***
Лиза сидит за кухонным столом, уткнувшись в ладони. Светлые волосы лежат на плечах, скрывая лицо, но он знает, что она снова плакала. Это уже не первый их разговор на эту тему. Но, кажется, в этот раз последний. Надо бы подойти, обнять жену, успокоить, сказать, что все у них в порядке, у него все в порядке. Но нет, ни черта у них не в порядке. Длится это все уже порядком, не то чтобы очень давно, но оба чертовски устали. Она от осознания того, что ее муж, который клялся в любви, обещал и в горе и в радости, полюбил другого человека. Нет, он никогда не говорил ей об этом напрямую, да и не скажет никогда. Но она же не глупая, все прекрасно видит и чувствует. — Лиза, — шепчет он, подпирая спиной дверной косяк. — Чеботарев, — шумно выдыхает Елизавета, — ты хотя бы себя не обманывай. — Это все? — Спрашивает он, подразумевая под «все» их отношения, их семью. — Это все.***
Питер встречает его совсем не добродушно. Колючий порыв ветра грубо касается лица, стоит выйти на перрон. Тут же его едва не сносит с ног женщина с большим чемоданом. Оглядевшись по сторонам, он наконец определяется в какую сторону ему стоит идти. Холод, кажется, даже немного отрезвляет его, от чего становится капельку легче. В такси он садится на заднее сидение и, собравшись назвать водителю адрес, понимает, что для начала не мешало бы выяснить, где собственно находится Горошко. И в городе ли он вообще. Просит водителя подождать несколько минут и набирает Сережу. — Да, — отвечает парень, спустя несколько длинных гудков. — Сереж, — все, что может сказать Чеботарев. — О, привет, даже не узнал тебя сначала. Дима слышит, что Сережа практически кричит в трубку. На заднем фоне громко играет музыка, а рядом с ним, кажется, кто-то смеется. — Ты не дома, — скорее утверждает, чем спрашивает Чеботарев. — Я у друзей, — без задней мысли отвечает парень, — ты что-то хотел? — Тебя хотел увидеть. Я в Питере просто. Пауза длится дольше, чем положено и Дима успевает придумать себе самый худший сценарий. — Приезжай сюда, я тебе сейчас адрес скину. Такси едет до невозможного медленно. Дороги заметены, и коммунальные службы просто-напросто не справляются. Тем более вечер пятницы, на что он вообще рассчитывал. Но, несмотря на то, что спешит, Дмитрий просит остановиться у ближайшего алкомаркета, чтобы купить себе еще одну бутылочку горячительного, а лучше две. В планах у него распитие спиртных напитков на пару с Горошко. Начинает правда он один. В теплом салоне автомобиля Дима пьянеет быстрее и по назначенному адресу он приезжает в определенной кондиции. До отключки ему правда еще ой как далеко, да и на ногах стоит уверенно, язык правда развязывается, хочется говорить. У самого подъезда он набирает Сережу. — Я приехал, — бормочет в трубку Чеботарев, — впустишь меня? — Ты пьяный? — Неожиданно спрашивает Горошко, а Дима лишь думает: «неужели так заметно?». — Выпил немного в такси, — говорит как-то виновато. — Я сейчас спущусь. Сережа спускается быстро и идет к Диме на встречу в своей ужасно тонкой толстовке. Волосы привычно зачесаны назад и прижаты солнечными очками. Как говорится, блатным солнце светит даже ночью. — Ты чего раздетый выскочил? — Возмущенно спрашивает старший, как только Горошко останавливается рядом. — У тебя все хорошо? — Сережа попросту игнорирует его вопрос. — Мы можем где-нибудь поговорить? Голос у него дрожит от пробирающего до костей холода, хоть он и в шерстяном пальто. Как Сережа до сих пор жив, он просто не представляет. — Блин, — выплевывает парень, — там народа полно, да и музыка. Пошли хотя бы в парадную, а то я уже задубел. В здании гораздо теплее и Дима даже улыбается, следуя за Горошко. Тот идет впереди, прямиком к лестнице. На втором этаже музыка слышна уже отчетливее, можно даже понять из-за какой двери этой коммуналки она доносится. В конце коридора окно, Сережа уверенно идет к нему и ловко приземляется пятой точкой на широкий подоконник. В глаза сразу бросается пепельница, почти до самых краев заполненная окурками. Значить курить можно, мелькает в голове у Чеботарева. Что он с радостью и делает. Достает из внутреннего кармана пачку сигарет и чиркнув зажигалкой поджигает одну, закуривая. — Так что у тебя случилось? — Снова подает голос Сережа. — Ты вообще в Питере зачем? — Я развожусь, Сереж, — после глубокой затяжки выдает Чеботарев, выдыхая куда-то в сторону. — Подожди, — Горошко так и замирает на подоконнике, шокированный данным известием, — что? Ты сейчас серьезно? — Более чем, — Дима прикрывает глаза, запрокидывая голову, — Лиза устала все это терпеть. Между ними повисает какая-то неловкая пауза и тишина становится слишком ощутимой. Первым не выдерживает Чеботарев, поворачивает голову к парню и говорит, глядя тому в глаза: — Это она меня к тебе отправила. Сам бы я хрен решился. — Это из-за меня? — Кусая губы, спрашивает Горошко. — Нет, Сереж, это из-за меня. Губы его растягиваются в вымученной улыбке и Сережа это видит. Не может не видеть, ведь Дима стоит прямо перед ним, смотрит своими глазами, красивыми и глубокими, но такими несчастными в данный момент. Хочется поддержать его, найти правильные слова, но в голову ничего не приходит. Все на, что он способен в данный момент, это: — Мне правда жаль, что вы расходитесь, — хмурится Сережа, — Лиза очень хорошая. И дочка у вас прекрасная. — Если бы ты только знал, как я себя паршиво чувствую, — Чеботарев облокачивается о подоконник, зарываясь лицом в ладони, — хочется не думать обо всем, об этом, но не получается. Ни черта у меня не получается, только ломать все умею. — Дим… — хочет что-то сказать, но его перебивают. — Давай выпьем? — Дима достает приобретенную по дороге бутылку виски и уже откручивает крышку. Не успевает он и глотка сделать, как дверь рядом с ними распахивается и в проходе замирает кучерявая девушка. Взгляд у нее растерянный, но заинтересованный. — Сереж, — улыбается она, — тебя там все уже потеряли, ты скоро к нам вернешься? — Алсу, принеси мне, пожалуйста, текилу, — просит Горошко, — и скажи там, что я скоро буду. Девушка скрывается за дверью и возвращается через минуту с ополовиненной бутылкой текилы и парой стопок. Звучно ставит на подоконник и, стрельнув глазами в Диму уходит. — Просто не хочу мешать, — отвечает Сережа на вопросительно вздернутые брови Чеботарева. Пьют они молча, каждый погруженный в свои мысли. Точнее будет сказать, что думает Дима, а Сережа лишь старается ему не мешать. Он лишь продолжает сидеть на подоконнике, искоса поглядывая на старшего товарища, продолжая потягивать спиртное. Он даже не совсем понимает, в какой момент Дима оказывается прямо перед ним, подходит ближе и сминает в крепких объятиях. А Горошко и не сопротивляется, лишь робко опускает руки на крепкую спину, зарываясь носом куда-то в воротник пальто. — Сережа, — едва слышно шепчет Чеботарев, — а если бы мы не были актерами. Что тогда? — Тогда бы мы не встретились, — отвечает также тихо, — ты бы сейчас не разводился. — Но тогда бы у меня не было тебя. Дима отстраняется и заглядывает в поплывшие от алкоголя глаза. Кончиками пальцев скользит по щеке, оглаживая острые скулы. — Не знаю, как бы мы тогда жили, — соглашается с ним Горошко и жмется к руке в поисках ласки. Медленно, но уверенно, Дима подается вперед, целуя Сережу в приоткрытые губы. Тот, растерянно отвечает и словно куда-то спешит, остервенело, кусает. — Не торопись, малыш, — шепчет Чеботарев и снова целует, — у нас теперь много времени. И Сережа слушается. Расслабляется в его руках, поддается на все ласки и лишь тихонько стонет, когда чужой язык проникает в его рот. И, кажется, именно в этот момент у него срывает крышу от осознания того, что вот он, их первый поцелуй, такой долгожданный и чертовски прекрасный. Теперь им можно, ему можно. Можно целовать Диму, обнимать и не думать. И вот руки Чеботарева уже скользят по его бокам, забираясь под кофту. Вот губы Димы касаются смазанным поцелуем шеи, а вот он уже прикусывает тонкую кожу и сильнее прижимает его к себе. — Дим, — шепчет Горошко, — кажется, я достаточно выпил, чтобы позволить себя трахнуть. — Прямо так, на первом свидании? — Дима улыбается ему в шею. — Ну, ты же не сбежишь утром, заблокировав мой номер? — Только если ты сам меня выгонишь. Кажется, он нашел где ему переночевать в Питере. Кажется, не одну ночь.