***
Крыша встретила молчаливой солидарностью и раскинутым над головой в пологе свинцовых туч небе. Сакура поёжилась от холода и мысленно выругалась, укоряя себя за лень сходить в ординаторскую за курткой. Надо было взять в автомате горячий чай. Потому, что ту дрянь, которую нагло выдают за кофе, пить невозможно даже при острой необходимости. Хотя, к чёрту чай. С утра спасает только кофеин. Этот ритуал, как мантра от врагов, как заговор от сглаза, как медитация на вершине горы, где можно отморозить себе яйца к чертям собачьим. Если не выпил кофе, продрать глаза не сможешь. Факт, неоднократно проверенный на собственном горьком опыте. А если не сможешь глаза продрать, то весь последующий рабочий день полетит под хвост вовсе не коту. Здоровому, как грузовой танкер, и очень злому. Развалится к чёртовой бабушке, скопытится нахрен. Сакура могла придумать с десяток последствий, если нарушить устоявшийся ход вещей и не выпить с утра пораньше кофе. Да, с десяток, а то и с сотню. Доктор Куран Сакура трудоголик, каких поискать. Кофе для таких всё равно что допинг. Необходимый катализатор всех внутренних ресурсов и отсрочка желания покемарить минуту-другую, а вместе с тем и плохого настроения хотя бы до обеда. Сакура достала из пачки сигарету и закурила. Сизый дымок тут же растрепал в некрасивые линии ветер. В курилку она не пошла принципиально. Там слишком шумно, да и видеться ни с кем не хотелось. Просто потому, что сегодняшняя новость о смертельном заболевании и неминуемой смерти сдавила, связала голосовые связки и обострила потребность побыть подальше от людей. Сакуре почти тридцать три и она девочка не глупая. Смерть в её профессии явление не просто обычное — оно обыденное. К нему отношение меняется автоматически, будто тебя медленно перепрограммируют: вшивают другие программы, снося старые. Это вовсе не означало, что приобретённый профессиональный цинизм до конца атрофировал все чувства и умение сострадать, просто всё становилось, будто бы толстым слоем снега припорошено. Ощущалось немного иначе. Потому, что понимание неизбежного становилось не просто чётким и ясным, оно пронизывало нутро. И мысль «это случится и со мной» не была таким уж редким гостем — она поселилась там на постоянной основе и даже сумела расположить к себе. Сакура усмехнулась, делая затяжку. Это сейчас она ничего не чувствует. Ни паники, ни горя, ни сожаления. А что будет под конец? Какой ужас охватит там, на финишной прямой? И будет ли она осознавать эту финишную прямую? Сакура решила, что непременно порыдает на холодном кафельном полу в ванной, когда вернётся домой со смены. Чисто для очищения совести и демонстрации той: вот, смотри, мне не всё равно, я грущу. Хотя, даже рыдания в ванной не такая яркая демонстрация, как то воспоминание, точнее, даже острое желание, подкинутое воспалённым, уставшим сознанием: вернуться в детство. Где всё попроще и верится в чудеса так, будто они и впрямь случаются. Мама рассказывала сказку про дракона, чья чешуя светилась серебром луны. Однажды он спас девочку, которую злая мачеха отправила в лес, где жили злые и голодные демоны-людоеды, собирать лекарственные травы. Переходя через старый, ветхий мост, девочка упала в реку. Из бушующих вод её спас дракон, которому пришлось рассказать о случившимся с ребёнком несчастье. Тогда дракон дал дитя одежды из своей чешуи. И ни один демон, ни один человек, ни одна зараза девочки больше никогда не коснулась. Вот бы сейчас сюда одежды из драконьей чешуи. Или самого дракона. — Боже, — усмехнулась Сакура, потирая переносицу. — Ты взрослая тётка, какие драконы? Три месяца, так три месяца. Сдохнешь, и слава Богу. — Какие мрачные мысли нынче у врачей, — раздалось за спиной. — Из-за тяжёлой работы свет не мил? Сакура вскрикнула от неожиданности, вздрогнула и повернулась. — Извините, напугал, — у стены сидел молодой человек. Сакура аж поперхнулась табачным дымом, не уверенная, что он — не иллюзия. Уж слишком специфическая у молодого человека оказалась внешность. Да, безусловно, невероятно привлекательная. Её Сакура отметила совершенно отстранёно, взглядом художницы, собирающейся сделать наброски для портрета. Вот вам яркие, невозможного цвета глаза в оправе серебряных ресниц. Белые волосы. Тонкие, светлые брови. Альбинос? Вот вам штрихами безошибочные линии скул и подбородка, прямого носа, тонких губ, которые портила кровоточащая ссадина. Синяк красовался и на скуле. Сакура против воли посмотрела на руки молодого мужчины, чтобы подтвердить свою догадку. Да, костяшки были сбиты. Но на пациента он не походил. Вместо больничной робы строгие чёрные брюки, водолазка, лоснящаяся по телу, и длинное дорогое пальто. Ну просто мужчина с обложки, если бы не явные признаки недавней драки. Сакура хотела сказать, что здесь нельзя находиться посторонним. Потом вспомнила, что сама попёрлась на крышу покурить и нарушила правила дважды. — Не одолжите сигаретку? — спросил молодой человек, поднимаясь на ноги. — Пожалуйста, — Сакура достала из кармана халата пачку. У неё всегда очень хорошо получалось скрывать свои эмоции. Даже тут не присвистнула и не вылупилась. Под два метра ростом, ну надо же. Такие экземпляры в Японии вообще водятся? Чёртова Токийская телебашня. Среди толпы такого точно не потеряешь. Молодой человек подошёл ближе, взял из пачки сигарету. Даже не поморщился, когда раскрыл губы с необработанной свежей ранкой и прихватил папирусный кончик. Пошарил по карманам зажигалку. Сакура протянула ему свою. Он очень ловко раскрыл металлическую крышку, прикуривая сигарету и прикрывая огонёк от ветра, а потом столь же шустро, эффектно закрыл, щёлкнув металлом. Жест отработанный. То ли красуется, то ли просто привык производить впечатление мелочами. — Собрались прыгать, госпожа доктор? — спросил он, делая затяжку. Сакура сначала посмотрела на него с непониманием, а потом до неё дошло. — Нет, — сказала она. — Вид мозгов на асфальте крайне непривлекательный. Не хочется предстать перед знакомым патологоанатомом с раскроенной черепушкой. — Видимо, он очень симпатичный, — улыбнулся молодой человек. За запахом его парфюма, явно дорогого, а если и не дорогого, то очень качественного, чувствовался лёгкий, но терпкий душок алкоголя. Сакура чуяла его исключительно из-за своей врожденной особенности. В её случае матушка-природа из-за своего скверного чувства юмора щедро одарила острым обонянием, будто бы втайне планировала соткать матёрого зверёныша, а не простого человеческого детёныша. Но незнакомец не выглядел пьяным или даже выпившим. Трезвым был, как стёклышко. — Очень, — согласилась Сакура. — Что вы здесь делаете? — Жду, пока друга подлатают. — У него операция? — Нет, — покачал головой парень. — Хотя могла бы случиться. Розочкой от бутылки. Ему в драке руку порезали. — Скверно, — сказала Сакура. — Видели бы вы тех ребят, — сверкнул глазами парень. — Что, тоже зашивают? Парень хохотнул, но ничего не ответил. — Не боитесь стоять здесь с побитым незнакомцем? — спросил он немного погодя. — Нет, — ответила Сакура. — Может, я бандит или маньяк. — Хорошо, тогда боюсь, — Сакура понимала, что разговор странный. Пожалуй, самый странный за всю её жизнь. Но от этого человека веяло такой непринуждённостью, маскирующей явную наглость, что Сакура против воли поддалась его обаянию. Давно она не встречала открытых, не пахнущих лицемерием людей. — Вы злитесь, госпожа доктор? — спросил он, а потом посмотрел на бейдж, прикреплённый у Сакуры на груди. — Вы на что-то злитесь, Куран-сенсей? Злилась ли она? Вопрос максимально странный. Но если хорошо подумать, то она во время обхода просто сгорала от тихой ярости. Необходимость трезво мыслить из-за рабочего процесса помогала старательно гнать скверные мысли о том, что надо было раньше обратить внимание на сильные головные боли и тошноту, а не откладывать обследование на потом. — Да, я злюсь, господин… — она кивнула мужчине. — Годжо, Сатору Годжо, — представился он. — Годжо-сан. Вы умеете читать мысли? — Немного. — Вот теперь мне и впрямь страшно. Годжо снова рассмеялся. — Вы забавная. — Интересный комплимент. — Скорее наблюдение. — Вы со мной флиртуете? — Да. — Не стоит. — Почему? — Я патологически скучна и предсказуема. Вы со мной даже не разомнётесь. — Отнюдь. Вы первая женщина, которая на попытки строить им глазки смущённо не отводит свои, — сказал Годжо. — А вот это уже так себе лесть, — Сакура потушила сигарету о бетонный выступ. — Поймали с поличным, — Годжо поднял руки, как бы сдаваясь. По его щеке вниз от виска потекла струйка крови. Сакура нахмурилась и, не спрашивая разрешения, протянула руку, подняв светлую чёлку. — Почему вы не обратились за помощью? — спросила Сакура, наблюдая рассечёный лоб. Полоска раны не глубокая, узкая, но кровоточила. У самой кромки волос. — Бутылку, которой порезали вашего друга, о вас разбили? - спросила Сакура, сложив два и два. — Как вы догадались? — спросил Годжо. — Тоже мысли читаете? — Нет, долгая работа в отделении скорой, — ответила Сакура. — Вот теперь вы злитесь по-настоящему, — сказал Годжо. — Профессиональная привычка? — Да, выработанная абсолютной безответственностью некоторых пациентов к своему здоровью, — нахмурилась Сакура, убирая руку с мужского лба. — До свадьбы заживет, — Годжо мотнул головой, поправляя чёлку. — Такими темпами вы до неё не доживёте, — сказала Сакура. — У меня голова крепкая, — улыбнулся ей Годжо. — Потому что пустая? — не удержалась от шпильки Сакура. — В точку, — прищурил один глаз Сатору. — Вы прямо как Нанами говорите. — Ваш друг? — Мой друг. Хотя он так не считает. — Пойдёмте внутрь, в процедурную, — вздохнула Сакура. — Зачем? — удивился Сатору. — Я не имею права оставить вас в таком состоянии.***
Огромный зверь, который не дался океану. Он умирал медленно, выброшенный на берег из родной стихии. Жизнь поступает с ним жестко, неоднозначно и сложно. Несправедливо даже. Кит на суше, как инородное тело, загнанное под кожу. Ему не место в неестественной для себя среде. Все равно, что человеку попасть в космос без скафандра. Протяжные, леденящие душу стоны умирающего животного заставляют весь внутренний мир замереть, а потом перевернуться с головы на ноги, поменять местами небо и землю. Внутри что-то непременно оборвётся. Сколько мощи было в этой многотонной туше, сколько силы и величия? И толку-то. Плоть всё равно сгниёт. Кит — это человек, океан — это жизнь. — Выключи, пожалуйста, — попросила Сакура коллегу, когда по телевизору передавали репортаж об очередном несчастном случае с выброшенным на берег китом. Будучи на севере, Сакуре во время выездной практики не посчастливилось быть свидетельницей подобной картины. И приятного в ней было мало. Коллега выполнил просьбу и вышел, а Сакура вернулась к своему новому пациенту. Она уже промыла рану на лбу и губе. Обработала, как следует. Достала из волос ещё один кусочек стекла и кинула в металлическую тару. И покачала головой. — Что, удивляет, как мне не проломили череп? — насмешливо спросил Сатору, сидя на кушетке. — Нет, как он, кто бы это ни был, вообще до вас дотянулся, — ответила Сакура. Годжо рассмеялся. — На табуреточку встал. — Не сомневаюсь. — Я серьёзно. — Да уж, весёлая у вас была попойка. Или разборки, — протянула Сакура, заклеивая рану лейкопластырем. — Всего понемногу, сенсей, — сказал Годжо. — Давайте всё-таки назначим вам МРТ. Я хочу убедиться, что никаких травм и повреждений нет, — Сакура достала из нагрудного кармана фонарик и направила луч света на Годжо, проверяя реакцию зрачков. Всё оказалось нормально. — Я в полном порядке, тётя-доктор. Чувствую себя даже лучше, чем до фонтана из шампанского и бутылочного стекла, — поспешил заверить её Годжо. — Вы с врачом спорить будете? — Я спорю со всеми. — Ладно, камикадзе, если вас на скорой привезут сюда через пять минут после выхода за порог, меня не вините, — сказала Сакура. — Не буду, — улыбнулся Сатору. Сакура закатила глаза и хотела что-то сказать про абсолютную безответственность, но тут в кабинет вошла медсестра. — Сенсей, Юкимура-сан просил передать результаты вашего МРТ… ой, у вас пациент, — молоденькая медсестра тут же засмущалась при виде Годжо. Но Сакура даже при всём желании не могла её винить за такую реакцию. — Спасибо большое, — кивнула она девушке. Медсестра поклонилась, кинув последний взгляд на улыбающегося Годжо, и вышла за дверь. — Вас тоже били бутылкой по голове? — спросил Сатору. — Нет, — усмехнулась Сакура. — Так, рядовое обследование. — Вы на крыше про три месяца говорили. Рядовое обследование показало нерядовые результаты? Сакура уже успела заметить, что чужие личные границы её новый знакомый игнорирует намеренно. Он про них знает, но необходимости соблюдать не видит. И не то чтобы это выглядит совсем уж по-хамски или бестактно, скорее естественно для конкретного человека, пусть и временами дискомфортно для других. Но почему-то не для неё. — Да, — ответила Сакура, откладывая папку в сторону. — Всё настолько паршиво? — приподнял бровь Годжо. — Вы часто по голове за свою бестактность получаете? — Получаю редко, но попытки случаются часто. Не стоит сердиться, просто по глазам стало ясно, — Сатору посмотрел на неё прямым взглядом. — Да неужели? — Я весьма наблюдательный. — И болтливый. — Вам это нравится. — На удивление, да. Не раздражает. — Так что у вас? — спросил Сатору. — Не уверена, что… — Говорите, не стесняйтесь. Мне можно. — Я знаю вас полчаса, — покачала головой Сакура, поражаясь подобной лёгкости и очаровательной наглости, с которой общался Годжо. — Где полчаса — там и полгода. Где полгода — там и год, — сказал он. — Боюсь, у меня не будет столько времени, — протянула Сакура. И почувствовала разливающееся внутри спокойствие, почти хладнокровное, безразличное, естественное, необходимое. Ей и впрямь всё равно? — У меня в мозгу, ну, точнее на нём, кое-что образовалось. Вот и всё. Из-за черепно-мозговой травмы по молодости. Поэтому будьте послушным мальчиком и сходите на МРТ сейчас. Я договорюсь с персоналом. Годжо явно не ожидал такого ответа. Он заметно потускнел. Наклонил голову вбок, как любопытный кот, припадая на брюхо перед прыжком. Но не прыгнул, а спросил вполне серьёзно: — Вам не страшно? — Умереть? — Жить с этим осознанием? — Пока нет, — ответила Сакура. — Я знаю про это только часа три, может, три с половиной. Но под конец дня, думаю, сорвусь. Что-то во взгляде Годжо изменилось. Появилась какая-то настоящая, не отработанная дежурная заинтересованность. — Давайте сходим куда-нибудь на днях, — неожиданно предложил он. — Не хмурьтесь так. Суровые леди не милые. — Зачем вам это? — Просто хочу с вами выпить. — Пополнить список разбитых женских сердец? — Это как пойдёт, — улыбнулся Сатору. — Или вы просто жалостливый? — Нет. Как раз наоборот. — На откровенность отвечу откровенностью: вы не в моём вкусе, Годжо-сан, — сказала Сакура. — А вы в моём. Видите, у нас обоих он весьма своеобразный, — заметил Сатору. Сакура не выдержала и рассмеялась. — Вы и правда нечто, — сказала она. — Взамен я обещаю быть хорошим пациентом и пройти это ваше… — МРТ. — Да. Я даже друга заставлю, — заверил Годжо. — А его тоже били по голове? — Да. — Как вы вообще умудрились? — любопытство Сакуры всё-таки взяло верх над её тактичностью. — Неким господам показалось, что мы рожей не вышли. Точнее наоборот, вышли. — Оу, как всё запущенно, — протянула Сакура. — Так вы сходите со мной выпить, если я пройду все необходимые процедуры? Давайте, соглашайтесь. Поверьте, вы ничего не потеряете. — Сначала обследуетесь. — Идёт. Он слово сдержал. И Сакуре пришлось дать свой номер телефона. Годжо ведь прав. Она ничего не теряет. Особенно в эти отведенные три, в лучшем случае даже четыре, месяца её жизни. Сакура тоже сдержала обещание, данное себе в тот день, и прорыдала на кафельном полу ванны всю ночь. На тёмном, антрацитовым кафеле бледная, чёрно-белая косатка.