Па-де-труа

***«Беседы»***       Немного «не занятого» времени трачу на «задушевные разговоры» со своими курсантами. Они серьёзно нарушили правила. Они должны это понять. И каждый будет наказан.       Психологическое воздействие — моя профессия. Когда-то мне казалось, что это недопустимо. Позже «недопустимо» превратилось в «нежелательно и не корректно», теперь это нормально, это мои будни. Со стороны это похоже на дрессуру, но никаких сторонних наблюдателей нет. Зато образуется стойкий условный рефлекс. Жёстко, грубо, но результативно. На тонкие изящные подходы нет времени. И плюсов от моей работы несоизмеримо больше, чем минусов, и минусы ничтожно малы.       Мои курсанты — молодые здоровые мужчины, офицеры, военные, некоторые уже служили. Это не дети или рефлексирующие барышни, они достаточно циничны и невосприимчивы ко всякой псевдовоспитательной шелухе. Поэтому я для каждого нахожу свой особенный способ.       Сегодня я ни на кого не буду давить слишком сильно. Совсем чуть-чуть, легко. Только дать понять, как может быть, если воздействие станет сильным и полновесным. -беседа первая- Александр Артемьев. — Артемьев, сюда. Садитесь. Указываю на одиночный стул посередине комнаты. Парень усаживается. Я подхожу очень близко, наши колени плотно соприкасаются. Он пытается отодвинуться, поздно, не получится. Я стою над ним, не позволяя даже привстать. Ему приходится смотреть на меня снизу вверх, уверенности это не добавляет, спокойствия — тоже. — Вы — старший группы, пили в компании с подчинёнными, напоили и бросили одного из них, вернулись в расположение ЦСП, даже не поинтересовавшись, что с ним было после. — Я не… — Молчать. Я не закончил. Вы не пресекли нарушение, Вы участвовали в нём, Вы забыли об ответственности командира, Вы бросили друга. Ведь Вы считаете себя другом Штольца? — Да. Ему неуютно так сидеть, прижатым к стулу, запрокинув голову вверх и не имея возможности изменить что-либо. — Вчера Вы, игнорируя все правила, напились в баре Мио, от Вас до сих пор пахнет, Вы до сих пор нетрезвы. Каких действий Вы ожидаете с моей стороны? — Не могу знать. — Не буду держать Вас в неведении. Я отправлю Вас в распоряжение начмеда майора Гордина. Дуболомы-санитары привяжут Вас к стулу, в рот Вам введут желудочный зонд и заставят его глотать, будут продвигать до самого желудка. Поверьте, это — неприятно. Затем через воронку начнут вливать воду, примерно литр, потом — сольют обратно. Эту процедуру будут повторять. Я гарантирую Вам незабываемые ощущения, раз этак пятнадцать. Я очень убедителен. Курсант бледнеет и смотрит на меня круглыми глазами. — Это не всё. Начмед, скорее всего, решит, что вычистить Ваш организм от вчерашней интоксикации только промыванием желудка будет недостаточно. Дальше с Вас снимут комберы, уложат на кушетку, в задний проход вставят резиновый шланг и промоют несколько раз немалым количеством воды. Это к вопросу о том пить или не пить. Что же касается Ваших действий и Вашего бездействия, как старшего группы, то со своей стороны обещаю Вам порку. Вас в детстве секли? У него дёргается рот, он коротко качает головой. — Я не слышу Вас, курсант. — Нет, меня родители никогда не били. — Значит, для Вас это будет новый яркий опыт. Вы ведёте себя, как избалованный ребёнок, значит, наказывать Вас я буду соответственно. За Вами право выбора — к начмеду или предпочтёте сначала получить от меня? Парень и хотел бы мне не поверить, но верит, лицо идёт пятнами. — Артемьев, не слышу ответа. Он смотрит на меня и отрицательно качает головой. Я отступаю на шаг. — Встать. Смирно. Кру-гом. Марш к себе. Он подхватывается и почти бегом рвет к двери. — Первый и последний раз, Артемьев! -беседа вторая- Олег Горяченко.       Горяченко стоит по стойке смирно. На лице упрямое выражение. Воображение небогатое, его, как Артемьева «страшилками» не проймёшь. Попробуем по другому: — Лечь. Он уставился на меня воловьими глазами. — Ложись! Не понятен приказ?! Упор лёжа принять! Он мрачнеет, но подчиняется. — Отжался. Встать. Лечь. Отжался. Встать. Команды повторяются, действия повторяются. — Продолжай. Команды «отставить» не было. Быстрее. И вот он уже дышит тяжело, лицо в капельках пота, а я и не думаю останавливать его. У него приличная физическая подготовка и он в хорошей форме, для него это семечки. Когда он в очередной раз не ложится, а валится, я придавливаю его ногой к полу и не позволяю встать. — Горяченко, тебе никто не говорил, что действия исподтишка подлы и низки? Отвечай. — Говорили! — выдыхает он. — Ты знаешь, о чём я сейчас? — Так точно. — А что такие действия наказуемы, знаешь? — Так точно. Ах ты, сволочь догадливая. Он отлично понимал, что делал, когда подливал Лёшке водку. — Хорошо. Руки вытяни перед собой. Он вытягивает руки. Я несколько раз бью его по ладоням металлической линейкой. Курсант взрёвывает и отдёргивает руки, за что получает по спине и по ягодицам. — Руки перед собой! — Не надо! Побьёте же руки! У меня бой в среду! — Хорошо. Встать! Он стоит передо мной злой и немного напуганный. — Только потому, что у тебя бой в среду. Ещё одно нарушение и просить будет бесполезно. Всё понятно? — Так точно. Он всё ещё не восстановил дыхание, испугался, что я разобью ему руки и его не допустят к бою в среду. И, похоже, его хоть немного проняло. Не раскаивается, но неловко. Уже что-то. — Считай это предупреждением, Горяченко. Подумай, что будет, когда я возьмусь за тебя в полной мере. Продумывай свои действия. Кругом, шагом марш к себе. Он разворачивается и выходит, чеканя шаг. -беседа третья- Игорь Соколик. Максим Чалых.       Эти двое смотрят куда угодно, только не на меня. То, как выглядели вернувшиеся Артемьев и Горяченко заставило их паниковать. Готовы. Осталось завершить. — Кругом. Смирно. Той же металлической линейкой бью по ягодицам одного, другого, снова первого и снова второго. Оба шарахаются от меня. Соколик двигает к двери. — Стоять! Оба ко мне! Кругом. Смирно. Они оба ошарашены, но слушаются. Получают ещё по нескольку раз. Я чётко и ясно объясняю — за что. После чего отпускаю обоих — «шагом марш к себе».       Я наказал их, как нашкодивших мальчишек. Немного больно, стыдно, унизительно. Они должны повзрослеть. Понять, что в их поведении было не верным и сделать правильные выводы. ***Лёша*** — Штольц! К куратору. Дежурный поворачивается и выходит за дверь. Каждый уже отхватил порцию психологической обработки. Моя очередь. Воспитательные беседы с куратором вещь весьма неприятная, это уяснили уже все.       Первым был вызван Саня Артемьев, он вернулся через двадцать минут, и выглядел, так, как будто всё это время из него душу вынимали коваными щипцами без наркоза. Да, вот так Амиров мог.       Олег вообще пришёл, как загнанный жеребец, в мыле, задыхающийся, глаза совсем из орбит повылазили. — Сука! Вот сука! — Громким шёпотом повторял он.       Чук и Гек протиснулись в помещение друг за другом, как-то бочком, глаза опущены, у Игоря морда лица интенсивно розовая, у Макса пылают уши. Что с ними со всеми вытворял этот извращенец?       Зато теперь можно поприкалываться. Первым отреагировал Игорёк: — Лео! Персональный пистон! Саня, как всегда поспешил успокоить меня: — Не расстраивайся, малыш, все поимели воспитательную беседу с майором. Макс был задумчив, поэтому нейтрален: — Точнее, майор уже всех поимел. — Здесь вам не тут! Меж ёбаных не проскочишь. О, ну конечно, Олег, согласно расписанию.       Волной накатило вчерашнее. Меня замутило. Придурки! Вам бы так «проскочить». Мерзко, стыдно и… очень сильно не хочется встречаться с ним. — Лёшка, что с тобой? Не бледней, воин! Это Саня Артемьев, смотрит на меня с сочувствием и удивлением. — Заткнись, пожалуйста, — говорю ему тихо и иду.       Дурак! Вот дурак! Думал, что всё, теперь постараться забыть, да? Расслабился! .. По коридору налево, ещё коридор, направо, тринадцать, двенадцать, одиннадцать… Ну вот… Постучать. — Разрешите… — Разрешаю. — Курсант Штольц по Вашему… Хотенью, по щучьему веленью… — Вольно, курсант. Ноги на ширину плеч, руки за спину, взгляд в пространство. Не смотреть на него, не смотреть… По руке скользнуло холодное, на запястьях защелкнулись наручники. — Какого?! .. Зачем это?! Паника захлёстывает сознание. Нет-нет-нет, пожалуйста, только не это! .. Он быстро расстегивает пояс и ремни на моих комберах и сдергивает их до самых берцев. — Что ты… Вы… Ты делаете?! — Твои товарищи будут здесь через двадцать две минуты. Если будешь вести себя правильно — уложимся во время. Правильно себя вести, да? Да ни пошел бы ты?! Я опускаюсь на корточки, опираюсь на колено, скованными за спиной руками пытаюсь подхватить комберы. Пальцы касаются пояса, но ухватить никак не удается. Он внимательно наблюдает, как я корчусь в напрасных попытках. Вот зрелище-то! Лицо заливает краской. — Не пялься, урод! Руки освободи!!! Черт! Стыдно, страшно, мерзко. Не хочу! — Через пятнадцать минут. Хочешь, что бы они увидели тебя вот так? Сволочь, шантажист! Я поднимаюсь на ноги. Нет, этого я совсем не хочу. Слова льются тяжело, как смоляной вар. Мне всегда трудно было просить: — Не надо, пожалуйста. Расстегните наручники. Он смотрит на меня пристально, но взгляд ласкает, затягивает, против желания заставляет слушаться. Не хочу я этого. Голос бархатный, глубокий, обволакивает. Паук! Высосет меня до донца. — Попробуем по-другому? Не могу смотреть на него, вообще никуда не могу смотреть, помню вчерашнее, во всех подробностях. «По-другому!» В мыслях картинки одна страшнее другой. Голову сдавливает невидимый обруч, в ушах звенит, представляю, как я смотрюсь со стороны. Стыдно до невозможности, стою в наручниках со спущенными штанами. Злость перебивает стыд и страх: — Что Вам от меня нужно?! — Стой, как стоишь, маленький, я сам возьму то, что нужно мне. Всё предельно ясно. Ну не надо, пожалуйста, второго раза я не переживу! Повешусь на комберке, мне уже пофигу, что там будет после.       Он ставит передо мной стул и садится. Одной рукой, тыльной стороной ладони, ногтевыми пластинками прочерчивает по моему лобку. Меня трясёт неудержимо. Он как будто решает что-то для себя и… — Лео, не бойся, маленький, я не сделаю больно. Всё хорошо. Это ты меня уговариваешь или себя убеждаешь?! И не боюсь я тебя! Я в ужасе. Это всё не со мной. Это не со мной происходит!       Он тянется ко мне, медленно, легко ведёт пальцами вниз по бёдрам, ладонями оглаживает колени, потом опять ногтями — по внутренней стороне вверх и — снова. Забирает мошонку в ладонь, поглаживает пальцами, чуть сжимает. Не трогай меня так, не трогай меня там! .. Это сон, это плохой сон, хочу проснуться! Что ж ты делаешь, сволочь?! Очень хочется потянуться, как потягиваются кошки. У меня стоит. Всё, не могу больше… — Хорошо, маленький? Ну чего хорошего-то?! И не смотри на меня! Ну за что мне так везёт?! Не иначе кто-то молится! — Заканчивай… те, давай… Быстрее! Дыхание сбилось, и с голосом что-то. Он бросает на меня странный взгляд и говорит: — Хорошо, попробую быстрее. Интимно касается меня рукой, пальцами гладит вверх, вниз и вдруг… губами и языком.       От пронзительно острых ощущений мир вокруг взрывается и меркнет… Ноги не держат, и я висну на руках стоящего передо мной мужчины. Он опять смотрит на меня внимательно и немного обеспокоено: — Как себя чувствуешь, маленький? Говорить не могу, горло перехватило. Я киваю. Нормально. — Давай-ка я тебя одену. Ага, ласковый… И наручники расстегни… Он идёт к столу, приносит полотенце, обтирает меня внизу, потом подтягивает на мне комберы, застёгивает пояс и ремни. — Повернись, малыш. Поворачиваюсь к нему спиной. Щёлкает замок, и он снимает с меня браслеты наручников. Он гладит меня по голове, по плечам, по спине. Целует затылок? Дверь открывается: — Группа четыре-эс-пять. — Входите, рассаживайтесь. Штольц — свободен, шагом марш в казармы. Наши подбирают уроненные челюсти и ловят выпавшие глаза. Саня снова смотрит на меня сочувственно. Наверное, выгляжу, как головой скорбный.       Мне пофиг. Внутри — пусто. Хочу добраться до койки и спать… спать… спать… И не просыпаться.       Вечером он пришёл ко мне в комнату. — А Вы настойчивый. Уморить меня хотите? Может, хватит уже? Я нормальный, во всех отношениях. У меня традиционная сексуальная ориентация. Меня не привлекает секс с мужчиной. Двух опытов с Вами мне хватило, чтобы понять это. Третьего раза мне не хочется, до смерти. — Я пришёл просто поговорить с тобой. Если помнишь, я обещал, что мы с тобой поговорим. — Я хочу, чтобы Вы отскочили от меня и всё! Мне не нужны разговоры с Вами! — Ты боишься меня? Ненавидишь? Стыдишься того, что произошло? — Да что Вам нужно от меня?! Чего Вы ждёте, неземной любви?! Я жалею о каждой минуте, что знаю Вас! Какого Вы проделали сегодня? Это компенсация за вчера, да? Так спасибо, не надо! Неравноценно! Лицо его спокойно, только губы сжимаются плотнее и в глазах промелькивает что-то, то ли досада, то ли сожаление. — Ты уверено заявляешь о своей гетеросексуальности, но позволь тебе заметить, что абсолютно гетеросексуальных мужчин не бывает. Вспомни, сегодня тебе было хорошо. И не больно. Тебе понравилось. Остатки моего спокойствия и здравомыслия разлетаются на куски. Я шагаю к нему и бью в горло. Сломать гортань. Не хочу слышать его обволакивающий голос. Не хочу, чтобы он говорил со мной, чтобы прикасался ко мне. Не хочу видеть его живым.       Запястье и локоть рвёт огненной болью, железным обхватом сдавливает шею, меня швыряет вниз, и я кувыркаюсь по полу. Прыжком на ноги, не бить, защищаться, не дать схватить себя. Он стоит в двух шагах от меня, внимательный, спокойный, готовый отразить любой мой выпад. — Лёша, не надо, я сильнее. И опытнее. Я не хочу причинять тебе боль. Просто поговорим, хорошо? Он садится за стол и приглашающим жестом предлагает и мне присесть. В голове полный кавардак. Почему я слушаюсь его? Почему поступаю вопреки здравому смыслу? Да что со мной?!       Он говорит спокойно и медленно, чётко выговаривая слова: — У нас с тобой был крайне неудачный первый раз. Я начинаю смеяться.       Нет, это и правда смешно: у нас, неудачный первый раз. Я смеюсь всё громче, не могу остановиться. Хочу, но не могу. Мне уже не смешно, глаза застилает слезами, но я всё смеюсь, как ненормальный. Искандер встаёт из-за стола и подходит ко мне. Сейчас ударит, наотмашь, сильно, как бил отец. Но он обнимает меня, прижимает к себе, гладит по голове, шее, спине. — Успокойся, маленький, успокойся, это просто запоздалая реакция, сейчас пройдёт. Так со мной ещё никто не говорил, и никто так не делал. Чувствую себя глупо. И в то же время, мне хорошо. Да, хорошо! Я ещё не могу остановиться, но понемногу успокаиваюсь: — Пере… стань! .. Что… т… ты со мной… как… с ре… ребёнком? — А ты и есть ребёнок. Большой, взрослый ребёнок. Дурачок мой маленький. Его руки успокаивающе скользят по затылку и шее. А меня вдруг обуревает дурацкое не к месту любопытство: — Искандер, а сколько тебе лет? — Тридцать шесть. Он не удивлён. Как будто ждал этого разговора. — Ты женат, у тебя есть женщина? — У меня были женщины. И мужчины. Для тебя это важно? — А дети? У тебя есть дети? — Насколько мне известно — нет. — А насколько тебе известно? — Я никогда резко не рвал отношений, в частности — с женщинами. Мы просто прекращали спать вместе, общались ещё некоторое время, я находил объективные причины избегать интимности, поэтому практически уверен, что не оставил ни одну из моих партнёрш беременной.       Он рассказывает мне всё, как лучшему другу. Такой задушевный разговор получается, что блевать тянет. — А ты страшный человек. — Нет, что ты? Я просто люблю жизнь и стараюсь не причинять ненужного вреда. Нельзя обижать бывших возлюбленных. Они не виноваты, что ты их больше не любишь. Расставаться надо так, чтобы все были счастливы и довольны, чтобы прошлое вспоминалось с теплотой и радостью. — А с мужчинами? — И с мужчинами. Нельзя расставаться врагами. Вот так вот. Я выворачиваюсь из его рук и отступаю на шаг. Прояснили. — Ну, с теплотой и радостью о тебе — вряд ли. Но мстить не буду. Ты же, вроде, не только поимел меня, ты же мне ещё и отсосал! Он качает головой и морщится: — Sprich nicht so. Ich wollte dich nicht verletzen. Wir werden uns einfach nicht verstanden einander.* Меня дёргает от его слов. И я снова срываюсь: — Geh zum Teufel!!! ** И я хорошо знаю русский! Он идет к двери и уже на пороге оборачивается в мою сторону: — Спокойной ночи, мальчик мой. Да-да, теперь ночь непременно будет спокойной.