камеры заточки в крови, вовсе нет. Притворяются, что не слышали, как ночью девушка с рыком доставала её из плеча, как выла будто подстреленная собака. Ведь это не их дело, ведь они не должны тратить своё драгоценное время на людей. — Шевелись! Ты возвращаешься обратно в свой корпус.       Ноги вяло волокут к решетке. Хочется упасть и пролежать так недельку, вторую. Вайлет вдыхает пыльный воздух, оборачиваясь лицом к стене и чувствуя, как руки оковывают в холодный металл. Почему-то именно сейчас хочется вернуться в прошлое. Когда было трудно, не существовало детства, её окружало множество несправедливостей и обид, но рядом всегда находились те, кто прикрывал спину. Кто готов был биться с ней до конца, плакать и смеяться вместе.       А сейчас что? Одиночество, беспомощность, всё это травит внутренности, гниёт, чернея до корней. Нет того, кто дал бы совет в трудную минуту. В борьбе с эмоциями. Того, кто разделил бы вместе ношу и боль. Нет, человека, что, хотя и надоедал своей заносчивостью, порой напоминая занозу в заднице, но никогда не оставлял на произвол. Майло. Нет её. Той маленькой девочки, которая завораживала своими глазами, ради которой хотелось каждый день дышать пыльным ядом. Их всех нет. Тогда зачем жить? Ради чего бороться? — Ей, ты видел, саблезубую выпустили? Неплохо её там потаскали.       По коридорам слышны перешёптывания. Они ужами ползут по стенам, но ей всё равно. Взгляд тусклый, как тлеющая свеча, вот-вот погаснет. — Сама нарвалась. Ещё и Рик за неё досталось.       Знакомое имя. Она его так часто слышала, но в голове совсем не хочет появляться лицо его обладателя. С чего Вайлет причастна к чьей-то драке? Почему ловит на себе злые, презрительные взгляды? Что её держит в этом месте? Решетка? Стены? А вдруг страх?       Осознание того, что она исчезла в такой переломный момент, оставила младшую Пау-Пау, убив тот яркий свет, что горел в родных глазах. Порой слово может воскресить мёртвого, а порой оно обрывает чужую жизнь за долю секунды. — Заходи.       Знакомые койки, деревянный стол и до ужаса непривычная тишина. Гробовая. Нету никого. Только она и жестокая судьба, которая карает чертовски несправедливо. Забирает с каждым вздохом чью-то родную душу, выливая кровь на забинтованные костяшки. Оставляя грех, что не совершала, пепел тех, кто когда-то отпечатался в памяти. Их улыбки погасли, а лица поглотил мрак. — Где та девушка, что жила со мной? — выдавливает неразборчиво, еле шевеля губами и озираясь на мужчину, что успел снять с неё наручники. — Сто третья? Её перевели. Знаешь, как долго мне пришлось соскребать её мозг со стен? Черт бы вас побрал, я не для этого в миротворцы подался.       Надзиратель сплёвывает куда-то в угол, демонстративно отряхиваясь и выходя прочь. Вай до сих пор переваривает сказанное, но голова настолько опухла за ночь, что с трудом удается держать её ровно. Хочется облокотиться о что-то, присесть, лечь – неважно, лишь бы не чувствовать, как собственный вес прижимает к земле. — Рик, значит… — хрипит, заваливаясь грузом на койку и прикрывая глаза.       Всё вертится будто карусели. Её носит из стороны в сторону, а глаза под давлением расплющивает. Сила никогда не принесёт мир. Сколько бы раз она не повторяла эту фразу, не вбивала себе в голову, разбитые руки противоречат этому. — Говорят, что сверху какие-то суматохи начались. Совет там рвёт и метает всех.       Слова не соединяются в предложения, они смешиваются в кашу, не давая понять смысл сказанного. — Ты слышал, что сюда переводят кого-то из Пилтовера?       Этот шёпот убаюкивает, хотя сознание пытается взять верх. — Шутишь? С Пилтовера? Бред какой-то.       Тьма окутывает, завлекая в свои ледяные объятья. Она успокаивает сердце, забирает боль и даёт забыть то, что преследует страшными снами. Вайлет поклясться готова, она отдала бы всё, лишь бы остаться там навсегда. Застыть в неизвестном, остановиться и поставить точку. Прекратить бессмысленную борьбу. Улыбнуться как в последний раз и послать мир к черту. Но ей опять не дают это сделать. Опять вытаскивают силой из пустоты, окуная в реальность. — Подъем! Громко. — Вставай, кому говорят! Слишком громко.       Веки приоткрываются, и в кромешной тьме девушка видит яркий, выедающий глаза свет. Он слепит, будто испепеляя зрачок. — У тебя новый сокамерник. Номер восемьсот один, заходи.       В камере, где сыростью пропитан каждый сантиметр, где вместо кислорода одна лишь пыль и мусор. Где на разбитой недокровати лежит Вайлет, в крови, со страшным взглядом и заунским прошлым, появляется чужая тень. Высокая, гибкая и совсем непонятная девушке. — Теперь это твоё место жительства, — охранник чеканит быстро слова, ещё раз ослепляя своим фонарём.       Вопросы разрывают на куски. Любые мысли сейчас стираются в ту же секунду, как и появляются. Глаза с болью, но всё же открываются шире, ловя знакомые контуры лица. Вай не понимает, что происходит у неё в голове. Что вообще происходит? — Ты…       Тихо так, будто она не уверена в увиденном. — Это ведь ты, тот миротворец.