Когда киты выброшены на берег

Ей точно хотелось накричать. На него, на отца. Возможно опять начать курить от всей абсурдности ситуации. Но вместо этого Сакура осторожно приложила пакет со льдом к скуле Годжо. Синяку всё равно быть, несмотря на все её старания. Отец из дома пулей вылетел, поэтому приходилось только гадать, остановил ли он кровотечение из разбитого носа. Дочь не за него заступилась, а поперёк встала, спиной к Сатору — лицом к отцу, явно давая понять, кого от кого защищала. И на кого в случае чего бросится, игнорируя слабость и бледность. У Сатору всегда с извинениями плохо было. Но не в случае с Сакурой. — Я не сделал ничего плохого, но всё равно… извини. — За что? За то, что рассказал моему отцу о болезни? Или что ударил его? — За всё. Сакура смерила его недоверчивым взглядом, а потом вздохнула. Так тяжело, что Годжо самому захотелось вздохнуть в ответ. — Знатно он тебя приложил. — Совсем нет. Или ты про извинения? — Именно. Сакура в последнее время выглядела лучше. Сказался визит друга Окиты и нахождение рядом с Годжо. Они вдвоём уговорили Сакуру на лечение. Пусть она и утверждала, что это как попытки поддерживать затухающий костёр, да ещё и под дождём, но всё равно уступила. Небывалое событие. Сакура умела находить компромиссы, но во многих вещах была слишком упряма даже в ущерб себе. Годжо успел это выучить и даже научился предсказывать, в каких ситуациях Сакура упрётся рогами и ни за что не пойдёт на уступку. Здесь они с Сатору слишком похожи. Но приезд отца по рабочим делам в портовый городок вернул ей бледность. И желание начать курить. Сакура при нём вела себя отстранёно-вежливо, надевала непроницаемую маску спокойствия. Которая трескалась при Годжо, стоило тому заглянуть в глаза. Сакура и от этого бесилась. Ей явно не нравилось, как на неё влияют. Но ничего поделать не могла — она действительно любила Сатору. И сил оттолкнуть его или на попытки показаться спокойнее, чем есть на самом деле, у Сакуры не было. Как выяснилось, говорить о болезни отцу она не собиралась. У них отвратительные отношения — успел заметить Годжо. То, как Хидеки вёл себя с родной дочерью, с Сакурой, с этой сильной, но переломанной, прекрасной, но нуждающейся в поддержке сейчас женщиной, было невыносимо. Годжо сам не мог похвастаться прекрасными отношениями со своим папашей. О, нет, там всё рухнуло, сломалось так, что восстановлению не подлежит, только сносу каких-то жалких руин не самого прочного здания. Но тут всё было иначе. Тут когда-то было иначе. Задолго до момента, пока Хидеки не попытался прикончить собственного ребёнка. Это было невыносимо. Сакура ещё с ним разговаривала вежливо, пусть и холодно. В дом пустила. А он относился к ней, как к чужому человеку. Сухо называл «дочь» и с неодобрением косился на Сатору. Годжо так и подмывало спросить «приглянулся, раз так пялитесь?». Но даже его сучьи повадки не пересилили желание не доставлять Сакуре лишних проблем. Она слишком хрупкая сейчас. Держалась на кофе, присутствии Годжо и осознании, что отец скоро уедет. Да и сам Хидеки к конфликтам не располагал. Не потому, что божий одуванчик или старик с повёрнутыми набекрень мозгами. Таких Годжо много повидал. В таких он эксперт. Но Хидеки другой. И вовсе не потому, что у него нет седины на висках. Волосы чёрные, как смоль. Он очень красивый мужчина, но какая-то дикость, граничащая со сдерживаемым и хорошо осознаваемым безумием отталкивала, заставляла здравый смысл говорить чётко и ясно, чтобы даже идиот понял: с таким человеком лучше не связываться. Они с Годжо одного роста, но Хидеки крупнее. А ещё кровожаднее и опытнее. Матёрый волчара. Сатору невольно вспоминал про Тоджи. Но тот хотя бы губы в усмешке кривил иногда и улыбаться умел, пусть и жутковато. А этот… И как у него могла родиться такая дочь, как Сакура? Иногда есть вопросы, на которые ответов не найти даже при всём желании. — Он тебя прибить мог, — сказала Сакура. — Замучился бы. Я живучий. — Годжо. Она потёрла пальцами переносицу, пытаясь прогнать усталость и раздражение. На кухонном столе разложено содержимое аптечки. Сакура собиралась приготовить ужин, когда услышала, как её старик и Сатору перешли на повышенные тона. — Послушай, он не заслужил, чтобы ты его терпела в собственном доме. — Он бы побыл здесь несколько дней и уехал, ничего страшного. Годжо поджал губы. Конечно, ничего страшного. Бледные скулы, потухший взгляд, ночные кошмары. Сакура не вскрикивала, просыпаясь в поту. А ворочалась, шепча неразборчиво и невнятно. Годжо изредка мог различить «прекрати» и «я не виновата». Он ненавидел отца Сакуры и не скрывал этого. Терпел только ради неё. Но надолго не хватило. — Ничего страшного, да? — усмехнулся Сатору. — Почему он не выбрал гостиницу? Денег на неё пожалел? Или помучить хочет, зная, как его присутствие тебя выматывает? — Чего ты хочешь добиться, говоря мне очевидные вещи? — Сакура посмотрела на Сатору, как на подростка, который поучает взрослого уму-разуму. — Понимания, когда ты стала такой мазохисткой. — Я в порядке. — Тебе стало хуже из-за его присутствия. — Я в порядке. Годжо отбросил пакет со льдом в сторону. Пошёл к холодильнику, чтобы достать контейнеры с остатками вчерашнего ужина. Готовил он. Отец Сакуры к его вареву не притронулся. И слава Богам, в которых Годжо не верил. Потому, что тогда у него не было возможности вывести Сакуру на чистую воду. Еда пересолена. Да только Сакура об этом не знает. — Попробуй и опиши вкус, — Сатору поставил на стол контейнер, открыл крышку. Сакура посмотрела на рис и мясо с овощами, будто в них мог быть мышьяк или какой-нибудь нейролептик. Потом подняла взгляд на Годжо. У того скула горела, будто из-под кожи пытались достать мышцы и оголить кости. Но глаза сверкали ещё ярче. — Я не хочу. — Пару кусочков. Ты ведь мне вчера не сказала, вкусно или нет. — Сатору… — она произнесла его имя то ли умоляя, то ли предостерегая. — Ты опять не чувствуешь вкуса, верно? Твои вкусовые рецепторы снова отказали, да? Как тогда, когда Окита-кун приезжал? — сказал Сатору. При глиоблостоме такое не редкость. Подобное уже случилось около месяца назад, когда Окита в свой долгожданный отпуск прилетел к ним, проведать Сакуру и познакомиться с Сатору. Ему было интересно посмотреть на человека, который не просто покорил сердце Куран, но ещё и латает на нём глубокие трещины добровольно. Спелись они тут же. И это Сакуру радовало. Вечера проходили тихо, за просмотром кино или прогулками по набережной, за разговорами о прошлом. Так Годжо узнал, что Сакура в юности занималась волейболом и вообще хотела поступать в полицейскую академию, а не в медицинский. Как и Окита. Но оба пошли по совершенно разным дорожкам. Сатору вообще много чего открылось о детстве и юности Сакуры. Как от забавных моментов, за рассказ о которых она давала Оките дружеский подзатыльник, до чего-то неприятного и сакрального, сказанного наедине, с глазу на глаз во время небольшого перекура. И в отсутствие Сакуры. — Ты не знаешь, что с Сакурой, нэ? — спросил Окита как-то раз, наблюдая, как дым от сигареты Годжо разрывает ветер. — В смысле? — Я вчера слишком много соевого соуса в овощи добавил… — И что? Я давно понял, что повар из тебя не получится. — Смотри уж, друг мой, я тебя за такие комплименты травануть могу, нэ, — приподнял тонкую бровь Окита. Он был похож на лиса. Рыжего, древнего и очень кровожадного. — Боюсь, Сакура не обрадуется, — усмехнулся Годжо. — Тогда ты спасён, — хмыкнул Окита. Ну, точно лис. — Так что там про соевый соус? — спросил Годжо. — Она съела всё. Абсолютно всё и даже не поморщилась. По молодости я бы решил, что она меня так разыгрывает, поэтому терпит ужасную готовку. А сейчас… Сейчас нет. Она сказала «спасибо». — Ну и что? — Годжо, это было невозможно есть, — Окита посмотрел на него, как на идиота. — В чём дело, нэ? Вы меня совсем за идиота держите? Думаете, я не вижу таблетницы с кучей всякой дряни? Или не заметил, как она похудела? Что случилось? Чем она больна? Годжо посмотрел на антрацитовый океан, серебрившийся драконьей чешуёй. — Она сама скажет. — Я так и думал, — горько и как-то зло усмехнулся Окита, будто и ожидал подобного. — Скажи ты. — Нет. — Да брось! Она мне не скажет, если её к стенке не прижмёшь. Я не хочу в один прекрасный день позвонить ей и не дозвониться… Что это? — Рак, — Годжо сказал это просто, хотя горло мгновенно сдавило. Он хотел посмотреть на Окиту, мол, хотел, так получи. Но не мог, просто физически не мог ни позлорадствовать, ни получить облегчение от вида шокированного друга Сакуры. Соджи ему действительно нравился. Но порой подбешивал. Наверное тем, что мог понять Сакуру без слов, только взглянув, хотя их безбожно чернушные перепалки и подначки больше подподали под взаимодействие заклятых, а не лучших друзей. Но сколько уважения было в их взаимодействии, сколько понимания и заботы. — Я догадывался… — просто сказал Окита. — Она не лечится? — Не хочет. — От тебя вообще тогда есть толк, раз не можешь уговорить её на лечение? — А от тебя? — Я только узнал. — Но ты же догадывался, — хмыкнул Годжо. — Надо было раньше приехать, — сказал Окита. — Грёбанное дерьмо… — Лучше и не скажешь, — выдохнул Годжо и услышал, как зашуршала под подошвой Окитеных ботинок галька. — Ты куда? — Убивать эту дуру, конечно, — заявил Окита. — Там и без тебя справятся. — Ты так спокоен? — Нихуя я не спокоен, знаешь ли. Я пытался, знаешь сколько раз? И сейчас пытаюсь… И не перестану пытаться. Думаю, если бы не болезнь, она бы вообще не согласилась со мной рядом быть. — Она перестала чувствовать вкус еды, Годжо. Это пиздец, — сказал Окита. — Ты будешь говорить что-то помимо очевидных вещей? — посмотрел на него Годжо. — Я не понимаю, кому нужна эта её жертва… — Ей самой. — Поясни? — приподнял бровь Годжо. — Ты не понял ещё, что Сакура занимается медленным пассивным самоубийством, нэ? — спросил Соджи и усмехнулся. Неприятно так. Зло и горько. Годжо выбросил окурок. И подошёл к Оките. — Пошли. — Куда? — Навряд ли получится по отдельности её уговорить. Вместе может получиться. На крайний случай, насильно потащим в больницу. Ты за ноги, я за руки, — сказал Годжо. — Почему до этого не потащил насильно, нэ? — в голосе Окиты звучал явный упрёк. — А ты б смог? Окита не ответил, потому что знал: Годжо прав. В тот день скандала не было. Сакура долго молчала в приступе немой ярости, злая на них обоих. Стояла у окна, сверля взглядом пейзаж на улице, пока Годжо и Окита сверлили взглядами её спину. А черный кот тёрся о ноги Сатору, которыми он чуть подёргивал в ожидании ответа Сакуры. Он так надеялся, что у них с Окитой получится. И у них действительно получилось. Как выяснилось позже, вкусовые рецепторы при поражении опухолью головного мозга могут отказывать на время, а могут и навсегда. С Сакурой случилось первое. Ощущать вкус она начала после приёма ещё одного лекарства и консультации со знакомым врачом. Дело сдвинулось с мёртвой точки. И вот, приезд её папаши рисковал свести всё на нет. Годжо смотрел на Сакуру. Она отвернулась и подошла к столу, за которым обычно готовила. — Всё не так плохо, — сказала тихо. — Не так плохо? Ты издеваешься надо мной? — Это ты издеваешься надо мной. Зачем сказал отцу? — Чтобы он знал, что происходит с его дочерью. Этот старик не заслужил ни грамма твоего прощения и снисходительности, — спокойно произнёс Годжо. — Его не надо беречь. — С чего ты взял, что я его берегу? — спросила Сакура. — Может, я бы хотела, чтобы моя смерть была для него, как снег на голову? Как пуля в лоб без предупредительного в воздух? Чтобы он позвонил однажды, а ему никто не ответил или ответили и сказали, что вашу дочь скоропостижно сожрал рак? Может, я хочу, чтобы он страдал в одиночестве от осознания того, что ничего уже не изменит? Сатору подошёл к Сакуре медленно со спины, положил руки на плечи. — Я испортил такой шикарный план мести. Давай придумаем новый. Сакура повернулась к нему. Заглянула прямо в глаза. Положила ладонь на скулу, которую завтра украсит знатный синяк. Пока он только наливался тяжестью и цветом. — Больно? — Нет, — прошептал Сатору. Он гладил ладонями её бока, внимательно разглядывал лицо, то и дело задерживаясь на губах. Когда Сакура их приоткрыла, тут же подался вперёд, прижимаясь нетерпеливым прорывом. Сакура целовала в ответ несдержанно, жадно, блуждая руками по широкой спине. Сатору зарылся пальцами в чёрные волосы на горячем затылке, ощущая, как по телу пробежала дрожь. Сжал в пальцах пряди, чуть потянув назад. Сакура запрокинула голову, позволяя покрыть поцелуями шею. Он припадал открытым ртом к коже, пока руками сжимал чужие бёдра. Схватил и усадил Сакуру на стол, вновь поцеловал в губы. Она в нетерпении попыталась расстегнуть его брюки, не заботясь ни о чём другом в этот момент. Позволила стащить штаны с себя одним ловким движением. А потом сама поцеловала Сатору. Скула жутко саднила, из-за чего ныла челюсть и, казалось, вот-вот онемеет вся правая часть лица. Но обращать внимание на боль именно сейчас Годжо не собирался. Не хотел, не мог. Он перестал её замечать, когда уверенно, но неспешно вошёл в Сакуру. Она запрокинула голову назад, крепко зажмурившись. Годжо поцеловал её в губы, а потом расцеловал щёки, будто бы прося прощения за несдержанный темп и ритмичные, совсем не плавные толчки. Сакура стонала, цеплялась за широкие плечи. Её ладони скользнули по шее, бритому затылку, зарылись пальцами в волосы. Сакура притянула Сатору ближе, заставляя снова прижаться к изгибу её шеи. Сатору был только рад, слизнув капли пота со светлой кожи. Сакура прижималась к нему несдержанно, хаотично. Будто бы хотела метаться отчаянно, как птичка в клетке, ища выход на волю, к небу. Да только пространство не позволяло и руки Годжо удерживали на месте. В какой-то момент Сакура схватила одну из них за запястье и небрежно положила себе на живот. Сатору понял жест без слов, прочертив линию пальцами ниже. Уверенными движениями принялся ласкать Сакуру между ног, чувствуя, как она сжимается вокруг него от нарастающего удовольствия. Такими темпами быстрее кончит он. Что и произошло. Но Сакуре хватило ещё нескольких толчков по инерции и умелых пальцев Сатору, чтобы опоздать всего на несколько секунд. Она прижалась к мужчине сильно, тихо, сдавленно вскрикнув. Сатору заглушил громкий стон в изгибе тонкой шеи, пока руки Сакуры бездумно гладили широкую спину. — Не шевелись, — сказал Годжо, тяжело дыша, и рассмеялся. — Что такое? — Сакура кое-как отлепила язык от нёба. — Тебе сейчас надо быть максимально осторожной. — Почему? — У тебя почти под самой задницей нож. Тебе чудом ничего не отполовинило, пока мы тут трахались. Не представляю, как бы в больнице это объясняли. — Ты думаешь, мы первые? — Не хочу ничего слышать про твою практику на скорой. Рассказа о фонарике в заднице мне хватило. Сакура рассмеялась, уткнувшись Сатору в плечо. — Горячо, — сказал он. — А вот металл ножа под моей задницей освежает. Сакура звучала спокойно, даже весело. Будто не было ничего каких-то полчаса назад. И она не готова была наброситься на собственного отца, сделай он что Сатору. — Сакура, — позвал он. — М? — Я знаю, как испортить сон твоему отцу. Устроим аудиоспектакль? — Даже для тебя это уже перебор. — Расслабься, ты будешь спокойно засыпать в наушниках, а я услаждать слух этого старого ублюд… твоего отца. — Ты хочешь, чтобы он всё-таки свалил в гостиницу? — Как догадалась? — улыбнулся Годжо. — Мне мешает выставить его за дверь только уважение к тебе. Сакура погладила его по виску. — Я не против, чтобы он свалил. Но этого не случится. Когда он вернётся, нужно быть готовой к серьёзному разговору. — В этом аду нас двое, если что. — Спасибо за дружеское напоминание. Сатору улыбнулся и вновь поцеловал Сакуру. Он зубами её у смерти выгрызет, если требуется. — У тебя фетиш на обречённых? — спросила Сакура. — А у тебя? Вопрос так и останется без ответа.