«𝕹𝖔𝖙𝖍𝖎𝖓𝖌 𝖈𝖔𝖓𝖙𝖗𝖎𝖇𝖚𝖙𝖊𝖘 𝖙𝖔 𝖈𝖗𝖊𝖆𝖙𝖎𝖓𝖌 𝖙𝖍𝖊 𝖋𝖚𝖙𝖚𝖗𝖊 𝖑𝖎𝖐𝖊 𝖇𝖔𝖑𝖉 𝖉𝖗𝖊𝖆𝖒𝖘. 𝕿𝖔𝖉𝖆𝖞 𝖎𝖘 𝖆 𝖚𝖙𝖔𝖕𝖎𝖆, 𝖙𝖔𝖒𝖒𝖔𝖗𝖔𝖜 𝖎𝖘 𝖋𝖑𝖊𝖘𝖍 𝖆𝖓𝖉 𝖇𝖑𝖔𝖔𝖉»
© 𝖁𝖎𝖈𝖙𝖔𝖗 𝕸𝖆𝖗𝖎𝖊 𝕳𝖚𝖌𝖔 (1802–1885)
Через разбитые окна сочились игривые солнечные лучи, от чего в комнате было на столько ярко и тепло, что даже полуразрушенный дом, создавал приятное ощущение умиротворения и уюта родного очага. На поцарапанном паркете валялись остатки стеклянных стаканов и лакированной мебели, они играли красивый танец на скользкой поверхности, отливались блеском серебра, а быть может и золота. На улице звонко щебетали птицы, напевая для прохожих свою замысловатую мелодию. За пределами особняка просто не умолкал радостный гомон туристов и жителей чудного городка, именуемого Новым Орлеаном. Все происходящее казалось таким привычным, комфортабельным, даже лай уличных псов, что вечно скулят под громоздкими окнами жилых домов, вызывая накипевшее раздражение и тоскливость, сейчас казались более близкими и желанными. От сложившейся атмосферы, хотелось слышать абсолютно все звуки мира, прочувствовать каждый момент, уготовленный непрекословной судьбой, даже самый потаенный, изнуряющий, но такой непривычный и, как никогда подходящий. Однако семья первородных не могла согласиться с этим, по крайней мере не сейчас, не в эту минуту. Майклсоны оглядывали помещение мрачными взглядами, которые перемещались с одного неодушевленного предмета на другой, с одного угла на третий, за ним четвертый и так по кругу, пытались отвлечься, угомонить этот наплывший поток чувств и эмоций, что разъедал их изнутри, словно змеиный яд. На лице каждого присутствующего зияла унылая маска грусти и скорби, которая словно была намертво приклеена, ни как не желая отдираться. С момента смерти Далии прошло уже больше шести часов. Казалось, что время замерло либо тянулось так долго и мучительно, целую вечность, однако это бесцельное ожидание не приносило ни какого результата. Первородные просто оттягивали момент, словно не хотели принимать ту безусловную и грустную правду, что оставляла за собой кровавую дорожку, выстланную болью и отчаянием. Но против фактов не пойдешь — все уже случилось, ни кто не в силах обернуть время вспять и предотвратить этот, натурально неизбежный, конец, который подкрался на столько скоро и близко, окончательно уничтожая остатки всего яркого и воодушевляющего. Даже невозмутимый Кол, который при любых обстоятельствах вел себя сдержанно и равнодушно, сейчас источал такую ярость и неприятие ситуации, какая только могла быть в самом разбитом и потрепанном жизнью человеке. Ребекка молчала, просто смотрела на, уже безжизненное, тело племянницы и тихо плакала, не проронив ни слова, лишь горькие слезы сожаления и отчаяния, не дававшие девушке дышать полной грудью, блокирующие каждую попытку воздуха прорваться к легким, заполнить тело, таким нужным сейчас, кислородом. Никлаус с силой сжимал руку дочери, а по его щеке струилась тонкая линия солоноватой влаги, что непрерывно двигалась по его точеному профилю, достигая, измазанного в вязкой крови, полуночно-синего джемпера. Он отказывался принимать смерть Далии, не желал видеть ее неподвижное тело, что с самого рождения заставляло гибрида радостно улыбаться, чувствовать себя настоящим, живым. За столько лет его продолжительной жизни, еще ни кому не удавалось пробудить в нем столь пылкие чувства нежности и любви. Он был тем отцом, которым всегда хотел стать. Не таким, как Майкл, не жестоким ублюдком и сволочью, ненавидящим собственное дитя, а самым настоящим родителем, способным горы свернуть ради своего, родного. Когда твой ребенок уходит из жизни раньше тебя самого — это безмерно ранит, оставляет глубокие шрамы, с которыми суждено волокти столь бренное и ничтожное существование. Ведь так быть не должно: родители не должны хоронить своих детей — таков закон сансары, жестокий, безжалостный, однако, безусловно, верный. Клаус больше всего боялся потерять ее, но когда столкнулся с этим, то те чувства, что он испытывал, едва лишь подумав об этом, казались такими жалкими и незначительными по сравнению с теперешними. Все чего он желал — это вновь услышать ее голос, эти безумные крики, которые она разводила по всяким пустякам, эти горячие слезы радости, почувствовать ее объятия, родные прикосновения, увидеть ее улыбку. — Она не умерла, — сквозь зубы шепчет первородный, сильнее сжимая ее холодную ладонь. Не так должна была закончиться ее жизнь, далеко не так. — Ник, — блондинка тянет дрожащие руки к брату, кладет на его напряженное плечо и намеривается продолжить свою речь. — Замолчи, Ребекка! Вы все, — гибрид указательным пальцем обводит всех присутствующих, одергивая безвольную руку сестры. Сейчас он не хотел никого слышать, видеть, чувствовать, уж тем более своих назойливых родственничков, — вы все глупцы! Она жива, я знаю это, она жива! — Тогда почему она не дышит?! — в разговор влез взбешенный Кол. Конечно он и сам не хотел верить в то, уже никогда не сможет услышать привычный, нежный голосок своей малышки, ведь эмоции сам лезли в голову, застилали разум и отталкивали здравый смысл. Такое состояние было сродни алкогольному опьянению: по телу разливается тепло, но далеко не приятное, скорее жгучее, раздражающее, высасывающее всю внутреннюю энергию, действия становятся четче, активность возрастает, а комплексно оценивать ситуацию до невозможного сложно. Когда ты пьян, ты хочешь веселиться, прибывать в вечной эйфории и ничего больше, а сейчас, все это только давило морально. И тот кто чувствовал это, больше никогда не захочет испытать подобное. Мужчина приподнимает влажный взгляд на парня, источая всю злость и ненависть, что накопилась в нем за все эти дни. Может Кол и пытался казаться безэмоциональной сволочью, которая только и умеет, что задирать и бесить окружающих, однако, все прекрасно понимали, какой он на самом деле. Обиженный жизнью и родителями мальчик, мечтающий о полноценной семье, о ее любви и поддержке. Бесспорно, каждый из них старался сохранить эту тонкую грань между ненавистью и желанием собрать всю родную под одной крышей, жить вместе в мире и процветании. Но ведь это Майклсоны. О каком мире вообще может идти речь, когда вы семья первородных монстров, закалывающая друг друга за любую оплошность, за любое не правильно произнесенное слово или фразу. Разве можно жить в процветании, когда каждый перед сном затачивает деревянные колья и кладет их под подушку, перестраховываясь на всякий случай? Майклсоны — это своеобразный магнит для всего ненормального и проблемного, впрочем, как и они сами. Должно быть именно это и было причиной их ссор и разногласий, ведь все неприятности, что с треском обрушиваются на них, часто влекли за собой море лжи и тайн. Были и правые, и виноватые, были жертвы обстоятельств и зачинщики этих самых неприятностей. Когда Элайджа и Фрея стараются сохранить баланс любви и благополучия в семье, Ник в то же время продумывает очередной план по захвату всей вселенной и провозглашает себя королем этого гребаного мира, приводя за собой в город врагов и обидчиков. Колу и Ребекке совершенно наплевать на семейные дрязги, их больше заботили свои собственные проблемы. Невзаимная любовь, жажда мести, интриги, выживание и многое присущее членам первородной семьи. Они уверенно считали, что все это лишь детские игры, затеянные старшими братьями: сегодня ругаются, завтра мирятся — привычное дело, обыденная забава — не более. Младшенькие Майклсоны всегда выделялись на фоне своих братьев и сестры. Более жестокие, более нервные и раздражительные, с вечно непреодолимой жаждой голода. Так было всегда, пока на свет не появились близняшки Хоуп и Далия. Это было одним из самых счастливых событий в жизни первородных. Элайджа всегда говорил, что они смогут изменить Никлауса и объединить все те положительные качества, что беспробудно томились в сердцах каждого Майклсона. Так и случилось, девочки и впрямь несли в себе тот свет о котором говорил вампир, они перевернули привычную, рутинную жизнь этой, прогнившей насквозь, семейки в нечто большее, во что-то, что действительно важно. Важнее убийств, бессмысленного кровопролития, жестокости и жажды. Малышки подарили этой семье то, что никто из них уже давно не ощущал по отношению друг к другу — безответную любовь. И сейчас, сидя в этой комнате, наполненной радостными и горькими воспоминаниями, потерять одну из этих путеводных звезд — нестерпимо больно. Были перечеркнуты все до и после, однако ни кто из них даже не догадывался, что это далеко не конец. — Мама! Мамочка! — девушка резко выгнулась, принимая сидячее положение на, обшитом кожей, диване. Перепуганными глазами она оглядывала каждого присутствовавшего в комнате, резко дышала, судорожно захватывала воздух крупными порциями, в руках сжимая мягкую ткань махрового пледа. Еще несколько секунд назад ее тело и душа бесчувственно покоились в полной тишине и, непроглядной тьме. Все то время, проведенное без сознания, она отчетливо слышала каждое слово, каждую фразу, эхом отдающую где-то на задворках разума. Рыжеволосая была мертва, но ее мозг продолжал жить, и это было самым болезненным ощущением в мире, ведь она понимала все о чем говорила ее семья, слышала их безутешный плач, их отчаянные крики, абсолютно все. И самым обидным было то, что она ничего не могла поделать. — Далия! — гибрид с волнением осматривал дочь, словно не веря своим глазам. Они ринулся вперед, захватывая дочь в крепкие, отцовские объятия, не желая отпускать ее даже а мгновение. Ребекка и Кол сразу же расслабляют напряженные мышцы плеч, одновременно выпуская облегченные выдохи. Она жива, а значит самое худшее позади. Сейчас все хорошо, девушка очнулась, линии темных вен и посеревшие участки на ее лице стремительно отступали, открывая взору светлую, слегка румяную, кожу. — Ты жива, — уже на протяжении двух минут, беспрерывно вторил одну и ту же фразу сам себе Клаус. Его теплые ладони бережно поглаживали золотистую макушку Далии, боясь сломать ее, словно фарфоровую куколку. Он перебирал каждую прядку и ловил себя на мысли, что еще никогда не был так рад этому, казалось привычному, действию. Первородный чувствовал такое искреннее облегчение, которое ему даже и не снилось. Он все еще не понимал, каким образом его дочь очнулась, ведь все признаки и факты твердили об одному — она не выжила, но он так не хотел сейчас в этом разбираться, по крайней мере не в этот радостный момент. Ему просто нужна она и эта успокаивающая тишина, пока он будет наслаждаться желанными минутами рядом со своей девочкой. Голубоглазая крепко прижимала к себе отца, она так боялась, что все это неправда, лишь сладкая иллюзия, которую она создала сама, которая вот-вот осыплется на сотню, разбитых вдребезги, душещипательных моментов, оставляя после себя неприятный осадок боли и ощущение полного одиночества. Часы, что она провела по ту сторону, казались вечностью. Там она встретила маму. Она была такой счастливой, беззаботной, настоящей, словно и не умирала вовсе, словно не покидала их и все это время была рядом. Рыжеволосая была на столько рада наконец увидеть ее, что совсем позабыла о своей смерти, о семье. Пускай Хейли и была счастлива встрече с дочерью, однако она прекрасна понимала, что ей нужно вернуться, ведь у нее была впереди целая жизнь. Она должна была поступить в университет, окончить его, устроиться на работу своей мечты, гулять с мальчиками, проводить время с лучшими друзьями, встретить самую чумовую любовь, пробовать новое и никогда не изменять самой себе. Безусловно, их прощание было самым тяжелым, что переживала Далия, после смерти матери, но она пообещала ей быть сильной и никогда не падать духом. Вернувшись в мир живых, девушка поняла, на сколько сильно ей не хватало этих объятий, этого места и дорогих сердцу людей, без которых стены этого дома были бы пустыми и бездушными, не наполненными той манящей, семейной атмосферой любви и уюта. — Папочка, папа, — захлебываясь в собственных слезах, судорожно шептала девушка. Она бы отдала все богатства мира, только бы видеть эти родные лица и никогда не покидать их. — Я не хочу умирать! Пожалуйста, спаси меня! — Ты не умрешь! Я клянусь тебе, — первородный резко отстранился от дочери, хватая ее за плечи. Он смотрел на нее таким преданными глазами, взглядом передавал все тревожные мысли, что не давали ему покоя, но тем не менее, он старался убедить ее в том, что она в безопасности и он не позволит ни единой душе посягнуть на ее сохранность. Этого хватило, что бы успокоить истерику Далии, хотя бы на время. За спиной первородных раздались отчетливые шаги, предвещающие о чьем-то прибытии. Все взгляды были устремлены ко входу в главный зал, который являлся местом праздничных мероприятий, семейных собраний и ужинов. В комнату вошли обеспокоенные Фрея и Элайджа, а за ними впопыхах бежала Хоуп, усердно пытавшаяся догнать дядю и тетю. На их лицах читалось полное смятение, они были взволнованны, а сообщение Ника о предсмертном состоянии Далии, лишь подливало масло в огонь, распаляя бурю тревожных эмоций, до предельной точки. — Тетя Фрея! — девушка вскочила с дивана и, подлетая к вошедшим, заключила блондинку в горячие объятия. — Где ты была? Ведьма пропала еще вчера вечером, а сейчас она, как ни в чем не бывало, стоит посреди комнаты с огромными, перепуганными глазами, что заставило рыжеволосую всерьез задуматься. Каким же образом она вернулась? Данный вопрос волновал не только ее. Клаус, Ребекка и Кол так же с непонимание глядели на сестру, взглядом пытаясь вытянуть из нее хоть какие-то объяснения. Все они прекрасно помнили о ее таинственном исчезновении, однако по прежнему не понимали, сложившейся ситуации. Игнорируя вопрос и допытливые взгляды родственников, Фрея радостно улыбнулась племяннице, не выпуская ее из медвежьей хватки. Известие о внезапной смерти Далии действительно потрепало девушку. Глаза были на мокром месте, волосы растрепанны, а на бледных щеках красовались темные разводы от, испорченной слезами, туши. Всю дорогу до Нового Орлеана, Элайджа отчаянно пытался успокоить сестру, но лишь одна мысль о произошедшем вызывала новую порцию рыданий и навеивала столько неприятных эмоций, что, казалось внутренности плавились, превращаясь в бесформенную, раскаленную жидкость, расплывающуюся тугой болью по всему телу, застилая, в миг обезумевший, разум и не оставляя ни единого живого участка. — Что с тобой произошло? — гибрид смерил девушку серьезным взглядом, как бы намекая, что выследит и сотрет с лица земли того несчастного смертника, который посягнул на его любимую сестренку. Отрезвляющие слова мужчины, заставили блондинку прийти в себя и настроиться на, далеко не приятный разговор. Те часы, что она провела в подвале заброшенного домика, окруженного сплошным, густым лесом на окраине Чикаго, были незабываемыми, и не потому что дикая природа этого дивного места вызывала безудержное чувство восхищения и умиротворения, а потому что ледяные цепи и наручники в течении длительного времени приносили неприятное покалывание в области запястий, а так же звонкое бряканье метала о стальную поверхность действовало на хилые нервы блондинки, стремительно раздражая ее внутреннего демона. В плане пыток ведьмы были подозрительно изобретательны, в прочем, как и сама Майклсон. — После вашего ухода, я решила еще на какое-то время задержаться, нужно было проверить одну догадку, — девушка вальяжной походкой прошла в сторону полуразрушенного бара, наливая в стакан остатки уцелевшего бурбона. Без крепкого алкоголя спокойно говорить об этом она не хотела, так как голодная ярость уже потихоньку начинала поглощать ее возбужденное сознание. — Я вычислила местоположение клана, но, видимо им это не понравилось. — В каком смысле? — присоединяясь к разговору, проговаривает Ребекка, озирая блондинку вопросительным взглядом. В конце концов, Фрея была ее единственной сестрой и вопрос о ее безопасности волновал Майклсон не меньше остальных. — Когда я возвращалась домой — меня похитили и вырубили. Очнулась уже в каком-то сарае, вся в цепях и с диким желанием выпустить кому-нибудь кишки, — девушка придвинулась к громоздкому креслу, роняя на него свою обессиленную тушку, при этом, закидывая ногу на ногу, она обворожительно улыбается, а в небесных глазах плясали чертята. — Элайджа нашел меня. Он был весьма убедительным, когда речь зашла о моем освобождении, — сладко протягивает блондинка, изгибая бровь и одаривая, стоящего в стороне первородного, поощрительным взглядом. — Сомневаюсь, что от этих ведьм что-то осталось. Замечая довольную улыбку сестры, вампир тяжело отводит, раздосадованный взгляд, в сторону, вытаскивая из верхнего кармана пиджака белоснежный платок, и задумчиво протирает все еще липкие и мокрые пальцы, стараясь отмыть следы своей «безобидной» проказы. Новая порция вопросительных взглядов родственников, с явным непониманием прожигала спокойного, как неподвижная скала, вампира. Естественно никто не отрицал того, что воспитанный, интеллигентный и благородный Элайджа способен на жестокость. Его методы допросов и пыток всегда были полны красоты и изящества. Клаус же делал все более деструктивно и хаотично, проявляя безудержную агрессию, в значительной ее степени. Он не был поклонником напыщенного губошлепства, как его старший брат, который всегда считал, что любой вопрос можно решить словами, а если такой возможности не предоставлялось, он выполнял каждое враждебное действие с, присущей только ему одному, грацией. Первородный даже сердца вырывал изящно, не говоря уже о искусных способах его питания. — Ну что ж. В талантах Элайджи мы нисколько не сомневались, — по-ребячески хлопая в ладони, бормочет довольный гибрид, на что ранее упомянутый мужчина, лишь закатывает утомленные глаза. — И раз уж никого убивать уже не нужно — все и так мертвы, — игриво протягивает Майклсон, беззаботно улыбаясь, — мы можем заняться Далией. Первородный обошел девушку со спины, кладя на ее плечи тяжелые руки. Действия отца заставили ее вздрогнуть и слегка отшатнуться в сторону. Проблемы с мстительными ведьмами были внезапно решены и сейчас рыжеволосая стала центром внимания для всей своей семьи. Она и сама не совсем понимала происходящие с ней изменения, однако какая-то ее часть била тревогу, потому что примерно догадывалась о надвигающемся. Действительно, все симптомы и, кружащиеся рядом с девушкой, аномалии, лишь наталкивали присутствующих и ее саму на то, что все еще может повториться, не найди они решение этой проблемы. — Фрея, найди Давину. Они с Далией кратко введут тебя в курс дела. Хоуп, окажи любезность, поищи в библиотеке книги о Темной магии. Они нам понадобятся. А вы, — разворачиваясь к ошалевшим Ребекке и Колу, грозно говорит гибрид, — займитесь уборкой. И прошу вас, без приперательств, — сердито предупреждает вампир, взглядом осаждая, внезапно активировавшихся первородных. Слова брата, далеко не обрадовали эту сладкую парочку, но ни один из них не хотел брать на себя ответственность за возможные трупы и выводить гибрида на нервы. Поэтому они лишь в последний раз с прищуром оглядели Ника и, тяжело вздыхая, поплелись в сторону выхода из зала, что вызвало у мужчины очередную одобрительную улыбку. — А что будешь делать ты, брат? — задает вопрос старший Майклсон, поправляя рукава манжета. — Мы с тобой прогуляемся. Скажем так, в качестве запасного варианта, мне жизненно необходимо найти одну очень привлекательную и строптивую блондинку — откидываясь на спинку кресла, Клаус обворожительно улыбается, открывая вид на изумительные ямочки. — И так! У всех есть задания. Попрошу уподобиться тем двум оболтусам и приступить к их выполнению. Вперед! — переходя на крик, язвительно выдает гибрид и слегка поддается вперед, от чего его мышцы серьезно напрягаются. Раздраженный тон заставил присутствующих разбрестись по комнатам. Забавно, как лишь одно слово может повлиять на поведение и действия окружающих, и это безумно ему нравилось. Когда комната погрузилась в тишину, светловолосый устало прикрыл голубые глаза, раскидывая руки на бортики кресла. Пускай и фальшивая, но смерть дочери всерьез перепугала его. Он уверенно настроился на поиски хоть какого-то лекарства для нее, поклялся, что больше не допустит подобной оплошности. Голова была каменной, а вагон мыслей даже не собирался опустошаться, от чего первородный тяжело жмурит глаза. Внешне он не показывал свое беспокойство, не желая, что бы семья видела его таким, ведь он уже привык справляться с эмоциями самостоятельно, при этом не беспокоя родственников своими проблемами. Он старался прятать это волнение за маской высокомерия и жестокости, всегда устрашающе действующей на людей. Так было проще, по крайней мере так думал он сам. У остальных Майклсонов на этот счет было другое мнение. Они уже давно смирились со способностью брата попадать в, всякого рода, неприятности, и их совсем не удивляло его желание отгородить семью от этого. На их попытки помочь ему — он отвечал агрессией, делал ужасные вещи, все для того, чтобы оттолкнуть родню, но они только сильнее рвались спасти его, полную ненависти и противоречий, душу. — Никлаус, скажи мне — к чему все это? — уверенной походкой, первородный приблизился к брату, вопрошающе рассматривая его привычную позу. Каждый раз, когда гибрид попадал в какие-то, чересчур запутанные, истории, он принимал подобное положение тела, что случалось гораздо чаще, чем можно себе представить. — О чем ты, Элайджа? — скрестив руки на груди, мужчина закинул ногу на ногу. Так делали все Майклсоны, словно это была своеобразная традиция, которую ни в коем случае нельзя нарушать. — Не делай из меня дурака, брат. Я прекрасно все вижу, — заостряя внимание на ухмылке голубоглазого, уверенно протягивает вампир. Распознавать настроение Клауса он научился еще с самого детства, довольно долгие годы проживания бок о бок с ним и вовсе укрепляли эту невидимую нить, что так долго связывает их. Одного лишь взгляда хватало, чтобы понять, что твориться в голове этого первородного. — Неужели? Ну раз уж ты у нас такой зрячий, то просвяти меня. Что же такого видишь ты, чего не вижу я? — раздражаясь и одновременно забавляясь словами брюнета, быстро щебечет гибрид. — Ты снова прячешь эмоции за чувством злости и агрессии. Ты винишь себя в случившемся, что не смог помочь ей, спасти ее жизнь, не оставляя шанс на беззаботное будущее, и ты винишь себя за то, что не оказался рядом в тот момент, когда она действительно нуждалась в тебе. Но мы уже это проходили. Неужели за все это время ты не успел усвоить одну простую истину? Одному тебе никогда не справиться. Сила в семье, Никлаус. Любовь, верность — это сила. Всегда и навечно. Вот в чем мы поклялись друг другу тысячу лет назад. Элайджа отчаянно пытался достучаться до брата, активно жестикулируя мимикой лица и руками. Сколько раз он уже проделывал подобные махинации, сколько раз старался развеять его навязчивые убеждения в том, что одиночество и отторжение очевидных вещей — это не решение всех проблем. Майклсон всегда был той еще занозой в заднице, однако даже в нем было что-то поистине хорошее, не та злость, ненависть и жестокость, а что-то более глубокое, искреннее, что-то, что он прячет где-то в глубине самого себя. С момента рождения девочек, Никлаус все чаще стал открываться, проявлять эти нежные и трепетные чувства. Они помогли ему раскрыть душу, и совсем не важно, что на все это понадобилась гораздо больше времени, чем рассчитывал первородный. Со временем, он все же смог проявить те чувства, которые Элайджа веками, так отчаянно желал выпустить наружу. — Ты преувеличиваешь. Возможно, я и есть то безжалостное чудовище, что все избегают и боятся взглянуть ему в лицо. Возможно, я неисправимый ублюдок и мне нет искупления. Об этом ты не задумывался, дорогой братец? — вновь, надевая маску безразличия, ухмыляется мужчина. Ему не нравилось, когда кто-то копался в его мыслях и душевных противоречиях, ведь тогда он чувствовал себя открытой книгой, которую с легкостью можно прочесть, найти найти все слабости и в самый ответственный момент нанести решающий удар. Так он чувствовал себя уязвимым и беззащитным, а эти качества не должны символизировать его пылкую натуру. — Я не верю в это. За всю мою долгую жизнь, я пришел к выводу, что мы на веки связанны с теми, кто с нами одной крови, — хватая гибрида за над грудки, настойчиво объясняет первородный. — И пусть мы не выбираем своих родных, связь с ними может стать великой силой. Я хочу, чтобы ты понял это, брат, и не переставал бороться. Ради семьи, ради всех нас. Ради дочек. Последняя фраза вывела Майклсона из продолжительного транса, заставляя всерьез задуматься над словами древнего. Он был прав и Клаус постепенно начал осознавать это. Пускай ему до чертиков надоело слушать его несмолкаемые, благородные речи о важности участия семьи в его жизни, однако они приносили какое-то спокойствие, чувство комфорта, отгоняя депрессивные мысли на задний план. Тысячу лет первородный боролся со своим самым большим страхом — привязанностью. Ведь она и являлась основоположницей всех бед в мире, вызывала кипящее чувство любви к дорогим людям, а потом плевала в лицо, неся за собой лишь сплошные несчастья и разочарования. Но эти люди, что окружали его все время, упрекали за каждое неверное действие, наставляли на истинный путь, подталкивали к новым начинаниям, безотказно выполняли каждую его безумную просьбу и поддерживали в самые трудные минуты — остались с ним. Спустя столько лет нескончаемых проблем и обид, они по-прежнему были рядом, терпели его невыносимый характер, его колкости и язвительность. Терпели, потому что он часть семьи. «Всегда и навечно — это вам не простые слова, да?». — Возможно ты прав, — поднимаясь с насиженного места, выпаливает светловолосый, стараясь как можно быстрее скрыться от голодного взгляда Элайджи. — Но на благодарность не рассчитывай! — Разумеется, — еле слышно шепчет первородный. С довольной улыбкой он удаляется из комнаты, плетясь следом за младшим братом. Он добился чего хотел и это не могло не радовать.