Приоритет

У Ласки никогда не бывало столько вещей. В сторожке всё её достояние состояло из керосинки, тюфяка на полу, набитого степной травой, солдатского одеяла и побитой кружки из жести, что принадлежала ещё отцу; ещё, правда, там было немало талисманов, сделанных лично ей самой - гнёзда для воображаемых птичек из травы и перьев, ореховые бусы на стенах, камешки в медной проволоке да деревянные фигурки, вырезанные долгими бессонными ночами её маленьким перочиным ножом, но разве могли они идти в счет? Тем более по сравнению с такой роскошью, которую она вдруг получила. На её письменном столике с резными ножками и таким же резным стульчиком стоял её письменный прибор, деревянный стакан для карандашей и керосиновая лампа под желтым шелковым абажуром. И её полка на стене тоже была резная, ней стоял рядок её книжек - накануне папа Александр лично вручил их ей, подождал, пока она перелистает их, а потом показал, как их расставить. «Таков порядок, - сказал он. - А порядок превыше всего, дитя моё». С его же помощью она навела порядок в своем шкафу с полированными дверцами, где мама Катерина уже успела развесить её новые платья. На самом деле платья были, конечно, не новые, - их прежде носила Катерина - но Ласке, которая могла по три обходиться без обновок, они в самом деле казались новыми. Как и рубашки, кофта, юбка и даже пара брюк! Там же, в шкафу, лежали чулки, фильдеперсовые и фланелевые, туфли, башмаки и немало нижнего белья - в том числе такого, какого Ласка никогда не видала и понятия не имела, как бы к нему подступиться. Пришлось звать на помощь мать Катерину. Ласка провела приятный час, рассматривая вещи, но по-настоящему её сердце покорила соломенная летняя шляпка с белой лентой. Надев шляпку во время примерки, Ласка потом едва сумела её снять. Каким-то неведомым образом шляпка эта превратила Ласку из кладбищенской замухрышки в элегантную взрослую даму, кого-то между Марией Каиной и Ларой. С ней копна её белых кудрей стала отливать золотым, а голубые глаза будто бы стали глубже и приобрели новое выражение. Глядя на себя в зеркало, Ласка воображала, как пойдет в этой шляпе летом гулять, и белая лента будет виться на теплом ветре... Да, вот это вещь так вещь. Но самые удивительные предметы расположились ближе всего к ней - на её длинной тумбочке, до которой легко дотянуться с кровати. Там стояло её круглое зеркало на железной подставке и щетка для волос. На обратной стороне щетки было ещё одно зеркальце в венке из нарисованных розочек. Такие же розочки красовались на крышке маленькой шкатулке, пахнувшей лаком. В шкатулке лежал камушек с дырочкой. По словам мамы Катерины, это был талисман. Тут прозвонили её часы на стене - глухо, словно бы несмело, и всего один раз. Вот уже и час ночи, ей положено спать. А Ласка не спит, она сидит, крутит в руках уголок одеяла и слушает шепот незнакомых вещей. Не то чтобы он недружелюбный или тем более угрожающий, да только он ей мешает - не только спать, но даже думать. И тогда пришла мысль - мысль, от которой Ласка почти успешно открещивалась днём, но от которой оказалось совершенно невозможно избавиться ночью: «На чердаке всё было иначе». Да, на чердаке вещи молчали - и это было братское молчание. Молчали картины, не перебивая её колыбельных. И низкий потолок, и голые полы, кое-где запачканные тушью, углем и краской, и потертый диванчик, и кровать без спинки. И рулоны тонкой бумаги в мелкую клетку, и доски, и ящики. И карандаши, и кисти, и палитры. А говорил только Пётр. Ох, Пётр... Стоило Ласке закрыть глаза, ей представлялся Пётр во множестве видов и положений. На высоком стуле у двери, скупо освещенный заходящим солнцем, на полу, среди многочисленных набросков, бумаг и чертежей, у мольберта и у окна. Петр с полупустой бутылью твирина, блестящей, словно свежая трава, с карандашом и тетрадкой, с банкой консервов, подогретой на керосинке - такой же, как у неё в сторожке! - и с одеялом на плечах. Ночью этот странный человек, как полагается, одеялом накрывался, а днем укутывался в него, хотя на чердаке было тепло - в подвальной печке медленно горел торф. Сколько они провели вместе времени? Ведь меньше семи дней. С мертвыми на кладбище Ласка провела всю свою жизнь. Но любила она их уже одинаково. А может быть, Петра даже немножко больше. Просто с ним было интереснее. С ним за один день случалось столько всего, сколько на кладбище за добрых полгода. Казалось, это могло бы утомить - но нет, не утомило. Раз проснувшись на своём диванчике, Ласка увидела, что в кровати его нет. Петр стоял у мольберта. Держа в руках палитру, усеянную белыми, лиловыми, синими и черными пятнами, он усердно орудовал кистью, делая широкие, храбрые мазки. Судя по его порывистым движениям, всклокоченным волосам и тому, что уже почти весь холст был покрыт краской, он начал работу ещё ночью. Словно почувствовав на себе взгляд, он обернулся и серьёзно кивнул: - О, ты уже проснулась? Иди сюда, погляди на картину. Ласка встала и, на ходу расправляя платье, подошла. На ней под ослепительно-белым с черными полосами небом расстилалась лиловато-синяя земля. А на земле было нечто, похожее кучу сена, неубранную во время покоса и потому почерневшую. Но два круглых бело-голубых глаза говорили, что это живое существо. - Вот вещь, - прикрывая глаза, сказал Пётр. - Вещь, что приходит из степи. Я часто думаю о ней, вижу её во снах, и каждый раз иначе. Иногда она круглая и катится. Иногда она вроде ходячего стульчика с длинной шеей. Иногда она ползет, как змея. А в последнее время она стала похожа на сугроб. Ласка, страшная она? Вещь эта? С минуту Ласка думала, перебирая тесемку от платья, а потом медленно покачала головой. - Нет, она не страшная. Она грустная. Это по глазам видно. Ей, видно, очень одиноко в степи, и она ждет... кого-нибудь. Сидит и... Тут раздался крик, приглушенный стеной, и Ласка вынырнула из своих мыслей, словно из воды, объятая страхом. При этом, помимо страха, она испытала малознакомое доселе чувство - досаду. Он жизни, которой она едва успела пожить и которая ей так понравилась, у неё остались одни воспоминания, ну почему она не может насладиться по крайней мере ими? Встав с кровати, она подошла к стене, за которой шумели, и прислушалась. Да, это была Катерина. Дело не кончилось одним воплем, она продолжала плакать и кричать, умоляя таинственные тени уйти и «не тянуть жилы из её головы», призывала некоего пророка «прогнать их во тьму, где место теням». Ещё она сказала, что сердце «погибло и не бьется». Вот это Ласка знала и сама. Гаруспик, дядя Артемий, ей сказал... А потом раздались быстрые твёрдые шаги, и невнятные вопли матери Катерины смешались с голосом отца Александра. Катерина было принялась возражать мужу, но тот терпеливо продолжал увещевать её, перемежая длинные строгие реплики короткими и почти ласковыми «Успокойся» и «Разбудишь». И опять в голове Ласки мелькнуло: «На чердаке всё было иначе». В самом деле, Петр никогда не кричал, тем более по ночам. Даже голоса он не повышал. На чердаке бывали только приятные звуки: потрескивал пол, гудели трубы, шуршал карандаш по бумаге. А ещё играла музыка в окошке - так Ласка говорила. Петр объяснял, что называется это устройство радиола, а в отверстии спереди, напоминающем окно и затянутом тканью, словно занавеской, находится ламповый динамик. Ласка, в общем, поняла, что к чему, - видела же она граммофоны! - но продолжала твердить своё, про окошко. В итоге Петр это перенял. «Включу-ка я музыку, - говорил он, перебирая черные блестящие диски. - Послушаем-ка окошко». «Окошко, конечно, лучше, чем радиола. - думала Ласка. - У вещи, которая звучит хорошо, и название должно звучать хорошо». Этой мыслью она занимала себя, выжидая. Ласка ещё ничего не решила, и могла просто лечь обратно в кровать и попробовать заснуть. Но она продолжала стоять, ощущая, как мягок её ковер под босыми пятками. Ждать ей пришлось недолго. Спустя примерно десять минут твердые шаги ушли из комнаты Катерины. И, едва путь оказался открыт, Ласка определилась. Она быстренько стащила с себя фланелевую ночную сорочку и принялась одеваться. Её старое голубое платье, уже постиранное и высушенное днем у огня, висело у самой стенки шкафа. Катерина предлагала выбросить его вместе с поношенным пальтишком, но Ласка отказалась - всё-таки вещи хорошие и напоминают о всех её прежних жизнях. Это оказалось правильным решением. Надевая на себя пальто, Ласка в последний раз оглядела комнату, красивую комнату с кроватью, письменным столиком, полкой, тумбочкой и шкафом, в котором лежит соломенная шляпка с белой ленточкой. При мысли о шляпке Ласка едва не запнулась на пороге. Да, жаль шляпки, красивой, изящной, ладно сидящей на её затылке. И всё же... всё же было нечто её дороже. Ласка не знала слова «приоритет», но хорошо понимала, что это такое. И тут же, на пороге, она прикинула, что у неё в приоритете - остаться без шляпки, но при этом вернуться на своё место, или же остаться со шляпкой, но расстаться с вещами, принципами и людьми, что составляли в сумме её жизнь, странную, но гармоничную. Единственно возможную. И, соответственно, выбор тоже был единственно возможным. Глубоко вздохнув, Ласка вышла на улицу. Там царила середина степного ноября, было очень холодно. Ласка этого толком не заметила. Она плотно прикрыла дверь и бросилась бежать. Весной и летом ветер приносил упоительные ароматы вереска, радости, клевера, ромашек, химы и других цветов. По осени в воздухе повисала тяжёлая рыжевая взвесь от твири. А зимой в воздухе разливался острый кисловатый запах мороза. Бегущая Ласка с наслаждением вдыхала его полной грудью, не глядя по сторонам. Да, город всё ещё наполняли бандиты и мародеры, но в этот раз она почему-то никого не боялась. У Петра было не заперто, и Ласка улыбалась, открывая дверь. Она знала, что так и будет. Стоило сделать шаг внутрь, и её окутали знакомые запахи тмина, красок и твирина. Обнимаемая ими, она быстро поднялась вверх по лестнице. Ласка полагала, что Петр или спит, или рисует, или сидит в уголке со стаканом твирина, но он сидел на стуле у входа на чердак. На нем было всё то же одеяло, черные волосы стояли дыбом, мрачный, задумчивый взгляд блуждал. Ласка ещё только прикидывала, как бы поделикатнее намекнуть на своё присутствие, но Петр уже её заметил. В следующее мгновение Ласка уже оказалась в воздухе, поднятая жесткими, жилистыми руками: - Кроха моя, дочка моя, - бормотал Петр, тормоша Ласку и одновременно пытаясь погладить её по спине. - Ты вернулась? Правда?! Или это бред? - Нет, я вернулась, - прошептала Ласка. - По-правде. Петр, до того внезапно поднявший её, так же внезапно поставил её на пол и стиснул ей руку: - Тебя не обидели там, нет? - спросил Петр, заглядывая ей в глаза. - Может, Катерина тебя напугала? Может, комендант был слишком с тобой строг? - Нет, нет, они были добры и внимательны. Только вот...- сказала Ласка и примолкла. Пауза грозила затянуться, но вот Пётр тряхнул головой и сказал: - Ясно всё. Вот что я тебе скажу: пора спать. Уже два часа ночи. А будет у тебя охота, так днем поговорим. Только зачем? Я и так понимаю. Зачем было ломать кость, что хорошо срослась? И едва Петр сказал слово «спать», у Ласки потемнело в глазах от сонливости. Едва добравшись до диванчика, она повалилась не него и уснула. На этот раз ей не помешали ни крики, ни шепот. Ласка и не заметила, как Петр накрыл её своим одеялом. Утром Ласка и Петр действительно попытались поговорить, но разговор так и не сложился - отчасти оттого, что всё в самом деле было ясно, отчасти оттого, что они были заняты. Выглядывая в маленькое окошко над диваном, они ждали. Конец этому ожиданию был положен в половину одиннадцатого утра, когда из-за угла вышел Александр Сабуров в серой шинели и направился к дому Петра. - Комендант идет, - сказал Петр почему-то очень тихо. - Хочешь, сам ему всё растолкую? Но Ласка покачала головой. - Нет, дорогой Петр, я должна сама. С этими словами она, сунув одну руку в пальто, поспешила вниз по лестнице. Конечно, можно было дождаться, пока Сабуров поднимется к ним, но Ласке как-то этого не хотелось. Кроме того, она полагала, что на уличном холоде разговор выйдет короче. Увидев беглянку на крыльце, комендант замедлил свой знаменитый твердый шаг и остановился на почтительном расстоянии от Ласки. - Ага, я не ошибся, - сказал он больше себе, нежели Ласке. - Долго бы мне пришлось ходить, если бы ты убежала на кладбище. Она молчала. Некоторе время молчал и Сабуров. Наконец он провел рукой по лицу и тихо спросил: - Не хочешь, значит, жить с нами? Не хочешь быть нашей дочкой? Ласка сглотнула. Всё это время она подспудно ожидала сильного раздражения, может быть, даже ярости, и так же подспудно готовилась к этому... но чтобы печаль? Тем не менее она твердо сказала: - Я не «не хочу». Я просто не могу. Это не моё место. - А может, ты просто не привыкла? На новом месте всегда непросто. Не в этом ли дело? - Нет. Вот тут я с первой ночи поняла, что всё хорошо. У вас мне с первого часа стала нехорошо, и дальше только хуже становилось. Нет, я себя знаю. Я не могу жить с вами и как вы. Простите меня. Снова наступило молчание. Сабуров в упор, ничего не говоря, смотрел на Ласку, и та молчала, зная, что этот взгляд надо выдержать. А потом плечи его поникли, и взгляд опустился куда-то под ноги. Ласка едва не испугалась - ей ещё не доводилось видеть коменданта со склоненной головой. И она не была уверена, видел ли вообще кто-нибудь коменданта со склоненной головой... помимо, может быть, Катерины. - Что же, раз ты уверена, то так тому и быть. Не буду тебя неволить. Значит, не судьба, - спустя паузу проговорил он, и снова будто бы для себя. Ласка ждала, не веря, что разговор и в самом деле оказался таким коротким. - Ну, а грамота, цифры? - спросил он, наконец. - Тоже не желаешь? - А можно? - ахнула Ласка. - Я желаю... Но я думала, что вы учить будете, только если я стану вашей дочерью. Комендант покачал головой, будто бы скрывая улыбку. - Нет, девочка, я могу и так. И книжки всё твои останутся. - А шляпа? - пискнула Ласка и покраснела - вероятно, впервые в жизни. Но Сабуров только кивнул: - И одежда, конечно. На что она нам? - Спасибо. - Не стоит. Если что понадобится, просто скажи. - Я скажу. Александр Сабуров перевел дыхание и снова выпрямился. Теперь он приобрел свой обычный облик, и уже нельзя было сказать, что всего минуту назад этот мужчина пережил удар... не самый тяжелый, но удар. - В таком случае я пойду, - сказал он, поправляя шинель. - Ты хорошая девочка, Ласка. Следи за ней, архитектор, ясно тебе? А то я приму меры. Ласка обернулась и увидела, что Петр в одной рубашке стоит на крыльце. А комендант развернулся на каблуках и зашагал назад так быстро, что вскоре растворился в тумане, что поднимался от Горхона.