***
Свинцовые тучи нависли над морем. В это время года оно обычно не отличалось добрым нравом — бушевало, капризничало, хмурилось. Позволяло ветрам беспорядочно гонять волны, успокаиваясь совсем ненадолго. Под ногами хрустела галька. Сатору пнул один камушек носком ботинка. Не озаботился поплотнее запахнуть пальто. Ветер растрепал светлые волосы и разорвал дымок от сигареты в клочья. Годжо посмотрел на море, сделав затяжку. Оно волновалось. В такую погоду он бы не повёл Сакуру гулять. Хотя, последние месяцы её жизни они регулярно выбирались на этот пляж. Годжо никогда не думал, что будет носить одну-единственную женщину на руках столько времени. Те два года, что они были женаты, впитали в себя всё то хрупкое счастье, истинную заботу и настоящий обман, что положены обречённым парам. Сакура согласилась на лечение, но оказалась права — эффект от него был недолгим. Два года брака, под конец которого Годжо сожалел, что настоял на своём. Не потому, что ему было тяжело, а потому, что смотреть, как медленно истончается Сакура, стало невыносимо. Годжо не позволял себе слабину, потому что знал — ей хуже. Больнее и горше. Сакура оставалась Сакурой до последнего. Это спасало и её, и его в равной степени. — Когда меня не станет, — говорила Сакура, сидя на старом корявом стволе древа, что вынесло море. — Как будешь готов, развей мой прах по ветру. Не смей хранить урну. Иначе буду преследовать злым духом и портить жизнь. И ещё, опять же, как найдёшь в себе силы, выброси обручальные кольца в море. Не живи призраками прошлого, не живи ни мной, ни Гето, ни твоей семейкой. А только своей собственной жизнью. Ветер трепал её короткие волосы. А глаза блестели, но ни одна слеза не покатилась в тот раз по щеке. Только губ коснулась лёгкая улыбка печали. У Годжо есть её снимок. Он подозревал, что в последние месяцы жизни его заботливые руки стали для Сакуры тюрьмой. Но она не показывала недовольства. Любила и позволяла любить. С трудом, но и спасти частичку себя тоже позволила. Да, два года хрупкого счастья, истинной заботы и настоящего обмана, что положены обречённым парам, стали как самыми прекрасными, так и самыми ужасными в его жизни. А вот год, который Годжо провёл вдовцом, совсем не ощущался. Его будто и не было. Пришлось почти поверить в призраков, потому что Сатору сам им стал. Ходил, почти прозрачный, истончившийся, ожидая, что руки обнимут сзади или в его ладонь ляжет её. Глупо, конечно. Сатору иногда любил тешить ими себя, а не только вытворять самостоятельно. Прогуливаясь вдоль берега, Годжо почти не думал. Ветер, полный морской соли, косыми потоками бил в лицо, запускал холодные пальцы в светлую чёлку. Пусто было. До недавних пор. Ноги привели Годжо к той самой коряге, почерневшей от времени и солёной воды. Выброшенной на берег во время какого-то из сильных штормов. — Что б тебя, — невольно вырвалось из глотки. Оно уже было занято — на стволе удобно сидел человек в бесформенной толстовке и таких же бесформенных джинсах, что узнать его было сложно. Особенно с капюшоном на голове. Сильный порыв ветра сорвал его с незнакомца как раз в тот момент, когда Годжо собирался развернуться и уйти. Серебряные волосы растрепались нитями паутинок. Мина убрала их тут же и снова натянула капюшон на голову. Годжо она заметила не сразу, а когда увидела, слишком быстро поняла, что никуда не сбежит. Да и бежать, судя по всему, она никуда не собиралась — джинсы на коленях разорваны, а в дырах красовалась содранная кожа. Алели свежие ранки, чуть затянутые коркой свернувшейся крови. — Ходила и думала одновременно, Мина-чан? — спросил Годжо. — Представьте себе, — мрачно отозвалась Мина. — Или убегала от кого-то? — Годжо наклонил голову вбок. Мина раздражённо повела плечом. Годжо попал в точку. Слухи ходили, что у девочки всё плохо с отцом. Который на самом деле приходился ей дядей. А его старший брат… Вот так семейная драма! Девчонке хорошо доставалось от «папаши». И если бы не дедушка, всё давно закончилось бы плачевно. Годжо наслушался всякого, сидя в учительской. Да и городок у них небольшой. Провинция. Как им с Сакурой удавалось вести тихую жизнь и не быть объектами сплетен долгое время — одним богам известно. Если бы Годжо в них ещё верил, конечно. — Нет, сенсей, — ответила Мина. Она на него не смотрела и явно специально. Сначала Годжо решил, что девчонке всё-таки неловко из-за разговора в классе, который он имел неудовольствие слышать. А потом понял — нет. Начал накрапывать дождь. Годжо посмотрел на пасмурное небо. — Идём. Погодка явно не в духе сегодня, — сказал Годжо. — Вы идите, я посижу, — отозвалась Мина. — Будет сильный ливень. И море не в порядке. Давай по домам, — Годжо внимательнее посмотрел на Мину. — Ты ж не топиться собралась? — Не дождутся, — фыркнула девчонка. — Ты идти не можешь? — догадался Годжо. Мина не ответила. Тогда он присел на корточки и заглянул девушке в лицо. Чёрт бы побрал её папашу! Мина поняла, что прикрывать успевшую налиться алым скулу с глубокими линиями царапин уже поздно. Она лишь избегала смотреть Годжо в глаза. — Я упала, когда убегала из дома. Меня никто не трогал, — сказала Мина и, похоже, не врала. — Просто дедушки нет, вот отец и… неважно… — Мина-чан, я ведь ещё ничего не сказал, — заметил Годжо. — А вам и не надо ничего говорить. У вас на лице всё написано, — усмехнулась Мина. — «Бедная девочка, жертва отца-тирана, который ей вовсе не отец». Думаете, я не знаю, что про нашу семейку учителя говорят? Да и не только учителя… — Ненавидишь это всё? — спросил Годжо. — Я не сумасшедшая, чтобы любить или терпеть подобное, — ответила Мина. — Что-то не видно, — Годжо ещё раз пригляделся к разодранным коленкам. — Давай я отвезу… так, стоп, машина в ремонте… давай я отнесу тебя в больницу. Он уже собирался повернуться, чтобы подставить спину Мине, но та лихорадочно схватила его за руку чуть повыше локтя, впервые проявляя настоящие эмоции. — Пожалуйста, только не в больницу. — Ты и головой ударилась? — удивился Годжо. — Тебе нужно в больницу, раз ты даже идти не можешь. — Могу! — Не ври. — Не буду, но… Не хочу, чтобы все знали. — Для тебя что, имеет значение, что скажут или подумают другие? — приподнял бровь Годжо. — Имеет. Сколько раз говорить, что я — не вы. Городок у нас маленький, каждая собака в лицо знает. И помыть косточки любят, так что… Если бы даже меня не волновало, что скажут, то есть люди, которым слухи и сплетни о нашей семье могут навредить или быть неприятными. А девчонка ведь права — это Годжо всё равно, что подумают другие. Для него нет авторитетов. Он привык большую часть жизни, если не всю, не обращать внимания на то, что о нём скажут и какое впечатление он производит. Плевать, людям не угодишь никогда. Так зачем же жить, ориентируясь на их слова и мнения? Плюс, он был взрослым, опытным и, как ни крути, теперь уже одиноким человеком. А Мина — семнадцатилетняя девчонка, живущая в провинции, где репутация — это всё. Но она явно не за свою беспокоится. Семья Амацуки уважаемая в городке, происходящая из знатного рода, пусть и самой знатной крови там уже с напёрсток. Дед — владелец местного рыбного бизнеса. Годжо ли не знать, как в таких семьях устроен обиход? И какова там иерархия. — Пошли, — Годжо всё-таки повернулся к Мине спиной. — Я же сказала… — начала Мина. — Ко мне, — перебил её Годжо. — Не могу я бросить свою ученицу в таком состоянии. Что я за учитель такой? Переждёшь дождь. А Годжо-сенсей залечит твои душевные раны. — В прошлый раз это чуть не обернулось катастрофой, — напомнила Мина. — Не обернулось же, — хмыкнул Годжо. — Ну? Мина какое-то время колебалась. Но дождь набирал обороты. А упрямиться в такой ситуации было глупо. Очень глупо. Вот она и облокотилась на широкую спину сенсея. Потом обхватила его шею руками. — Как обезьянка, — заметил Годжо, выпрямляясь. Мина охнула, хватаясь покрепче. — Что такое? — спросил Годжо, прекрасно зная, что вызвало и удивление, и восхищение девушки. — Вы высокий. Часто головой обо что-нибудь бьётесь? — спросила Мина. — Часто, — хохотнул Годжо. — Удивлена, что мозги на месте? — А они на месте? — приподняла бровь Мина. Годжо встряхнул её, якобы с целью перехватить поудобнее, но на самом деле из вредности. Мина только тихо охнула. Дождь становился сильнее.***
Ему катастрофически везло на искалеченные души. Может, шаманка когда-то прокляла. Лицом он ей, что ли, не понравился? Годжо определённо не знал. Но в который раз судьба подкинула ему котёнка, пока ещё не кошку. Белого, а не чёрного. А белые кошки приносят удачу. Так говорят. Мина была здесь не впервые, но как и всегда, старалась не нарушить покой и атмосферу, царившие в доме. Тут всё было пропитано духом Сакуры, её запахом, будто бы она призраком всё ещё обитала среди стен и зеркал. Мина даже чашку из-под чая ставила ровно на то же место, где та стояла раньше. И плевать, что её уже миллион раз переставил сам Годжо. Это умиляло и раздражало одновременно. Но Годжо предпочитал первое второму. Откуда Мине было знать, что Сакура прибила бы его, делай Сатору так же. «Живи своей жизнью, а не моей» говорила она. И до сих пор продолжает говорить в его голове. Мина сидела на диване, когда Годжо принёс аптечку. Которая больше походила на склад при какой-нибудь больнице. — Вы зря суетитесь из-за такой ерунды, — сказала Мина. — Зря. Но это уже привычка, — сказала Сатору. — Подними штанину. И другую тоже. Получится? Мина послушно закатала штанины, благо, их безразмерность позволила без проблем оголить тонкие ноги. Не снимать же джинсы при Годжо-сенсее. Хотя, не так давно эта грань едва не была пересечена. Сатору промыл ранки, убрал из них грязь. На возражение Мины, что она могла бы и сама всё сделать, только отмахнулся. Полоски лейкопластыря легли на кожу не слишком аккуратно. Годжо изучающим движением, совершенно обычным, почти по-врачебному спустился пальцами вниз по лодыжкам, внимательно считывая реакцию Мины. Где она хмурится от боли, а где терпит. — Нет у меня вывиха, — она нервно дёрнула ногой. Годжо понял — для него такое обычно. Для Мины — нет. Что почти льстит, но только почти. Он знал: Мина к нему неравнодушна. Самое любопытное, что девушка не скрывала чувств, но и не навязывалась, ни на что не претендовала, тем более на его внимание. Даже то, что Годжо подпустил её к себе, не стало поводом зайти за границу дозволенного. Причин было много: самые банальные, но от этого не менее весомые, естественно, заключались в разнице в возрасте, опыте и положении. — А щёку ты тоже во время падения ободрала? — спросил Годжо. — Да. — Дашь обработать? — Завтра снег пойдёт. — Почему? — Вы разрешение спрашиваете. — Сколько раз просил наедине не выкать, — сморщил нос Годжо. Мина отвернулась. Сложно было сказать, когда именно у них начались такие отношения. Какие «такие» понять тоже надо умудриться. Годжо упорно не хотел думать, что он таким образом просто заполняет пустоту внутри. У которой, казалось, после смерти жены не будет ни границ, ни лимита в перспективе. Мине тоже надо было избавиться от чего-то гнетущего, тяжёлого, царапающего и воющего внутри. Они не спали, нет. Даже с бесшабашностью Годжо это уже слишком. Голова на плечах, вопреки мнению очень многих, у него была. Мина намного младше. Она его ученица. А он… Может, и похотливое животное временами, но не настолько. Сакура по этому поводу молчала. Точнее, упорно молчал внутренний голос Годжо, которым обычно Сакура говорила. И это тревожный звоночек. — Мне сложно вам не выкать, — сказала Мина. За окном бушевала стихия и периодически мигал свет. Раздался раскат грома. Сверкнула молния. Мина вздрогнула и сжалась. Не любила она, когда небо злилось. — Такая взрослая, а молнии боишься, — усмехнулся Годжо. — А ещё кукол. Как так можно вообще? — Будто вы… ты… вы, сенсей, ничего не боитесь, — хмыкнула Мина. — Клоунов. — Когда смотритесь в зеркало? Годжо закатил глаза. — Не разбивай мне сердце, — сказал он. — Жестокая юная леди. — А там есть, что разбивать? — спросила Мина, а потом поджала губы. — Извините. — На самом деле, есть что. И не извиняйся. Дурная привычка, знаешь ли, за всё и у всех просить прощения, — сказал Годжо. — Давай лучше добрый сенсей обработает твою щёку, а то будет обидно, если шрам останется. Он взял Мину за подбородок. Повернул расцарапанной щекой к себе. — Ты не упала, так ведь? — Неважно. — Хочешь, я разберусь с твоим отцом? Мина повернулась к Годжо. Её глаза широко распахнулись от изумления. На лице застыло трогательное в своей растерянности выражение. И это немного сломало Сатору жизнь. Совсем чуть-чуть. Потому, что у него вдруг появилось дикое желание поцеловать девчонку. Прикоснуться к ней, как тогда, когда она сама потянулась, ища утешение в человеке, проявившем к ней заботу. Преодоление боли через физическую близость, через секс — это неправильно, потому что человек не всегда вменяем в столь уязвимый для себя момент. Он подвержен эмоциям, хаотичным порывам и не принадлежит сам себе. Порыв Мины напомнил Годжо его самого, когда, будучи молодым, диким и сломленным, он совсем не разбирался, с кем спит. Лишь бы забыться. Не надо было этой девочке начинать с того же — топить боль и компенсировать одиночество близостью чужого тела. Тогда Годжо отстранил её, успокоил словами, включил взрослого. Мина отчасти признавала авторитеты и она разумна. Два фактора, которые сыграли Сатору на руку. Да, тогда он отстранил её за плечи. А сейчас… Смешно даже. Если его намерения и подлежали нравственной оценке, то Годжо не уверен, что сдал бы на «отлично». Внутри лишь сгусток эмоций: тяжёлый, тёплый, плотный, яркий, обволакивающий сердце и мозг. Сползались тени из дальних углов паучьими лапами. Их распугивали вспышки молнии. Где-то гудели провода. — Тебе хочется сказать «да», но ты боишься? — спросил Годжо. — Дедушка меня защищает, — сказала Мина тихо. — Знаешь, я заочно знаком со стариком, который за внучку был готов порвать её же родителей. Который оберегал и защищал свою плоть и кровь. Твой дед… — Прошу, не надо, — Мина мотнула головой, высвобождая подбородок из пальцев Годжо. Он держал не сильно. — Тебя некому защитить, — сказал Сатору. — А вас? Вас есть кому? — вдруг спросила Мина. — Есть, — ответил Годжо. — И кому же? — недоверчиво хмыкнула Мина. — Ты сегодня так рьяно отстаивала мои личные границы перед одноклассницами, что я почувствовал себя в безопасности, — с наигранной серьёзностью пояснил Годжо. — Не смейтесь надо мной, пожалуйста, — сморщила нос Мина. — Я выгляжу, как влюблённая дурочка. — Мы все иногда бываем влюблёнными дураками, — сказал Годжо. А потом посмотрел на Мину. Их взгляды на мгновение пересеклись. Годжо думал, что после Сакуры никто не вернёт ему желание жить. Это вообще нездоровая штука, когда кто-то, а не ты сам, заставляет именно жить, а не влачить жалкое, близкое либо к скоту, либо к амёбе существование. Но Годжо к такому привык. Его надломленность глубже и сильнее. Только у Сакуры она была, пожалуй, хуже и серьёзнее. Хотя, куда уж. Она ушла, как и подобает молодой благовоспитанной госпоже, тихо, без шума. Будто затворила за собой дверь, чтобы никого не будить. Годжо не мог сказать, что Сакура его бросила, потому что это было бы нечестно по отношению к ней. Но ребёнок внутри упорно вопил от обиды. Взрослому же оставалось только смириться. Но что это даст? Сакура говорила: жить своей жизнью, это не значит забыть кого-то. Она готовила его к своей смерти. До того, как сказала «да» на вопрос «согласны ли вы быть женой Годжо Сатору». Так и после. — Когда нам вас представили впервые, все восхитились вашей красотой. А я почему-то подумала: «этот человек одинок». Вы словно в коконе из пустоты. Как бы ни кичились, всё равно видно. Не думайте, я не делаю вид, что хорошо вас понимаю. Просто… — Мина смотрела на него спокойно, хотя щёки покрыл лёгкий румянец. — Я не отношусь к вам так, как относятся другие девочки. Точнее, я лю… испытываю к вам несколько иные чувства. Это не делает их особенными, это делает их… — Другими, — закончил за неё Годжо. — Ты мне сейчас в любви призналась? — Выходит, что так… — Мне уже за тридцать. Тебе только семнадцать. Я, конечно, люблю драмы про обреченные отношения… — Я ни на что не претендую, — сказала Мина. Годжо протянул к ней руку. Коснулся щеки. Мина прижалась всего на долю секунды. А потом положила на тыльную сторону широкой ладони свою, отстранила. Осторожно взяла пальцами. Провела по обручальному кольцу. — Вы её любите? — она скорее утверждала, чем спрашивала. Но Годжо всё равно решил ответить. — Люблю. Мина кивнула. — Это правильно. Значит, пусть всё так и остаётся. Свет погас. Сверкнула молния. Мина поцеловала сенсея в лоб. Как контрольный в голову без права на отсрочку.