расклад

— ты талантливый, серёг, правда! — горячо восклицает чугунов сквозь пьяную икоту. — народ тебя так любит. — его искрящий взгляд устремляется в потолок вместе с пузырьками колы, вырывающейся из крепких объятий рома. — почти что в ноги кланятся. — да уж. мне его в бой не вести — на кой мне обожествление? — пиво в бледной ладони булькает, поддакивая. — всё это больше безумие напоминает, чем любовь. — а что в этом мире не безумно? сергей фыркает в ответ на риторический вопрос новенького, а тот улыбается — кажется, ещё до того, как видит реакцию на собственные слова. ленивая ухмылка трогает тонкие губы напротив, опасно их заостряя в уголках. олега бросает в жар, как салемских мучениц во время страшного суда, от одной мысли, что сейчас он может с лёгкостью уколоться. стоит только приподняться, притянуться к орлиному носу и… следом его охлаждает стекающий с бутылки конденсат и практически стопроцентная, выведенная без просчётов вероятность: за столь страстное желание придётся заплатить кровью. тем более при том раскладе, когда громкие чувства прибывают в вакууме без ожидаемого эха. чугунов держит пари, что горошко отнял у него способность вольно дышать, чтобы взлететь настолько высоко, что теперь не дотянуться. заклинаний из чёрной книги они не касались — до сих пор им предоставляют доступ лишь к врачеванию над засохшими травками, да к приготовлению мазей от различного рода повреждений. однако, серёже не составило бы труда перехитрить моральный кодекс, залезть в закрытый отдел библиотеки под особняком и вырвать нужные страницы из фолиантов, на которых никогда не оседает пыль. иначе нельзя объяснить такой резкий подлёт режиссерского спроса на хоть и молоденькое, но не девичье личико, чей хозяин не отблескивал в соцсетях целый год. с начала месяца кастинги снова стали для горошко рутиной, заменившей ему пилюлю счастья и сетование на востроногих журналистов. «сошёл с ума, не выдержал ранней славы» — как гласили старые заголовки хабалистых журналов, «перенапряжение» — как резюмировал доктор, выписывая сергею очередной рецепт. олег же единственный, кто действительно слушал его вне зависимости от меткости в бросании подушкой или — что больнее — подколами. эмпатия? определённо. к месту ли? нет, конечно же, нет. верить в оккультизм, спиритизм, гомеопатию и прочие инфернальные блага мракобесия, когда в двадцать первом веке жизнь мчится по электропроводам, когда параллельная реальность помещается буквально в дисплей телефона, бесспорно, бред. но отчего же олегу так хочется согнуться на пополам и обессиленно зарыдать прямо в кафельный пол, как в мыле за эпоху двухтысячных? отчего же он не веселится с очаровательными одноклассницами, пока мама с папой на работе, а философствует в компании горько-кислого алкоголя, початого чапмана и актёра-мага, с которым резонная разница состоит в характерах, ценностях и ничтожном возрасте дошкольника? дьявол, наверняка, ухохатывается в унисон с богом, пославшим в качестве испытания то ли услужливого беса, то ли ангела, ищущего возможности сменить кипенно-белый на кричаще красный. — погадать? чугунов вздрагивает и отрывается от изучения бетонного полотна без люстры и плафона, будто бы покидая личный ад при десценсуме. его сосед флегматично перемешивает колоду карт, взявшуюся — скорее всего — из воздуха. позвонить бы главным по премии гарри гудини и обогатиться лишним миллионом во имя потребностей бурной молодости, но, во-первых, их в лучшем случае исключат за выкрутасы с миром людей, а во-вторых, и, вероятно, в последних, от вида сосредоточенного серёжи, аура которого предвкушающе клацает статическим электричеством, не оторваться. — а ты умеешь? — с толикой недоверия спрашивает олег, ложась на бок и ладонью подпирая веснушчатую щеку. темно-русые волосы актёра, всклоченные хипповатыми очками, золотятся в лучах подглядывающего из-за штор феба и лицо его острое, фарфоровое как бабушкин чайный сервиз, словно озаряется вдохновением. стирается, полируется то ли в сферу огромной, ослепляющей энергии, то ли в гадальный шар, где струя дыма прокладывает путь к неминуемой погибели. отодвинув подальше стакан для виски, кощунственно выступающий пепельницей, чугунов зарекается не курить ближайший час. — я могу спалить эту халупу для подкидышей ксавье в три счёта — думаешь, гадание для меня будет чем-то сложным? — чванное хмыканье шелестит энтузиазмом, что ярче выделяется в последующем уточнении, — на что гадаем? уточнение в сущности неизбежное — запрос клиента как никак, — но олег теперь осознает, с какой именно целью сосед решил потратить драгоценные минуты на трансляцию прошлого, настоящего и будущего обычного-непримечательного-заурядного десятиклассника. по сути мальчишки, не отказавшегося от участия в жатве среди пятёрки выпускников недохогвартса за звание верховного. — на успех. — какой? любовный или карьерный? — на твоё предпочтение. горошко коротко кивает, больше ничего не говоря. всё его внимание концентрируется на древних арканах, которые при мастерском перебивании будто сшиваются в чёрную полупрозрачную шаль, что покрывает безупречные (не зря рекламные) пальцы. чем ближе ты смотришь на фокус, тем сильнее будешь обманут — основополагающая догма, ставящая под сомнение каждое экстрасенсорное шоу по центральным каналам. чугунов прекратил воспринимать телевизионные постановки с спасением душ и жизней лет в одиннадцать, тогда же увлекшись программированием, но в связи с недавними событиями, с трупом бывшей девушки на кровати в родительском доме, с поступлением в школу для ребят, над семейными древами которых подшаманил мерлин, с предстоящим днём показа семи чудес — можно и поступиться с принципами, потолковать о практичности метафизики и эзотерического реализма. затаив дыхание, олег наблюдает, как у живота расфасовывается фатум. четыре прямоугольника, образующие ромб, являют зашифрованное послание. оно, если приноровиться и откинуть суеверия, считалось бы и компьютером, но аутентичность ритуала, признаться, в разы атмосфернее. шуршание пёстрых атрибутов вуду-ведьм, полумрак комнаты, охрипший голос ведущего, полный театральной мудрости, остаточный флёр благовоний. подобное не променять на хруст чипсов и монотонное постукивание по клавишам. или же глупое увлечение кинозвездой зацифровалась в вирус, сжигая к чертям операционную систему разума. сергей проникновенно, как настоящий пророк, вещает о значении дисков, символизирующих чрезмерный прагматизм, что мешает олегу открыться объекту обожания, с охотой сообщает о причине беспокойства — то бишь о маге, шибко амбициозном судя по характеристике третьей карты с колесницей, и внезапно зависает на конечной грани хлипкого многоугольника. ямочки задора на впалых скулах теряются мелкими трещинами в глубокой кожной расселине, что напряжённо простирается меж скудных бровей, а розоватый язык окрашивает багрянцем корень подростковых бед и мечтаний. — а эта? — очерчивая ноготком оранжевый компас, чугунов обращает зияющие любопытством зрачки к мутной трясине колдовских омутов. те сразу же проясняются, как прокипяченная вода в стеклянном графине, укрываясь за янтарной корочкой солнца, и опускаются ниже, к вздымающейся груди друга. — о том, что тебе идут дурацкие футболки, чугунок. — отведя взгляд от кислотного принта, маг с чувством вскидывает ладонь с указательным пальцем наготове. — и о том, что я стану верховым, поэтому даже не старайся, понял? не получив вразумительного тыка во вселенную, чугунов закатывает глаза и уже сподвигается на то, чтобы встать с чужой постели — иронично впитавшей его запах и тепло — как плечо стискивает сторонняя хватка. — футболка-то моя — снимай.