Мэри Сью, которая уже не вывозит

Манн неспешно шел по коридору, иногда потягивая из фляги сидр. День выдался тяжёлый: сегодня он снова проснулся. В зоне тридцать точка пять мало когда было спокойно, особенно с тех пор, как сюда пришла Олеся, и потому тишина казалась убийственно звонкой. Эверетт ещё не привык к жизни в России, однако он уже понимал: затишье тут бывает только перед бурей. Вдали раздался странный звук, напоминающий рокот мотора, и несвязный рок. Психотерапевт остановился, раздумывая над тем, стоит ли бежать, или пусть неведомая хрень его наконец убьет. Когда неизвестная угроза приняла очертания, он развернулся и побежал: цветастую цыганскую юбку Олеси было видно издалека. Девушка быстро нагнала своего товарища по несчастью, и Манн взглянул на ее лицо. Оно не особо меняло очертания изо дня в день, и на нем присутствовала одна эмоция — отчаянное охуевание. Не важно, пила Олеся кофе, заполняла отчёты, дралась с объектами — ее широко распахнутые глаза смотрели в никуда, а каждая мышца была напряжена, и она всем своим видом говорила: "Ахуеть. Я ебнусь такими темпами." Справедливости ради, Олеся всё-таки ебнулась. В принципе, сложно было бы этого избежать, когда ты большую часть времени находишься на грани нервного срыва, а остальную орёшь и рыдаешь, в панике спасаясь бегством от очередной стремной поебени. — И что делать? — на ходу спросил Манн, пытаясь угадать, что будет с характером Олеси сегодня. — Я не ебу! — истерически закричала девушка. — Я притащила на себе вирус-мюзикл, а они теперь поют! Эверетт вслушался, и голоса за его спиной действительно стали подходить на подобие хора. Оборачиваться было страшно, так что он просто глотнул алкоголь, пытаясь не представлять себе, что творилось позади. — Блять, давай, любой тупой план! — Олежа, я тупая, какой план?! — Любой! Ты Мэри Сью! У тебя что угодно сработает! — Я хочу орать песни Стрыкало! И гейский флаг! — Я не знаю, что это, но я, блять, все тебе устрою! *** Олеся откровенно рыдала, сдерживая дверь, в которую ломилась толпа учёных, распевавших "какой прекрасный день". Эверетт же спешно настраивал оборудование, пытаясь нагуглить тексты мужика со стремнейшей на его памяти фамилией. — Дима, я не хочу мюзикл! — Я тоже не хочу! Поэтому держись! — Дим, жизнь не готовила меня к такому дерьму! — Держи дверь! Я почти закончил! Олеся заплакала ещё сильнее, и Эверетт прекрасно ее понимал. Наконец подключив последний провод он схватился за микрофон и уставился в телефон, выбирая первую попавшуюся песню под караоке. — Забирайся на сцену! — услышав первые ноты, крикнул Манн, однако девушка закричала громче: дверь сломалась, и она, отчаянно моля о помощи, отскочила в сторону. — Ладно... План меняется! — крикнул Эверетт и запустил руку в карман халата. Нащупав лишь пару уже не пишущих ручек, он, не придумав ничего лучше, швырнул их в Олесю. — Ты писала фанфики по медицине! Придумывай что-то! Помещение заполнила яркая акапелла, в которой можно было разобрать слова "Солнце светит", "пиздец нахуй блять" и "Заюш, тебе жопа". Толпа обезумевших исследователей окружила девушку, которая продолжала рыдать, правда теперь уже сжимая в руках какое-никакое оружие. Манн сжал микрофон и, наконец услышав знакомые ноты, во весь голос заорал: — Ты была фанаткой группы "Токио Отель", той педовкой из подъезда, пила виноградный "День"... Эта песня оказалась на его телефоне случайно, — Олеся скинула ее туда вместе с сонатами Бетховена, — но сейчас она как нельзя лучше подходила к ситуации. Кривой голос психотерапевта, срывавшийся чуть ли не на каждой строке, его канадский акцент и полное отсутствие ритма в одно мгновение сбили заражённых с ног: половина из противников упала на колени, зажимая уши и громко каясь во всех грехах. Остальные, чуть более стойкие, обернулись на источник ужасного звука, злобно скалясь и готовясь напасть. — Простите! — воскликнула Олеся и дернулась вперёд, со всей дури впечатав кулак в переносицу одного мужчины. Тот отлетел на полметра, и девушка, в которой не хватило бы просто массы на такой удар, бросилась к следующему врагу. Слезы застилали ей глаза, но это не мешало Олесе ударить ручкой какую-то бухгалтершу в болевую точку на шее, расположение которой просто всплыло в ее голове. Хотя, учитывая, что она знала наизусть все формулы в физике, химии и биологии, была не особо удивительна ее осведомленность в подобных вещах. — Педовка! — войдя во вкус орал Эверетт, который для пущего эффекта представлял себя на сцене. — Носила черно-розовые шмотки... Он немного сомневался, слышно ли его за криками и плачем Олеси, однако продолжал надрываться, пытаясь попасть в ноты. Ну, не получилось, не фортануло с голосом, что, отказываться от мечты теперь? — ...то, что ты сошла с дистанции — это не твоя вина. Я наставлю на путь верный, мы берем с тобой вина... Наверное со стороны это выглядело как полный и беспросветный пиздец, но Манн уже ничего не замечал, потому что начался последний припев. —...педовка! В моем сердце ты навеки педовка! Сними эти уродские шмотки, и погнали со мной на концерт! Последние аккорды прогремели, и за ними раздался недовольный шум толпы всё ещё заражённых учёных, которых Олеся продолжала, извиняясь, избивать. Поняв, что вселенная против делать из него айдола, Эверетт вздохнул и заорал так громко, как мог: — Смена ролей! Ответа не последовало, а потому Манн сиганул со сцены, подскакивая к девушке и вырывая из ее рук оружие. — Смена ролей, Олесь! — Женя, ты дурак?! Я не умею петь! — Мне дать тебе пинок под жопу, чтобы ты в себя поверила?! Ты отшила Мартина Крафта, так что ты женщина-опасность, женщина-шик! Пиздуй на сцену, пока я тебе Меладзе не врубил! — Я больше не буду тебе песни показывать! — Я уже подсел на Люмен, вали давай! Психотерапевт взял девушку за плечи, развернул лицом от себя и подтолкнул к сцене, в то же время перехватывая ручки. — Только попробуй не зажечь! — Я тебя ненавижу! — навзрыд произнесла Олеся и, проскочив между поднимающимися с пола врагами, метнулась к ступеням. Манн перехватил ручку поудобнее и, пропустив первый удар, окончательно вошёл в раж, от души заряжая по морде очередному нападавшему. Голос у Олеси был. Да хер с ним, с голосом: по помещению разлилась японская песня с заводным мотивом, которую зареванная девушка исполняла без малейшей дрожи в голосе на чистейшем японском. Люди, поднимавшиеся после ударов, застыли на месте, будучи завороженными удивительной переливистой музыкой. — Я знал! — воскликнул Манн, поняв, что он выйграл этот бой своим гениальным решением творить хуйню. Женя продолжала рыдать, крича что-то на японском, и толпа подхватила ее на припеве, так что весь зал окунулся в аккустический восторженный хор. — Кими но сука, ваташи о сакэ де мерон... — надрывалась Олеся на последних строчках. — Энтванагитовобонодокидокитокей! — не зная слов, русские исследователи орали просто что-то похожее на японский. Вскинув руку на последних аккордах песни, девушка встретила оглушительный шквал аплодисментов и, наконец перестав сдерживаться, громко зарыдала, отчаянно крича: "Я тебя ненавижу, Макс!"