rose-coloured glasses

Сладость       Кейтлин стекает, обмякает в чужих руках подобно размокшей глине. Губы Вай везде: на плечах, щеках, груди, и кажется, словно эта нежность проникает под тонкую кожу с каждым мягким прикусыванием, зализыванием, оставленных ею, розовых следов.       Она целует: беспорядочно, смазано, горячо – и совершенно не так, как это делали другие. Сладко, по-собственнически, так, будто никому не отдаст даже под дулом пистолета. Вай обнимает лицо холодными – и в это мгновение все пылающее существо Кирамман переворачивается вверх тормашками – ладонями и делится текучим вкусом клубничного йогурта.       Испробовать, запомнить, повторить в памяти и млеть от, трепещущих своими зеркально-чистыми крыльями, бабочек на рёбрах осевших – Кейтлин прокручивает раз за разом, смотрит в аспидный пепел сверкающих глаз и ныряет, даже дыхания не задержав. Хрустальным звоном звучит собственное сердце, но Кирамман слышит лишь как колотится оно у Вай: быстро, гулко, быть может, вгоняет точной иглой чернила в белизну костей.       Она чувствует себя небом, ярким-ярким, словно на холст в лучах солнца жёлтого выдавили ультрамариновую краску и смешали с серебристой пылью. Кейт – небосклон, который заполонили собой сизые тучи; пташка, черными угольками-глазками рассматривающая спелое, оранжево-алое яблоко, так и опасаясь к нему подлететь; очередная волна, кояя разбивается об жгучий песок, омывая узор камней и спиралей ракушек на нем. Грешница в чане с кипящим маслом: ибо Кейтлин не верит, что находясь рядом с Фенриром заслуживает милости богов.       Вай глядит на Кейтлин, чуть отстранившись – любуется, сдувает колючую челку, некоторые, особо длинные и непослушные, пряди пальцами за ухо убирает. Улыбается, уносимая изящными руками, закинутыми на плечи. Вайолет углубляет поцелуй, смакуя каждую частичку молочного привкуса, оттягивает нижнюю губу и прикусывает – Кейт, словно приняла глоток игристого шампанского и пузырьки его едко въедаются в полость рта, оставляя после себя нестерпимое желание попробовать ещё, ощутить это незримое онемение, приглушенное пощипывание на влажных, припухших устах.       Тюль от открытого окна шуршит, гонимая ветром; по оголенной, уязвимой коже проносятся разряды мурашек, стираемые обходительными касаниями Вай, ее обворожительной ухмылкой.       — Не холодно?       Голос с ноткой смешливости, задушевный; Вай осторожно и плавно на языке буквы перекатывает, как металлические шарики в ладони, ловко минуя их сонорную сопричастность.       Кейт отрицательно качает головой, сияет кобальтовой россыпью радужек и утягивает на свою планету, заставляя разрушаться ядро спутника изнутри, осыпаться точно снегом с ёжистых, еловых ветвей. Жарко, пылко и нетерпеливо Кейтлин пытается снять с Вай эту дурацкую, персиковую толстовку, когда взъерошенное чудо покладисто привстает на колени, позволяя девушке подняться в сидячее положение.       А Вайолет следит. Сверху вниз, своими талыми очами испытывает разгоряченную Кейт, пока та припадает носом к подтянутому торсу, наконец-таки, избавившись от пушистой вещи. Ведёт подушечками по неаккуратным – а Кирамман думает: изысканным – шестерням-проводам выбитой, заманчиво выползшей из-за спины, татуировки.       — Помнишь, что я говорила про твою выдержку? — тихий смешок срывается сквозь приоткрытые, шрамом тонким обозначенные, губы и опаляет Кейт макушку.       Вай зарывается в берлинскую лазурь волос по самые костяшки, со свистом вдыхая прохладу кислорода. Живот неосознанно втягивает от мокрых, резковатых чмоков, чужих шелковистых вздохов кожей впитываемых, как что-то необходимое, нераздельно важное.       — Она ни к чёрту рядом с тобой, — языком короткую дорожку около пупка прочертив, Кейт заглядывает в темную сталь.       — Нахваливаешь?       — Конечно нет, я же это сказала столу позади тебя.       — Не порти момент, — Вай брови сдвигает к переносице и спустя мгновение нежно, хоть и чуть невнятно, шепчет на ухо:       — Прости, мне просто неловко немного, еще привыкаю к твоей открытости и… эм, честности?.. Дай мне время.       Кейт, не проронив и слова, кивает, аккуратно даря чувственный поцелуй в уголок губ. Блуждает музыкальными пальцами по спине, огибает ими каждый позвонок, словно клавиши фортепиано перебирает, пробует их на фальшь и ноготками царапает лопатки. Донельзя эротично стреляет на Вайолет расфокусированными зрачками, туманом томным застеленными. Каждое ее движение – штрих, касание – искусный мазок кистью в руке матёрого художника-поэта, голос – выразительный акцент в серости длительного предложения-тишины. Кейтлин грациозна, лишённая пошлости, насыщенная, как бутон розы в малиновом рассвете. Прекрасна.       — Поцелуй меня, — неслышно молвит Кейт, зазывно приближаясь своим лицом к родному, вдоль и поперек изученному: каждое созвездие веснушек и вкрапинок в сумеречной мгле зеркал души Кейтлин знает наизусть, до цветастых, словно бензин расплылся в луже, кругов перед зеницами.       — Как пожелаешь, милая, — Вай нахально скалится и выполняет молящую просьбу.       Кейт снова оказывается на спине, жесткий матрас недовольно поскрипывает, однако возня с одеждой глушит его недовольство.       Кирамман до безумия любит, когда Вайолет, ее Вай, трогает везде, где только пожелает; шутливо оттянутую пальцем лямку бюстгальтера отпускает, чтобы поддразнить и без того раскаленную кожу; дурашливо щекочет ребра, хитро скользя по бёдрам и выше. Касается нужных мест, умело доводя до истомы. Ее пьянит от одних только ямочек на щеках, отчего Кейт замирает, чуть дыша.       В груди взрывается искрами и вертится, вертится, вертится что-то напоминающее волчок, на магнитном притяжении вечно крутящийся.       Кейт переполняет от этого, неописуемого, как бы она не старалась сложить осколки в голове, трогательного чувства, отголосками певчего во всем теле. Она содрогается, зубы сцепив, покалывание на самих кончиках улавливая. Медом разливается внизу живота, обволакивая приторной густотой.       Вай – довольная до чёртиков – падает рядом, носом в шею тычась, закидывая ногу на талию, и мягко мурлычет, превращаясь из пылкого, опасного, цепями звенящего, Фенрира, пепелом осыпающего прожженную до углей землю, в домашнего щенка из приюта взятого.       Кейтлин впускает в лёгкие душистый аромат клубники, ласково поглаживает, покрытые испариной, плечи красноволосого комочка счастья и непроизвольно из горла срывается:       — Люблю.       Вай окольцовывает своими объятьями сильнее, пряча глупую улыбку в поцелуе в точеную ключицу. А как иначе? Гипс       — Всем этажом молились, чтобы ты недопрыгнула, — ехидничает Паудер, вырисовывая розовым фломастером на гипсе неаккуратный средний палец. — Кто ж знал, что Боженька нас услышит.       Вай молчит и не реагирует на подколы сестры. Она-то знает, из рассказа Клэггора, что она тогда тайком сопли подтирала, пока Кейт поднимала ее окоченевшее тело из сугроба вперемешку со льдом. Поэтому она лишь с тихой благодарностью хлопает сестренку по плечу здоровой правой рукой, в момент, когда та старательно выводит очередную линию незаконченного рисунка.       — Бегать по гаражам? Серьезно? Ещё и в гололёд? — не унималась Кейт, яро жестикулируя и нервно расхаживая из стороны в сторону, — Вай, черт возьми, тебе же не десять!       Кейтлин редко сердилась, а ещё реже показывала это всеми своими атомами и клетками, собранными в один-единый организм. Хладнокровное терпение – удел рода Кираманн, но и ему, по видимому, когда-то приходит конец.       Сначала, удерживая свою тревогу под контролем, она, похожая на смертоносную метель, по короткому звонку от самой Вайолет прилетела с упрёком созерцать, раскинувшуюся звёздочкой на снегу, фигуру в порванном пуховике. Параллельно закидывая вопросами о самочувствии и совестливыми укорами, Кейтлин помогала Вай с переломом добраться до больницы, откладывая свою гневную тираду на потом.       Вайолет заключает – это неосязаемое «потом» наступило.       — Кекс, не преувеличивай. Ну, не рассчитала немножко, бывает, — Вайолет пожимает плечами, сразу же шипя от резкой боли, возникшей от неосторожного движения локтя.       — Бывает! Бывает, а как же, — восклицает Кейтлин, падая на табурет около окна, — Ещё метр и ты бы себе шею свернула.       — Зато я достала игрушку той девчушке.       Не поднимая глаз на встревоженную девушку, Вай сверлит цветные каракули на пострадавшей руке. Она звучит почти обиженно.       Осколки гордости и вины вонзились в лёгкие, перед этим дробя ребра на бесполезные хрящи для озлобленных псин, отчего каждый глубокий вдох выходил неполноценным, каким-то рваным. Как рыба на суше – и от этого сравнения так противно на душе, что хочется саркастично посмеяться со своей беспомощности, искривить губы в картинно-невозмутимой ухмылке; надеть маску деланной уверенности в жалкой попытке убедить кого-то, но в первую очередь, себя. Но нет, блять, не выходит.       Кушетка с белой простынью, на коей она сидит, салатовые облупленные стены приемной, докторский дубовый стол, покрытый толстым стеклом и напичкан бумажками под ним... Вайолет предпочитает подсчитывать ручки в подставке – главное, не смотреть в центр штормового моря, ибо ей кажется, что она сразу потонет, пробитая насквозь электрическим разрядом.       Вай чувствует себя слабой. Нашкодившим ребенком, которого отчитывают родители, коих у нее не было.       Заменой им стал Вандер – приемный отец, военный в отставке с большим сердцем и стальными принципами. Когда Вай нуждалась в его поддержке, всегда из ее уст звучала просьба научить очередному приему или отточить старые. А он сузит глаза в смешливом подозрении на счёт ее намерений – знает, что это всего-навсего предлог – и в ответ басисто отзовётся, потрепает ее по голове медвежьей пятерней и расплывется в понимающей улыбке, снимая с крюка боксерские лапы.       «Кейт ему понравится» — с ноткой хвастовства тянет Вай в своей голове, разгребая кучи хлама на полках рассудка.       Абсолютно все здесь пропитано едкой хлоркой наполовину с кислым запахом лекарств. Вай ненавидит, когда в нос бьёт не кислород, а смесь из углекислого глаза и растворов, ведь он душит, словно тряпку запихали в глотку, и так уже простуженное горло.       — О! Я ща вернусь, — Паудер слетела с насиженного места и ее глаза засияли предвкушающим огнем. Уже на пороге она резко оборачивается и стреляет загадочным взглядом на Кейтлин:       — Кейт, оставляю свою неудачницу на тебя!       Кирамман планировала что-то сказать, но ее прервала нагло захлопнутая дверь приемной. Где шастает этот врач?       — Она просто напомнила меня, когда я была мелкой, — Вай склоняет голову, подбородком груди касаясь, и рассматривает широкую, в некоторых местах пластырями облепленную, ладонь.       — Та девочка, которой ты помогла?       — Да, — Вайолет задумывается, делает паузу, — мне лет семь было, когда какой-то сопляк закинул мои любимые кроссовки на линию проводов.       Кейтлин слушает. Внимательно, Вай кажется, что даже если сейчас метеорит грохнется где-то рядом – та не отреагирует, не отведет лазурит глаз от нее и до последнего мига будет внимать ей. И от этого в груди ноет, вибрацией проносится по всему организму.       Кейт пересаживается ближе, берет оставленный Паудер, фломастер и как бы спрашивая подносит его к травмированной руке. Вай медленно кивает и едва ли дергает уголком губ.       — Я побоялась просить у кого-то помощи, лишь пихнула того пацана в лужу и ушла. День за днём я приходила на них посмотреть.       — А Вандер?       — Неловко было. Стыдно, поэтому и сказала ему, что потеряла, — закусив губу, Вай становится ещё тише, голос ломается, как тонкая, сухая веточка. — Но, думаю, он знает и видел их по дороге на работу.       Кейтлин переводит взгляд с гипса на Вайолет, в голубизне радужек плещется нежность и сочувствие, тихие воды небесной, всеобъемлющей ласки.       — Мне не стоило срываться на тебя, извини, — Кейт снова склоняется над пространством для рисования и неспешно добавляет: — Я волнуюсь за тебя. Ты поступила правильно, но, прошу, будь осторожней в будущем.       Вайолет хочет прижаться, обнять и не отпускать, вдохнуть что-то кроме хлорки, однако травма позволяет только широко улыбнуться.       Последнее, что замечает Вай перед тем, как сестра влетает в приемную с охапкой мармелада – розовый, воздушный кексик на забинтованном гипсе.