Разлучённые

Десять лет спустя...       Благоухающие сиреневые сумерки, что совсем недавно подступили к уставшему от привычной обременяющей суеты миру, готовясь мягко переправить его в обитель нерушимого сна, неуловимо сменились насыщенной холодной тьмой, незаметно проскользнувшей внутрь неприступного купола, наводнив его своими услужливыми тенями, а в густеющем воздухе почувствовались первые ароматы тихой летней ночи. Незаметно ото всех угас последний источник небесного света, бесшумно утащив за собой нещадно палящее страждущую землю солнце, и редкие, ничуть не спасающие от царящего на улице зноя тени сменились матовым непроглядным покрытием однотонного мрака, погружая в чернильную темноту деревья, пёстрые цветы и изумрудную траву. Но за глухим стеклом многочисленных окон медленно крадущаяся по безмолвному пространству ночь казалась всего лишь очередной извечной переменой в беспрерывной борьбе света и тьмы, полностью лишённая присущего ей загадочного очарования и тихой властности, так что находящиеся по ту сторону изолированных от всего внешнего стен существа позже прочих осознали, наконец, что наступило время сновидений и покоя. Несмотря на довольно поздний час, никто из обитателей роскошного величавого дворца не помышлял о сне: уровень бодрости и жизни был на высоте, хотя причина крылась вовсе не в их неиссякаемой энергии, а во всеобщем ощущении безутешной тревоги, что неотступно кружила среди них, безжалостно уничтожая малейшее желание удовлетворить ненасытную усталость.       Тлеющие огоньки до сих пор зажжённых свечей с приятным хрустом трещали со всех сторон, наполняя пугающую тишину просторного зала необходимым умиротворением. Рассеянные рыжие блики кроткого пламени игриво прыгали по расписным стенам, разгоняя скопившуюся по углам пугливую тень, и с некоторой застенчивостью ложились на неподвижное расслабленное лицо немого свидетеля этой тайной игры, словно боялись ненароком отвлечь его от каких-то важных мыслей или с недостойной бережностью очертить его гордый гладкий профиль. Будто не обращая внимание ни на что вокруг, сдержанный хозяин столь богатого и вместе с тем искусно устроенного жилища неотрывно смотрел далёким взглядом в одну недвижимую точку перед собой, почти не моргая, но по его крайне несосредоточенным глазам сложно было понять, любуется ли он плавно растекающейся за окном ночной тьмой или просто слишком глубоко утопает в собственных тяжёлых мыслях, опасаясь спугнуть их из головы одним лишь неосторожным движением. И всё же, вопреки внешней невозмутимости, которую он за столько лет успешно научился имитировать, внутри у него бушевал настоящий ураган: испуганное сердце словно заживо горело в адском пожаре, беззвучно стоная за грудной клеткой, а мышцы всего тела уже давно оставались в предельном напряжении, с трудом удерживая его от почти бессознательного желания сорваться с места и броситься туда, куда звало его чувство неотвратимой угрозы и пьянящий запах чужого страха. И только чудо мешало ему поддаться инстинктивному порыву немедленно искоренить назревающую опасность, поскольку он понимал, что от него всё равно ничего не зависит и ему, как и всем остальным, приходится только ждать.       Беспрерывная возня посреди зала, ничуть не утихшая с приближением поздней полуночи, с прежним озорством продолжалась где-то на полу, покрытом дорогими персидскими коврами, и изредка по застывшему в межвременьи пространству разносились намеренно приглушённые звуки шуточной борьбы, словно некто, забавлявшийся этой одиночной игрой, опасался показаться слишком громким. Понимающая ухмылка сверкнула на губах уловившего странный шум Коркута, несколько преобразив его ничего не выражающее до той поры лицо, но он не пошевелился, снисходительно смирившись с тем, что и дальше не замечать мелкие проказы под самым своим носом у него уже не получится. Пришлось вернуться в безмятежную на первый взгляд реальность, навстречу всем ощущениям и эмоциям, и одновременно с этим нельзя было забывать, что сейчас среди тех, кто вместе с ним находился в зале, он являлся единственным, кому известно, что происходит. Посторонние звуки, щекотливо донимавшие чуткий слух бывалого воина, начинали понемногу досаждать ему, так что скрепя сердце он принял решение положить конец этому позднему веселью и наконец соизволил обратить внимательный взгляд на виновника затеянной забавы.       Как раз в этот момент хитрый притворщик с вполне правдоподобным надсадным хрипом безвольно повалился на ковёр, распластавшись на спине и раскинув в стороны руки, в пальцах одной из которых он сжимал отшлифованный деревянный меч. С напускным раздражением закатив глаза, Коркут откинулся на спинку низкого дивана и выжидающе смерил проказника нетерпеливым взглядом, в котором так и плясали неприкрытые озорные искорки. Мысленно он взмолился небесам, чтобы те не обделили его стальной выдержкой и позволили ему сдержать заклокотавший в груди низкий смех.       — Меня убили, — деланно сиплым голосом проскрежетал мальчик лет восьми, выглядевший при своём рослом и складном телосложении на все десять. Один глаз, тёмно-карий с оттенком расплавленной бронзы на самом дне, он приоткрыл и ответил своему наблюдателю бессмысленным взором настоящего мертвеца, на который можно было бы повестись, если бы он хотя бы постарался сдержать учащённое дыхание.       — Ну ладно, хватит тебе дурачиться, — добродушно фыркнул смягчившийся Коркут и выпрямился, окинув паренька потаённо смеющимся взглядом. — Между прочим, кое-кому давно пора идти спать.       — Но пап! — мгновенно, как и предвидел шехзаде, запротестовал его сын, сразу позабыв о своей игре, и стремительно поднялся с ковра, устроившись на коленях. Его налитые откровенным возмущением глаза смотрели на Коркута пристально и непримиримо, так что тот едва не уступил детским прихотям, рискуя подорвать свой семейный авторитет. — Я хочу увидеть маму! Когда она придёт? Почему её нет так долго?       — Ты увидишь её завтра утром, обещаю, — поспешил успокоить мальчика отец, чувствуя неприятный холодок в груди и мерзкие поползновения внутри него непрошенного страха перед неизвестностью. При воспоминании о минувшем событии этого вечера он и сам внезапно поймал себя на непреодолимом желании поскорее увидеться с супругой. — А сейчас ты пойдёшь спать, хорошо? — Он обвёл глазами зал в поисках служанок, что неизменно находились за дверью в ожидании приказаний: — Девушки! Отведите Ибрагима в его комнату!       Послушные рабыни не заставили себя долго ждать: всего мгновение спустя в зале появились две девушки и приблизились к маленькому Ибрагиму, заботливо помогая ему подняться с пола. Всё ещё разочарованный приказом Коркута, сын всеми силами демонстрировал отцу своё недовольство и преувеличенно грубо подобрал с ковра деревянное оружие, после чего намеренно неторопливым шагом покинул комнату в сопровождении одной из служанок. Как только дверь за ними захлопнулась, скрыв от проницательного взгляда Коркута спину уходящего Ибрагима, он не мешкая обернулся к оставшейся около него девушке, пытливо вглядываясь в неё чуть ли не безумными глазами.       — Ну? — нетерпеливо бросил взволнованный шехзаде, упрямо заглушая возобновившуюся в его груди бешеную пляску беспокойного сердца. — Как всё прошло? Госпожа в порядке?       — Она здорова, господин, — услужливо отозвалась рабыня и не сумела спрятать радостную улыбку на восторженно засиявшем лице. — Ждёт Вас, хочет немедленно Вас увидеть.       Не дожидаясь повторного приглашения, Коркут наконец-то дал волю застоявшемуся внутри него возбуждению и вскочил с места, порывисто бросившись к двери и пулей вылетев за порог просторного зала в дворцовый коридор, как по чей-то тайной задумке утопающий в мареве ночного сумрака, лишь слегка разбавленного нежным золотистым светом настенных факелов. В каком-то отрешённом состоянии преодолев расстояние до заветной комнаты, он без стука и предупреждения вломился внутрь, сразу нырнув после отрезвляющей летней прохлады дворцового коридора в убаюкивающее тепло уютных покоев, где острый железный привкус крови смешивался с тонким ароматом женского пота, а в неподвижном воздухе витал дурманящий запах каких-то целительных смесей. На пике робкого восторга Коркут замер на пороге, впервые задумавшись над тем, что же ему делать дальше, но стоило ему увидеть на просторной, белоснежной постели свою дорогую возлюбленную, и он мгновенно всё понял, будто в нём вновь проснулась та внутренняя природная сила, нашёптывая ему верные заповеди. Двигаясь, как в молочном тумане волшебного сна, шехзаде медленно, почти бесшумно приблизился к возлежавшей на кровати девушке, чьи прекрасные глаза были плотно закрыты, а узкая грудь, обнажённая широким вырезом ночной сорочки, степенно поднималась и опускалась, вторя тихому дыханию.       — Нигяр, — не узнавая собственного дрожащего голоса, пролепетал Коркут, опускаясь на постель рядом с госпожой, и с замиранием сердца уставился в её смежные веки, ловя малейшие колебания длинных ресниц. — Я так рад, что с тобой всё в порядке. Ибрагим сильно переживает за тебя, даже отказывается ложиться спать, пока не узнает, как ты.       — По-моему, сильнее тебя никто не переживал, — слабо усмехнулась в ответ Нигяр, открывая подёрнутые мутной пеленой изнурения глаза, и дрожь пробежала по её сухим губам, рисуя на них нежную улыбку. Лицо её побледнело и покрылось испариной, но, несмотря на замершие на нём следы недавних страданий, лучилось искренним счастьем, невольно заражая этой бесспорной радостью сидевшего подле неё супруга. — Вот, поздоровайся... Это твоя дочь.       С этими словами Нигяр плавным движением открыла один край белой простыни, в которую был закутан покоившийся у неё на руках маленький свёрток, и протянула его онемевшему от приятного потрясения Коркуту, одним лишь бесконечно любящим взглядом побуждая его склониться над ним. Безропотно повинуясь молчаливой просьбе госпожи, шехзаде нагнулся к самому свёртку, бережно придержав его рукой, и тут перед ним предстало очаровательное маленькое личико новорождённой малышки с чуть вздёрнутым носиком, совсем как у матери, и такими же огромными честными глазами цвета чистой голубой реки. Неосознанный взгляд дочери уже светился будущей неизмеримой любознательностью, и растроганный Коркут с нахлынувшей нежностью представил, как младшая сестрёнка пристаёт к Ибрагиму с бесконечными вопросами, не давая ему скучать. Невыразимая любовь в этому маленькому беззащитному существу до краёв заполнило поющее сердце отца, и он весь воспрянул от гордости за свою выносливую и смелую супругу, уже подарившую ему двух замечательных детей.       — Она просто чудесна, вся в тебя, — ласково проворковал Коркут, поднимая на Нигяр преисполненные возвышенного счастья глаза. — Давай дадим ей имя.       — Как насчёт Кадер? — немедленно предложила Нигяр, и шехзаде сразу догадался, что она уже успела поразмышлять над именем для своей дочери. — Судьба. Как напоминание о том, что когда-то она свела нас вместе, пусть и не самым предсказуемым способом.       — Красиво, — коротко одобрил Коркут, но чего-то ему в звучании этого ёмкого имени недоставало: чего-то символичного и памятного, такого, что будет всегда возвращать его в далёкое прошлое, где остался один его очень хороший и по-настоящему бесстрашный друг... Внезапно его осенило, и он с выразительным блеском в глазах посмотрел на Нигяр, чувствуя, как под сердцем у него одобрительно вспыхнул и распалился сапфировый камень. — У меня тоже есть имя — Эсманур. В честь Нуриман — твоей сестры и моей лучшей подруги. Что скажешь?       — Давай назовём её Эсманур-Кадер, — ответила Нигяр, и её измученные долгими родами глаза тоскливо засверкали при упоминании погибшей сестры. Она притянула дочь к груди и в упоении прижала её к себе, словно боялась, что она неожиданно исчезнет подобно жестокому миражу в знойной пустыне. — Эсманур-Кадер Султан. Наша любимая дочь.       Не в силах выразить словами всю обуревавшую его трогательную радость, Коркут лишь молча закивал и в знак согласия наклонился к госпоже, мягко целуя её в мокрый от пота лоб между приподнятыми бровями. Не успел он отстраниться, как дверь в жаркую комнату снова распахнулась, и внутрь вбежал неугомонный Ибрагим, не обращая ни малейшего внимания на пытавшихся остановить его служанок, что почтительно остановились на пороге при виде господ, что-то виновато бормоча сожалеющими голосами. Взмахом руки Коркут отослал их прочь, не испытывая никакого желания злиться на непослушного сына, а старший наследник тем временем с самым невозмутимым на свете видом взобрался на кровать и улёгся возле матери, от души поцеловав её в бледную щеку.       — Мама, почему ты не хочешь приходить? — жалобно проскулил Ибрагим, тесно прижимаясь боком к плечу Нигяр, и с наслаждением зажмурился, когда та нежно обняла его одной рукой, притянув к себе. — Папа сказал, подожди до утра, но я не хочу ждать, я хочу увидеться с тобой сейчас! Ты расскажешь мне историю про то, как вы познакомились?       — Милый, ты ведь уже не раз слышал эту историю, — тепло улыбнулась Нигяр, приковав к своему ненаглядному первенцу бесконечно ласковый взгляд, и затем чуть пододвинула ему завёрнутую в простыни новорождённую сестру. — Лучше познакомься — это Эсманур-Кадер, твоя младшая сестрёнка. Теперь вы сможете вместе играть, и ты будешь всегда заботиться о ней.       — Здорово, у меня есть сестра! — радостно завопил Ибрагим, мгновенно позабыв о своих капризах, и с неподдельным интересом уставился на крохотную девочку на руках у матери, заворожённо наблюдая за ней. — Какая она маленькая! Она же не всегда будет такой маленькой, правда, мама? Когда-нибудь она подрастёт?       — Конечно, милый, — кивнула Нигяр, обменявшись с Коркутом одинаково умилительными взглядами, и крепче прижала к себе сына, опустив подбородок ему на макушку. — А сейчас, если хочешь, твой отец сыграет вам на скрипке, и ты сразу уснёшь. Договорились?       Сморённый усталостью Ибрагим лишь согласно закивал, уже безвольно смыкая сонные глаза, и с щемящей нежностью наблюдавшая за ним Нигяр заботливо наградила поцелуем сначала его, а потом Эсманур-Кадер, которая, вероятно, уже давно спала, убаюканная мерным дыханием и теплом матери. Осторожно, чтобы не разбудить готовых заснуть детей, Коркут встал с кровати и подошёл к столу в углу комнаты, где лежала старая, милая сердцу скрипка, принадлежавшая когда-то покойной Валиде, но до сих пор верно служащая своему наследственному хозяину. За минувшие годы Коркут и не подумал забывать ремесло своей матери, как и её самые любимые мелодии, которые она играла ему ещё тогда, когда он спал в своей колыбели, а потом и после того, как персидские воины похитили его из родного дома одной зимней ночью. Так же, как в те ужасные годы Валиде преданно хранила память о потерянном сыне, продолжая верить, что когда-нибудь он вернётся, Коркут поклялся себе, что теперь он будет хранить память об умершей матери, каждый раз воссоединяясь и разговаривая с ней через знакомые звуки давних мелодий. До тех пор, пока он жив, Валиде будет жить вместе с ним в его музыке и потом, через много лет, в музыке его детей, которых он обязательно научит играть, когда придёт время.       Вдохнув поглубже уморительный воздух тёплых покоев, Коркут вновь прикоснулся пальцами к знакомым струнам, вновь с влюблённой нежностью погладил их начищенным смычком и настроил любимую гармонию, извлекая первый протяжный звук.