***
Она верит в сказки о первой и вечной любви, потому что обливаясь слезами от безысходности и усталости, несёт её в сердце с самого рождения. Это чувство зарождалось в ней годами, поступало в организм с молоком матери, укреплялось колыбельными и расцветало вместе с подсолнухами под голубым небом. Она понимала, что любит, когда бежала босиком по мягкой траве и бросалась в объятия ветра; когда пила из родников вкуснейшую воду и слушала пение птиц, лёжа на горячей земле. Она вплетала растения в косы и вдыхала аромат своей любви: полевых цветов, вишни, седла и молодых людей в полном расцвете сил. Любила преданно, самоотверженно, готова была отдать жизнь за это чувство, только бы оно продолжалось. Такое чистое и настоящее, без примеси лжи и фальши, она жадно наслаждалась им. Более жадно хотела только жить. Эта любовь даровала ей крылья, внутреннюю красоту и чудесный голос по наследству от соловьёв, румянец цвета дикой черешни и веру в чудо, пшеничные волосы и небесный перелив глаз. И это чувство никогда её не оставит, потому что Украина не может передать. Её любят не за что-то, а просто так. Таня перебирает пальцами залюбленные солнцем листья деревьев и сбегает вниз по холму, наслаждаясь величием горных склонов. Яремче этим летом предстаёт перед девушкой в самом лучшем свете утреннего солнца. Она замирает посреди извилистой тропы и в восторге закусывает губу: этот маленький городок, кажется, появился прямо из повести о Захаре Беркуте. Город в ковше из гор. Тане кажется, что она видит ту же картину, которая была перед глазами Франка, когда он описывал пейзажи. Закрывает глаза. Ей хочется, чтобы за неё кто-то сражался так, как Максим за свой народ, качает головой, когда перед глазами появляется образ сильного парня, который так же любит свою страну, как и она.***
На лице поселяется едва заметная улыбка, и она идёт, следуя прописанному на листе маршруту: прямо по дороге до аптеки, потом вправо, мимо мельницы, до Прута. — Тетушка Мелания, — Таня толкает шаткую калитку, проходя во двор старого деревянного дома, вдыхает аромат лекарственных растений, которые растут вдоль тропы, и застывает перед дубовой дверью, несколько раз ударяя по ней кулачками. — Тетушка Мелания! Старая женщина появляется на пороге. На её голове белый вязанный платок, а на плечах лежит теплая шаль. Она придерживает ткань рукой у шеи и знающе улыбается, осматривает худенькую девушку, которая переминается с ноги на ногу, а потом отходит в сторону, позволяя ей зайти в дом. — Ты, значит, Таня? — Да, но лучше — Тина, — неуверенно наклоняет голову в бок, позволяя волосам частично закрыть лицо. — Почему Тина? — Это имя мне нравится больше, — Либерман прячется в тени дома, разувается в прихожей и становится босыми ногами на деревянный пол. Тот скрипит под тяжестью лет, холодит стопы, и девушка вдыхает запах смолы и трав, развешанных по всему зданию. — Сменив имя, от души не сбежишь, — причитает Мелания, недовольно озираясь на Таню. — Лишь душа всегда болит и просит о пощаде; лишь душа позволяет нам оставаться самими собой. Сменив имя от себя не сбежишь, — женщина проходит на кухню, держась за стену, и Либерман следует за ней. Над разделочной поверхностью на гвоздях висят чугунные сковородки, а под потолком сохнут лекарственные растения. Они собраны в плотные пучки и источают насыщенный пряный запах, который моментально оседает мощным воспоминанием в голове. Таня уже понимает, что с этого момента тётушка Мелания будет ассоциироваться у неё именно с этим ароматом: боярышником, душицей, брусникой и шиповником. — Я не буду называть тебя Тиной, — женщина подаёт голос, опираясь на дубовый стол. — Либо мы все будем искренни в принятии себя и друг друга, либо можешь даже не раскладывать свои вещи. Либерман кивает. — Хорошо, а оплата? — она тянется за бумажником, но тётушка Мелания кладёт грубую ладонь поверх тонких девичьих запястий. — Ты будешь помогать мне по хозяйству, все продукты здесь свои. Эти все современные штуки, — она смотрит на сумку для ноутбука, и Таня хватается за неё как за спасательный круг. — Можешь оставить за порогом. Если ты хочешь найти себя — воспользуйся помощью природы и книг, людскими душами, но не лезь в этот чёртов жарт (1). Либерман кивает. Она мысленно готовится к информационной детоксикации, но расставание с виртуальным миром даётся тяжело.***
Ситуацию спасает только большая река у дома, к которой она вечером выходит в поисках моральной поддержки. В лучах заходящего солнца в воде отражаются деревья, стоящие на противоположном берегу: ивы, клёны и осины. Подует ветер — и они закачаются, зашумят. В бурных водах неугамонного Прута не задерживается даже камыш. В других местах растет он пучками-букетами. Снизу, в воде, светло-зеленый, чуть выше — темнее, затем коричневый бархатистый цилиндрик, а от основного стебля, буквально из самой воды, расходятся длинные прямые листья. Но в Пруту камыш не растёт, он недостаточно сильный, чтобы бороться за жизнь с горными водами, и Таню пугает эта мысль. Она боится, что сама окажется слишком слабой для борьбы в этом мире. На стороне Тани в воде лежат принесенные во время паводка засохшие деревья причудливой формы, они временами то смеются, то страдают, некоторые застыли в немом крике, не в силах сдержать боль от несправедливости этого мира. Вокруг них ряска, а у самого берега — заросли мяты. За ней, поднимаясь вверх, белая кашка, девясил, болиголов: белые, желтые, голубые растения, выглядывающие из высокой травы. Либерман узнаёт некоторые из тех, что висят в доме тётушки Мелании. Она хочет зайти ногами в воду, дать шумному потоку смыть всю горечь непринятых решений, но боится: каменистое дно пугает своей непредсказуемостью, а она очень сильно боится утонуть, потому что еще совсем не умеет плавать. Таня поднимает взгляд на деревянный дом у большой реки. Ей кажется, что за время, проведённое здесь, поменяется очень многое, но она жаждет этих изменений всей душой.