Губная помада

Ты стоишь у камина, утопая коленями в пушистой белоснежной шкуре на полу. Язычки пламени ласкают обнаженную спину. Не шелохнешься, смиренно опустив голову, точно послушник в ожидании наказания. Обманчивая покорность. Весь — от розовеющих в пугливом мерцании огня пяток до породистого затылка — совершенство. Мне даже смотреть на тебя не надо: прикрою глаза, и в кончиках пальцев колется фантомное ощущение щетины и припухших шершавых губ, а под веками зацикленным северным сиянием танцует блядски притягательный образ. Ты — порочная бездна, знаешь это, Люцифер? Конечно, знаешь. Гордишься этим и беззастенчиво пользуешься, раз за разом переполняя чашу моего терпения, словно нарываешься. Хотя, почему «словно»? При виде твоей округлой крепкой задницы едва сдерживаюсь, чтобы не застонать от тянущей сладкой боли в паху. Застыв на месте, жадно пожираю тебя взглядом. Медлишь, не оборачиваешься. Даёшь насладиться, лишь слегка меняешь позу, подавая себя в более выгодном ракурсе. Будто для этого пиздецки сексуального тела вообще бывают невыгодные. Кажется, между булок я вижу матово блеснувшую шляпку пробки. Значит, так ты решил искупить вину? Ладони зудят от желания вписать по сочному полужопию, сорвав испуганно-раскаянный вскрик с развратных губ. Но гнев, вызванный твоей утренней выходкой, все ещё теплится во мне. Решаю так просто не сдаваться. Спокойно закрываю дверь, прохожу в комнату, по пути сбрасывая пальто прямо на пол, на ходу оставляю обувь. Невозмутимо, будто абсолютно ничего необычного не происходит. Хотя, по сути, так и есть: обнаружить тебя в спальне голого, с подготовленной, изнывающей в ожидании моего члена задницей — вполне себе обыденность. Но сегодня все по-другому. Думаешь, я забыл и уже не злюсь? Не верю. Я злюсь еще больше, и ты об этом знаешь. Только теперь к гневу примешивается въедливый привкус вожделения, шандарахнув по венам невъебенно крепким коктейлем. На то и расчет, верно? Но не только ты́ здесь умеешь играть. Опустившись в кресло по диагонали от тебя, лениво вытягиваю ноги. Я не сделаю ни шагу навстречу, веришь? Но в удовольствии любоваться отказать себе не могу. Мне интересно, что ты сделаешь дальше. А ты просто оборачиваешься. Блядь! Моя стратегия трещит по швам, как дешевое платье на шлюхе под натиском слишком пылкого клиента, при виде твоих, нет, не глаз. Губ. Безгранично порочных, возмутительно опытных, преступно умелых губ. Слишком красных сейчас, чтобы не усомниться в натуральности их цвета. Блядь, блядь, блядь! Ты специально, сученыш? Конечно, специально, можно даже не сомневаться! Насмешливо-невинно окатываешь раскаленной лавой из-под пушистых ресниц, а я теряю контроль. Гнев, помноженный на похоть, почти осязаем. Бьёт в затылок, распуская щупальца-спруты, затягиваясь удавкой вокруг горла. Практически ощущаю, как черные прожилки расползаются по радужке глаз. Ты усмехаешься, с восторгом распахивая взгляд, и ни капельки не боишься. Сучий сексуальный дьявол! — Ко мне. Командую тихо, стараясь придать тону холодного металла, но голос все равно звучит немного хрипло. Слушаешься беспрекословно. Почти ползешь, выгибаясь, и блядски-завлекательно виляешь задницей. Нет, сладкий, даже не надейся. Сегодня балом правит твой рот. Член напоминает о себе ноющей вязкой болью, яйца подводит — не знаю, как мне удается сохранить невозмутимое лицо. Но когда ты оказываешься между моих раздвинутых коленей, рука, жестко сдавливающая твой загривок, не дрожит. На твоих губах помада. Та самая, забытая в моей машине коллегой помада, из-за которой ты позавчера устроил мне сцену ревности. Та же самая, которой разукрасил мне физиономию, пока я спал. Та же, пиздецки устойчивая помада, что я, сдирая кожу, пытался оттереть со щек в туалете центрального суда Чикаго, но так и не смог до конца, и пришлось защищать клиента, блистая красной рожей перед присяжными! Минута позора, едва не стоившая мне победы. Едва. Поэтому наказание будет не слишком жестоким. Наверное. — Выглядите как шлюха, профессор. Тяну насмешливо, ощущая, как гнев куда-то испаряется, оставляя вместо себя лишь ознобное, колючее желание. Но не думай, что из-за этого я буду снисходителен. — Какой пример подаете ученикам? Твой взгляд — влажный, поплывший, — осязаемо ложится на кожу. Тягучей патокой липнет к скулам, стекает по шее. Путанский алый цвет на твоих губах расцветает коварной улыбкой. — Дурной и заразительный. Потому пришлось бросить преподавание и перейти на частные уроки… — Молчать, сучка! С изумлением смотрю на ярко вспыхнувший след от пощёчины на твоей щеке, будто это сделал не я. В панике заглядываю тебе в глаза, в любой миг готовый ползать на коленях у твоих ног, моля о прощении, но натыкаюсь на такую откровенно-восторженную похоть, что на миг слепну и глохну. Как я мог столько лет жить без тебя? Не знать тебя, не замечать?.. От мгновенной слабости приходится откинуться на спинку кресла, сомкнув веки. Прихожу в себя, когда ты уже вовсю хозяйничаешь в моих брюках. — Эй, я что, позволял трогать себя руками?! Вопреки моему желанию, голос звучит слабо. Ты усмехаешься, и я просто не могу тебе поддаться. Не так. Отбросив твои ладони, резким рывком вытаскиваю ремень. — Повернись. Быстро. Чеканю, хрипя от злости и вожделения, от которого сводит челюсть. Только бы успеть до того, как меня окончательно накроет тобой, только бы не поддаться раньше времени. Затягиваю ремень мертвой петлей на твоих, предусмотрительно скрещенных запястьях. Мимолетной лаской-укусом прохожусь по шее, ловлю губами сухие мурашки на твоей коже. Властно разворачиваю к себе. — Приступай. Вижу как дёргается твой кадык, приводя в движение чернильную вязь татуировок. И могу думать лишь о том, как сейчас до отказа забью твою глотку стояком, что мучительно трется о грубый шов брюк. Тебе приходится повозиться — справиться с молнией ширинки одним ртом удается только с третьей попытки. Не желая облегчать тебе задачу, все, что я могу — сдавленно материться сквозь стиснутые зубы, до ломоты в яйцах дергаясь от каждого неуклюжего движения. Наконец, член, потянув за собой ниточки смазки, тычется тебе в губы. Этого невинного касания достаточно, чтобы я застонал в голос. Ухмыляешься, сученыш, лениво мазнув языком по головке. Ещё и ещё — будто лижешь леденец, сохраняя такой невинный вид, что, не знай я, какая ты сучка в постели, однозначно, повелся бы. Даю тебе время отыграть положенную роль. Сам плыву от незатейливых ласк, чувствуя, что ещё миг — и меня снесет к хуям! С утробным рыком вгрызаюсь в собственную ладонь, заталкивая поглубже дикое желание отъебать тебя в глотку до саднящих гланд, до разорванных уголков рта! Ну почему ты такой до опиздинения сексуальный?! Зачем научил меня всему этому, показал изнанку дозволенного, выпуская наружу самые темные желания?! Сумбурные разрозненные мысли перемалывает в прах невыносимо жарким ощущением твоих губ. Распахиваю зажмуренные глаза, тяжело дыша, смотрю на тебя: как надеваешься ртом на член до упора, утыкаясь носом мне в живот. Щетинистый подбородок царапает поджатые яйца, заставляя меня сдавленно зашипеть. — Осторожнее, блядь! В отместку грубо хватаю тебя за волосы на затылке, толкая вниз. Меня ведет от надсадного хлюпанья твоей глотки, от слёз, заливающих раскрасневшееся от натуги лицо, от судорожных вздохов на грани удушья. Льстит, что борьбе за глоток воздуха ты все же выбираешь мой член и не пытаешься вырваться. — Умница, хорошая шлюха. Отстранив, награждаю тебя лёгкими поцелуями в скулы, нос, подбородок, лишь задевая губами твои губы, дразня и играя. Недовольно шипишь, хныкая и ерзая, а я вспоминаю о пробке в твоей заднице. — Чш-ш-ш, мой хороший… Сейчас, сейчас будет хорошо. Оголодало впиваюсь в твой растраханный влажный рот, жадно вылизывая нёбо, покусывая язык, а внутри визжу как сучка от того, как умело и восторженно ты отвечаешь. Но в этом раунде ход за мной. С силой оторвавшись от губ, толкаю тебя в грудь, заставляя осесть на пятки. Плаг проникает глубже, растягивая, видно, и без того натруженную дырку, и ты задушено скулишь, умоляюще заглядывая мне в глаза. — Бонт… Жёстко сжимаю твои щеки, любуясь разводами розоватой от помады слюны на коже. Истинная шлюха. Моя. — Замолчи-и-и… Бонта. Здесь. Сейчас. Нет. Весь поджимаешься, слегка пружинишь на пятках, едва не закатывая глаза от удовольствия — неужели сидеть с затычкой в жопе так приятно? — но взгляд не отводишь. Знаешь, чем это грозит. — П-прости, Маль..бонте… Снисходительно улыбаюсь, игнорируя щенячий восторг, отозвавшийся зудом между полужопий при виде твоей покорности. Нет ни малейших сомнений, кто контролирует ситуацию. И это явно не я. Но ты ведь это знаешь, правда? И позволяешь мне вести. Наклонившись к твоему лицу, ласково провожу носом на щеке, выдыхая: — Прощение нужно отсосать. Как жаль, что ты совсем не против. Ритм игры резко меняется: пустив ниточку слюны на головку, ты без промедления насаживаешься на член по самую глотку, насасывая так, что сводит пальцы на ногах. Весь мир размазывает к хуям твоими губами и языком, терпко стягивает до узкой глубины твоего рта, в котором я сгораю, как в геенне огненной. Нет смысла сдерживаться — ты сам дал мне добро быть отвязной мразью. И я пользуюсь этой привилегией по полной, разнузданно вдалбливаясь в твое судорожно клокочущее горло. Хрипишь, захлебываясь слюной и слезами, рефлекторно бьешься под моей ладонью, пока я, сжалившись, не позволяю тебе сделать глоток воздуха. Это длится всего миг, а потом снова, размазав остатки помады головкой, забиваю тебе залупившийся до боли стояк по самые гланды. Блядь, хоть бы уздечку не порвать! Испуганная мысль тут же рассеивается, когда вижу твои шалые пьяные глаза. Залипаю на движения рабочего рта, упиваюсь задушенным хныканьем, что посылает вибрацию по стволу до самых яиц. Очередной глубокий всхлип заебанной вусмерть глотки — и я кончаю, кажется, прямо тебе в желудок, не давая ни малейшего шанса не глотнуть. По ощущениям, вместе со спермой ты высасываешь из меня все силы, всю жизнь: по капле, по нитке, до последнего вздоха. Да я и рад сдохнуть вот так, с членом в твоём невъебенно жарком рту. Вяло бормочу, сам не разбирая что́, пока мир, что вертится перед глазами адской каруселью, наконец, замедляется. Мне остаётся только сползти с кресла на твои колени, заставляя ещё глубже насадиться на пробку. Обхватить член ладонью, в несколько рваных быстрых движений заставить тебя кончить, ловя губами разнузданные шлюшьи стоны и всхлипы. А потом развязать — сам не помню как, — туго стянутые и, уверен, до пиздеца затёкшие руки, целовать каждый палец, массировать запястья, и шептать, как в бреду шептать всякие ласковые глупости. Ты улыбаешься насосанными, растрескавшимися в уголках губами, льнешь ко мне, как ебливый кошак во время гона, и я чувствую себя по-настоящему счастливым. — Любишь. Хмыкаю во взмокшую макушку. Самоуверенности тебе не занимать. Но не поебать ли, если это правда? Сдавливаю тебя до невольного стона, собственнически прикусываю ухо и выдыхаю: — Всегда.