Пока цветет азалия

      Арлерты и Энни прибыли к вечеру следующего дня. Энни с Армином удалились отдыхать, а Джаннет утащила Карлу на прогулку. День, в общем-то, вышел достаточно спокойным. Только занятия по верховой езде хоть как-то, да развлекли скучающую Микасу. Что может быть веселее, чем наблюдать за тем, как Жан пытается удержаться в седле? Хотя он действительно быстро учился. Аккерман решила, что завтра они пойдут на чердак рыться в вещах.       Конечно же, утром она долго умоляла дядю отдать ей ключи. Он упирался, пыхтел о том, что там пыльно, куча пауков и прочего. Все же, сдавшись, он выглядел ужасно недовольным своим решением и дал ей наказ: уйти сразу, если почувствует себя нехорошо.       — Не съезжай с темы, Микаса. — Жан хмурился, плетясь следом за ней. — Я серьезно не верю в то, что ты мне сейчас пытаешься доказать, что это платье тебя полнит. Глупости какие.       — Давай, идем уже. Я сказала свое мнение! Оно действительно полнит, как ты не понимаешь? Особенно эти ужасные рукава. — Микаса нервно одернула зеленый кардиган и пропустила Жана вперед.       — Как по мне, оно милое и, может быть, удобное. Точно сказать не могу, я его не носил. — Он усмехнулся, наблюдая за тем, как медленно падала хрупкая лесенка на чердак. — Вот как тебе доказать, что ты выглядишь замечательно? Хочешь, нарисую тебя со стороны? Да и ты уверенна, что это безопасно?       — Нормально. Выдержит. Спорим? — Аккерман хитро улыбнулась, повернувшись к нему.       — Спорим. — Жан улыбнулся в ответ. — А на что?       — Не знаю. Давай так. — Аккерман задумчиво постучала по телефону. — Если лестница не выдержит — буду должна желание, если я права — нарисуешь меня. Так скажем, покажешь мне, как я выгляжу со стороны, или в твоих глазах. Круто я придумала, да?       — А если я окажусь прав наполовину? — Жан нахмурился.       — Каким образом ты можешь быть прав на половину? Лестница либо останется, либо сломается. — Микаса уперла руки в бока.       — Она может сломаться под тобой. — Он усмехнулся. — Это мы не оговорили.       — Быть такого не может, я вешу чуть меньше шестидесяти килограмм. — Микаса возмутилась. — То, что платье меня полнит, не значит ведь, что я действительно такая тяжелая…       — А я почти сто, думаешь, после меня от нее что-то останется?       — Хорошо. Если случится такое чудо, что она сломается под моим весом — буду позировать обнаженной. Как видишь, я уверена на все сто в ее прочности.       — Ты уверена, что сможешь позировать обнаженной? — Жан скептически глянул на Микасу. — Не то, чтобы в этом была какая-то проблема. Просто спрашиваю.       — Я думаю, что смогу… — Микаса тут же задумалась, но после раздраженно махнула. — Лезь давай. Не раздражай меня своей неуверенностью в моей смелости. Я все смогу.       Жан лишь цокнул, аккуратно поднимаясь и внимательно следя за тем, как после него начала подниматься Мика, готовясь в любой момент ее поймать. Конечно же, Микаса оступилась, одна из ступеней не выдержала и с треском разломалась, а за ней и те, что были ниже. Вскрикнув, Аккерман полетела вниз, но ловкая рука Жана поймала ее руку и подтянула наверх.       — Я же говорил. — Жан поставил ее на пыльный паркет, тут же замечая, что во время падения она содрала кожу на голени. — Сильно больно?       — Терпимо. — Микаса нагнулась к дыре в полу. — Дарлингтон! Мистер Дарлингтон!       Дворецкий, который и так шел на шум, сразу же ускорился и удивленно осмотрел лестницу.       — Мисс Аккерман, Вы целы? — Он обеспокоенно взглянул наверх.       — Нет, я содрала кожу на ноге. Распорядись, чтобы лестницу заменили как можно быстрее. И принеси антисептик. — Микаса поднялась, замечая, сколько коробок здесь было. — Давай пока глянем, что здесь. Всегда было интересно, но мне было запрещено.       Жан открыл небольшое круглое окно запуская свежий воздух. Через пять минут пришли рабочие и спилили деревянную лестницу, ставя на ее место железную раскладную. Дарлингтон поднялся на чердак, держа в руке небольшую аптечку и тряпочку с водой. Промыв рану антисептиком, он наложил бинты.       — Вот и та книга, про которую я Вам говорил. — Дарлингтон вскрыл одну из коробок, доставая потрепанную старую книгу «язык цветов». — Она принадлежала вашей тете, она ею дорожила. Кажется, ее ей подарил ваш дедушка, а ему, в свою очередь, она досталась от его тети. Храните аккуратно, ее листы хрупкие. Если обнаружите, что она все же повредилась, у меня есть номер одного отличного реставратора. А вот в этих коробках — старый мебельный хлам. Коробки с одеждой и прочим заклеены зеленым скотчем.       Он указал на длинные плоские картонки и прочее, выстроенное в ряд. Проведя их чуть дальше, он указал на четыре запечатанные коробки.       — Здесь вещи Вашей тети и матери, которые остались. Остальное уничтожил пожар, произошедший в тот год.       — Спасибо, Дарлингтон. Спускайся осторожнее. — Микаса улыбнулась, вскрывая первую коробку.       В ней была одежда, забытая фоторамка с изображением какого-то пса и маленького Леви. Микаса села на корточки, вскрывая следующую. В ней был новый фотоальбом. Младенца в начале она не узнала, пока не увидела более взрослые фотографии. Это была она, а женщина рядом — мать. Такая красивая, что Аккерман и не сразу смогла отвести взгляд. Густые черные волосы, аккуратное — такое похожее на ее — лицо и карие глаза. Рядом с ней был улыбчивый мужчина с грозным взглядом, видимо, отец. У них был одинаковый цвет глаз. Так же, как и с Кенни, на которого он был ужасно похож. Несколько фотографий Кушель. Еще ниже был альбом поменьше. Видимо, снимки, которые сделала ее тетя. У нее определенно был талант. Некоторые фотографии были повреждены временем и обстоятельствами, но другие, видимо, самой Кушель.       — Я думала, мне будет грустно, — удивилась Микаса, откладывая альбом. — Но я в какой-то степени даже рада. Потому что теперь знаю, как они выглядели.       — Мне жаль, что так вышло с твоей семьей. — Жан тяжело вздохнул, подбадривающе сжимая ее ладонь. — Думаю, они не хотели, чтобы их вспоминали с горечью.       — Наверное, ты прав. О, а это что? — Микаса достала толстую записную книжку, обитую кожей. Потрепанная закладка износилась, из-за чего стала непригодна, разваливаясь прямо в ее руках. — Да это же дневник!       — Кушель — это твоя тетя? — Жан с интересом глянул на некоторые фотографии, но быстро перевел взгляд на Микасу, садясь на одну из деревянных коробок.       — Ага. Думаю, она была фотографом в прошлом. Ладно, это я потом прочту. — Аккерман запихнула дневник в большой карман кардигана. — Тебе не скучно со мной здесь копаться в пыли? Прямо отпуск мечты.       — Нет, что ты. — Жан усмехнулся, подавая ей какие-то вещи из коробки. — Наоборот. С тобой приятно проводить время. Да просто говорить о всякой ерунде. Намного лучше, чем страдать в манеже. Ездить верхом у меня получается неплохо, но никогда бы не подумал, что это так сложно.       — Ты правда так считаешь? — Микаса выпрямилась, неловко переступая с ноги на ногу. Ее бледные щеки покрылись легким румянцем, а губы дрогнули в легкой улыбке. — Хорошо. Ты точно привыкнешь к седлу. Помню, первое время тоже нос воротила. Колени все в синяках, и ноги ужасно болели. А потом стало легче как-то само по себе. Ты еще скучать будешь по седлу.       — Но, все же отмечу, что здесь ужасно красиво. — Жан всмотрелся в холмистый, еще зеленый горизонт, который был виден из небольшого окна. — Я рад, что согласился, даже если приходится копаться в пыли.       — Да, это ты еще не видел лес и поля. — Микаса улыбнулась. — Как только привыкнешь к долгой езде — обязательно прогуляемся по окрестностям.        — Я вообще был удивлен, когда ты позвала именно меня. — Жан неловко почесал затылок, глянув в ее лицо.       — Почему? — Аккерман заглянула в одну из коробок и достала деревянную шкатулку средних размеров. Внутри лежали украшения различных форм и размеров. Рядом же лежала другая, видимо, музыкальная. Ее Аккерман тоже отложила в сторону.— Мне с тобой всегда было комфортно. Даже в детстве. Поэтому я подумала, что будет лучше всего позвать тебя. И, кажется, не ошиблась. Думаю, без тебя и твоей бого-реакции я бы тут себе голову разбила и померла.       Жан лишь улыбнулся. В самом деле, это место было волшебным. Зеленые луга, небольшой лес, река и озеро. Вдалеке холмы. Одним словом: великолепно. И на удивление жаркие дни радовали Микасу, учитывая то, что от обильного солнечного света цвета вокруг становились сочнее. Может, стоило действительно все бросить?       Перебрав большую часть коробок, они спустились вниз, запирая чердак на ключ. Жан успешно удалился заниматься верховой ездой, так как охота верхом — дело, требующее хороших навыков. А Мика, с разрешения дяди, поехала на один из лугов в нескольких километрах от поместья. Расстелив под большим черешчатым дубом плед, она сделала несколько фотографий цветущего вереска и расседлала коня, позволив ему спокойно пастись.       Дневник Кушель был словно чем-то запретным. Микаса положила его перед собой, не осмеливаясь хотя бы раскрыть его. Кожаная обложка переливалась на солнце, еще больше маня.       — Ладно, читать дневник мертвого человека — не преступление, ведь так? Все равно если не я, так кто-то другой. — прошептала Мика, ложась на живот.       Этот дневник Кушель вела с самого детства. Было непривычно читать о том, как ее дядя, достаточно серьезный бизнесмен, в одиннадцать лет плевал мачехе и отцу в суп. Как ее брат, и по совместительству отец Микасы, специально стрелял в большого Джо во время какой-то перепалки. Но все это было достаточно скучно, до тех пор, пока она не дошла до восемьдесят пятого года. Из скучных рассказов о проделках братьев дневник сразу озарился достаточно большими записями, полными чувств и переживаний. Ее первые отношения оказались стремительными, пылкими, из-за чего Мика чаще краснела, стараясь не читать такие откровения семнадцатилетней родственницы. Но, насколько яркими были первые записи, настолько пустыми оказались следующие. Кушель забеременела, он уехал, так и не узнав о ребенке. Короткие описания ее дней часто были смазанными, словно она плакала над дневником, а также ограниченными короткими сводками о самочувствии. Тему своего отца она словно специально игнорировала, некоторые строки были нервно зачеркнуты. Да с такой силой, что появилась небольшая дырка, а на следующих пяти листах отпечаток.       Но вскоре записи стали позитивнее. Было видно, как она дорожила маленьким Леви. Как она гордилась его первым «мама» и шагами, а после радовалась и первому прочитанному слову, хорошим оценкам и успехам в спорте. Аккерман отложила дневник на некоторое время, глубоко вздыхая и вглядываясь в поля.       В записях часто упоминалось «семейное дело», которым занимался Кенни и ее отец, но ничего толком узнать Микаса так и не смогла. После ее рождения записи стали более негативными. Кушель часто ругалась с братьями, а про ее мать она говорила «Тихая, безучастная женщина, которая сто раз пожалела о своем браке. Часто плачет, а когда выводишь на разговор — огрызается. Неприятно.». Теперь и самой Микасе стало неприятно. Отчего-то ей хотелось защитить мать от таких слов, но в чем был смысл? Они обе мертвы, а их лица стерлись из памяти уже очень давно. После них остались только дети и фотографии.       Ближе к концу записи становились все короче. Все эмоциональнее, более пропитанные ненавистью к отцу Микасы. Не выдержав давления от текста, Аккерман захлопнула дневник и бросила его в рюкзак, ложась лицом к небу. Голова гудела, из-за чего раздражало даже малейшее пение птиц, шелест начинающих желтеть листьев дуба и холодный ветер, становящийся слишком ощутимым вечером. Во-первых, почему Кушель не рассказала отцу Леви о том, что беременна? Во-вторых, как вообще ее мать согласилась на такой брак? Почему она все время плакала? Почему ее отец оказался таким странным и черствым? Кто в своем уме будет стрелять в колено человеку из-за обычной перепалки? Что за семейное дело? Их бизнес? Тогда к чему такая таинственность… Позвать коня, отошедшего на приличное расстояние, было легко. Он послушно вернулся, устало фыркая и тыкаясь влажным носом в ее плечо.       Когда Микаса добралась до поместья, уже потемнело, а Дарлингтон созывал всех на ужин. Микаса отказалась, ссылаясь на сильную усталость и головную боль. Однако, спустя некоторое время, все же пошла в спальню брата. Он задумчиво сидел около ноутбука, скорее всего, закопанный в обилии работы.       — Прости. Я не хотела отвлекать. — Микаса прислонилась к стене, сжимая дневник Кушель в руках.       — Нет-нет, ничего страшного. Ты что-то хотела? — Леви повернулся к ней, закрывая крышку ноутбука.       — Я принесла дневник твоей мамы, и некоторые фотографии. Нашла их на чердаке. — Аккерман младшая подошла и аккуратно положила его на стол рядом с ноутбуком. — Лучше не читай восемьдесят пятый год. Это смущает.       — Черт. Я и не замечал, что мама вела записи. — Леви немного удивленно глянул на Микасу, пытаясь понять, вычитала ли она что-то не нужное для нее оттуда. — Спасибо. Это очень важно для меня.       — Мне остаться пока ты читаешь? — Микаса нервно царапала кутикулу на пальце, ожидая ответа.       — Было бы неплохо. — Он поднялся и сел на кровать вместе с дневником. Мика села рядом, облокачиваясь на широкую колонну балдахина.       Леви открыл сразу записи восемьдесят шестого года, не желая вдаваться в подробности того, что происходило до. Он сделает это потом, а сейчас лишь напряженно вчитывался в размашистый, аккуратный почерк матери. Хмурился и вздыхал, но все же не сдержал эмоций и сжал переносицу, стараясь унять слезы. Микаса обняла его, кладя голову на плечо, и стала успокаивающе гладить по спине. Леви хоть и не сразу, но обнял в ответ, вдыхая приятный запах сирени.