Па-де-труа

***Лёша***       Горяченко достаёт меня уже несколько дней. С тех пор, как Амиров разрешил мне не присутствовать на «сеансе групповой терапии». Это выражение Сани Артемьева.       У Амирова просто заведено в конце каждого дня подводить итоги. Это не просто «разбор полётов», он даёт очень дельные советы, если его слушаться, то всё получается, как надо. И ещё он никогда не нудит, что, типа, надо тщательней, или там, старайтесь-напрягайтесь, никакого порожняка, только по делу.       И вот сегодня Олежек допёк меня до черноты в глазах. Он выше меня сантиметров на двадцать и тяжелее примерно на столько же килограммов. И ещё он боксер. Но всё равно катился по полу. Он очень быстро двигается, тут же оказался передо мной и попытался вбить меня в стену. Вмешался Саня и получил по печени. А я ещё раз бросил хохла так, что он приложился затылком. Меня схватили сзади за плечо, я среагировал на автомате — провести приём и добить, в последний момент узнал начальника ЦСП. Ударил я его уже не в полную силу, но всё равно кулак прошёлся по начальственному лику. — Простите, пожалуйста. Я не думал, что это Вы. — Похоже, что Вы вообще мало думаете, курсант. Лицо его совсем замёрзло, и он ещё больше стал похож на мороженого судака. На шум примчался дежурный офицер. А полкан решил разобраться с нами по полной: — Капитан, группу собрать в помещении два-два-тринадцать. Немедленно! — Есть. Полковник Павлов не уходит, а именно удаляется в направлении своего кабинета. Дежурный офицер деревенеет лицом и не по уставу кивает перед собой: — Вперёд, группа. Этаж второй, левое крыло, помещение тринадцать. Шагайте скоро. ***Со стороны*** — Группа, смирно. Штольц — ко мне. Остальные — кругом, три шага вперёд. Перед курсантами стена, все четверо стоят на вытяжку, вперив взгляды в шершавую крашенную поверхность. Они не видят, что происходит у них за спинами, но отлично всё слышат. Дежурный офицер стоит в шаге от Лёши. — Комберку, — произносит он и жестом показывает, что надо снять куртку. Лёша снимает комберку и отдает её дежурному. — Тишотку, — жест повторяется. Курсант раздевается и вопросительно смотрит то на дежурного, то на начальника ЦСП. — Руки. Лёша непонимающе глядит на свои руки и поднимает глаза на капитана. — Протяни руки ко мне. Лёша протягивает руки, и дежурный надевает на него наручники, затем вздергивает стянутые запястья вверх и набрасывает перемычку на почти замкнутый крюк в притолоке. Из-за небольшого роста Лёша стоит вытянувшись в струнку. Под обнажённой кожей спины и рук чётко прорисовываются мышцы, под комберами угадываются напряжённые прямые ноги. Звучит приказ начальника: — Пятьдесят. Начинайте. Слышится свист рассекаемого воздуха и хлёсткий удар, Лёшин крик сквозь стиснутые зубы. Он кусает плечо, потому что не может достать до привычного в таких случаях запястья и больше не кричит. Теперь и здесь останется след.       Раньше обещание физического наказания воспринималось курсантами, как грубоватая и неумная шутка, теперь это было реальностью. Сейчас так наказывали одного из них. Не видно. Слышно. Удар. Ещё удар. Ещё. Ещё. Ещё. Ещё…       У Лёши вырывается рычащий стон, и полковник произносит: — Достаточно. Капитан освобождает Лёшкины руки, отдаёт ему одежду и говорит едва слышно: — Накинь комберку. Тишотку не надевай. Больно будет. Звучит голос полковника: — Артемьев, подойдите сюда. Сопроводите курсанта к начмеду. *** Искандер***       Сегодня уже в третий раз ездил работать с пасынком Марата. Тяжёлый парень, неконтактный совсем, очень живо отреагировал только на разговор о погибшей жене. Дальше пошло легче. Но, конечно же, трёх сеансов не хватит. Хорошо, что начал отзываться, значит — не безнадёжен.       Когда вернулся в Центр, у КПП меня уже ждал порученец начальника: — Искандер Шамилович! — В чём дело? — Валерий Владимирович приказал провести Вас к нему, когда Вы вернётесь. Он украдкой оглядывается и говорит тихо и доверительно: — В Вашей группе ЧП. Курсанты подрались. Кто и из-за чего? Во время моего отсутствия. Меня выводит из себя эта фамильярность, но дальше он говорит то, что заставляет забыть о его наглости: — А Штольц ударил полковника. — Валерий Владимирович, я должен разобраться в ситуации, это моя группа, мои курсанты. Прежде чем действовать, мне нужно оценить происшествие со всех сторон, только тогда я смогу составить своё мнение и сделать выводы. Павлов смотрит на меня рыбьими глазами: — Вы слишком мягки, майор Амиров. Поменьше психологии, побольше дисциплины. Они должны чётко знать, что можно, а что нельзя. Впрочем, поступайте, как сочтёте правильным. Я, в свою очередь, оставляю за собой право поступать по своему усмотрению. Сегодня Вы отсутствовали, да-да, с моего ведома, но решение надо было принимать немедленно, и я его принял. Виновные наказаны. По нашим негласным правилам. Так. Похоже, мои курсанты сегодня получили по полной программе, Штольц — точно. Удача льётся чрез край, быстрей ладони подставляй. — Разрешите идти. — Идите. *** Со стороны*** — Артемьев, выйдите. Саня встал и шагнул к двери, но остановился. — В чём дело, курсант? — Искандер Шамилович… — Слушаю Вас, Артемьев. Что Вы мнётесь? Саня резко выдохнул: — Не трогайте Лёшку, хотя бы сегодня, пожалуйста. У Искандера круглеют глаза и взлетают брови: — Что?! Смирно! Кругом! Шагом марш отсюда!!! — Я прошу Вас, ему и так досталось, незаслуженно. — Артемьев! Приказа не слышали?! Извольте выполнять! Саня вываливается из помещения и захлопывает за собой дверь. — Людоед… Некоторое время он стоит прямо перед Лёшкиной комнатой. Внезапно дверь открывается и, стоящий на пороге Амиров, произносит насмешливо: — Артемьев, Вам не говорили, что подслушивать нехорошо? Или любопытство — не порок? Саня чертыхается и топает к себе.       Искандер присаживается на узкую Лёшкину койку. Тот лежит на животе, руки спрятаны под подушку, лица не видно, исполосованная спина блестит от заживляющего спрея. У Искандера от жалости щемит в груди. Он гладит Лёшку по волосам. — Очень больно, маленький? Лёшка фыркает в подушку, а когда Искандер уже не ждёт ответа, говорит: — А Вы на себе прочувствуйте, сразу все вопросы отпадут. — Мне очень жаль, малыш. — А мне-то как жаль! Искандер продолжает осторожно гладить его волосы и руки. — Это надо просто пережить. Лёша резко разворачивается и садится, морщится, голос звенит от боли и обиды: — Да не пошли бы Вы, господин майор! Меня высекли, как раба на плантациях. Я в какой стране?! Знаете, как-то совсем не вставляет на личном опыте узнавать, что здесь применяют телесные наказания. Искандер старается оставаться спокойным. Ему совсем не об этом хочется говорить. — Здесь свои правила. Это жестоко, но оправдано. У курсантов всего год, чтобы обучиться, а у спецов — чтобы обучить. Никаких нарядов и гауптвахты. Расскажи мне, что произошло? Но Лёшка не собирается делать этого: — Теперь-то что за разница? Похоже, что он и вправду так считает. — С таким отношением к проблеме, ты скоро снова будешь наказан. Искандер помнит, что у Лёшки невысокий болевой порог, ему не хочется, что бы его мальчику снова было больно. Ни его желанному телу, ни его смятенной душе. Лёшку же это предупреждение разозлило: — Ну, а до этого долгожданного момента, почему бы Вам не оставить меня в покое?! В голосе кроме злости, горькая насмешка, сарказм. Он не был готов к такому. Последнее время его жизнь состоит из одних потрясений и кажется даже не зеброй, а вороной лошадью — белых полос не осталось. Из раздумий его вывел вопрос: — Тебе настолько неприятно моё общество? Опять. Шёл бы в артисты и очаровывал бы публику своим голосом! А Лёшку не надо очаровывать, и так в голове бедлам: — Да отскочите Вы от меня! Не тянет меня что-то общаться. — Хорошо, маленький, я оставлю тебя в покое. Тебе что-нибудь нужно? Лёшкин голос становится странным и обманчиво нежным: — Нет, папочка. Разве что стакан молока и сказку на ночь. Искандер понимает, что парень просто издевается над ним. Очень хорошо, а вот теперь: — Ловлю на слове. Лёша понимает, что разговор принял нежелательное направление и пытается отыграть: — Ничего не надо. Я пошутил. — А я — нет. Тебе молоко с мёдом? — донеслось уже от двери.