Пепел в ванной

      Мы скуривали уже пятую сигарету в ванной. Было страшно не то, насколько завлекло дымом стены холодной комнатки, выложенные пожелтевшей от старости и сырости плиткой, а то какое видение нес за собой этот дым. Где-то на кухне играл телевизор, включенный на России Культуре и оставленный нами на максимальной громкости, где-то там стояло недопитое пиво и ещё с прошлой недели стоявший в холодосе салат, где-то там лежала вторая пачка, которая была просто необходима сейчас, потому что эта уже закончилась.       Дима сидел в ванной с мокрым пятном на джинсах в районе задницы. Я заваливал пеплом пол, пока он аккуратно стряхивал его в пепельницу, которую он благополучно не забыл на кухне, в отличие от наших телефонов. Двигаться было просто впадлу, мы замерли, даже не разговаривали друг с другом, даже глаз не двигая с выбранных точек. Его – капающий кран, моя – поржавевшая ручка двери.       Я приоткрыл рот. Оттуда донёсся такой странный хрип, что мне захотелось тут же заткнуться и не говорить ничего вновь. Сигаретный дым, видимо, совсем застелил глаза.       –Дим,– голос все ещё хриплый, дрогнувший, как вчера на диване в гостиной, когда я орал как люблю его, пока тот без зазрения совести вдалбливал меня в предмет мебели. –Пошли, а? Мы скоро так же пожелтеем, как стены. А мы, вроде, на пять минут пришли.       Чеботарев поморщился как кот (опять, вот любит он так делать), смял сигарету об дно пепельницы, облизнул палец, вымазанный в пепле. Захотелось, чтобы палец он облизывал мой. Поднялся. Промок Дима так, что с него капала вода – а я предупреждал, что мокро, только ведь помылся.       Он взял в руки пепельницу (зря) и переступил через ванну. Я сидел на месте, давал себе волю понежиться чуть дольше, чем он, причем ощущал сильное превосходство над корячащимся Димой, только поплатился за это почти сразу.       Может я ухмылялся в реальности, может Чеботарёв умеет чувствовать мои эмоции, а может он и впрямь случайно – но содержимое пепельницы полетело на меня. Несколько сигарет упали, несколько – остались на футболке, а пепел... им я усыпан был весь.       –Твою ж,– ругнулся Дима начиная отряхивать меня (зачем, придурок? А, впрочем, не ему ведь мыть полы). –Серый, давай подымайся, ты весь... Ну... Реально серый.       Я выдавил что-то в виде усмешки и остановил его бегающие по мне как тараканы руки, сжал запястья, ласково так, посмотрел ему в глаза. Главное – ничего не сказал, так, лишь повел бровью, а Дима все понял, руки ослабли. Одну я отпустил, вторую же только обхватил крепче и молча вывел его из ванной.       Потом я вспомню – мы не потушили свет.       Сели опять за стол, я взял стакан и начал рыться рукой по дивану, ища пульт, только рука почему-то вечно натыкалась на Димкины ноги. Он уже недвусмысленно поглядывал на меня, только не пошло, а как на идиота. Какая-то опера на стопроцентной громкости резала уши, долбила молотком по мозгам, а досточка с клавишами все никак не находилась.       –Серж, он на столе,– в итоге не выдержал Дима.       Я замер, глядя на стол. Там лежал пульт. Причем лежал прямо рядом со мной, будто Дима просто держал его у себя и вот так подшутил, подложив под самый нос. Я посмотрел на него осуждающе-саркастичным взглядом и продолжил хрипеть: –Вот не пизди.       Он на это смолчал, опять улыбнулся как кот, зажмурился ещё, довольный. Его тяжёлая рука на плечо опустилась, потянула к себе. Я даже ослушаться не хотел, только и успел, что стакан на стол поставить. Пролитое пиво хуже опрокинутой пепельницы.       Телек продолжал орать, хотя пульт держал я теперь уже в руке.       Я тыкался носом в плечо Димы. Маленький Чеботарев неожиданно оказался гигантских размеров, способный всего меня обхватить. И опера была глухим писком от его дыхания, и квартира на окраине, пропитая и заброшенная, казалась тесной.       –Ты в Москву завтра?– в ответ тихое "угу". Моя рука освобождается из-под него и тянется к столу. Он чует, что мне опять плохо, вкладывает в ладонь сигареты. Я как зверёк прячу всю пачку где-то под собой, зажигая аккуратно лишь одну. И, кстати, чуть не подпалил Диму. –На сколько?       –Пока неопределенно,– вздохнул он. И во вздохе столько скрежета, столько свиста, будто не Чеботарев, а Олег с его пятью дырками свистит воздухом. Я сделал затяжку и назло выдохнул дым ему в лицо. Обижен был до глубины души – уезжает, а мы вместе пробыли от силы что три дня. Я знал, что Дима-то не при чем, да поделать ничего не мог, больно и мерзко внутри.       –Ты только не переживай,– он снова лыбу давит, так ещё по-отечески треплет по голове, заставляя завыть в душе от злости на него. Все страшно ему что ли, что мы любим друг друга? На что он все списывает опять?       –И не переживу, блять,– выплюнул я в ответ и отвернулся показательно, сигарету только потушил на случай если дурачиться будем. Жалко ее.       А Дима зачем-то обнял меня крепче. Губами по шее прошёлся, нежно так, ласково (вот сукин сын), даже обижаться на него не хотелось. Пальцами живот щекочет, только что не смеётся сам. Потеплело на душе.       Опера совсем надоела, я наконец убавил громкость. Лег на Диму, оказался где-то в ногах, голова на животе его, и за руки взял, крепко-крепко. На улице темно было, а на кухне горел один только телевизор, так что лицо его я видел плохо. А про завтрашний отъезд пытался не думать – только про то, что в ванной пепел убирать придется мне...