Четвёртое ноября

— Ты подъедешь пораньше? — говорила в телефонную трубку блондинка, пытаясь перекричать назойливый звук ударных репетирующего барабанщика. — Прогоним хоть пару раз… Пятнадцать лет прошло. Диана прищурилась, то ли довольно, то ли ядовито усмехнувшись, и, бросив заключительное «жду», убрала телефон в карман. Окинув взглядом увлечённых музыкантов, она решила, что пока что у парней нет нужды в ее присутствии: звук настроен, свет тоже отрегулирован, а сет-лист они отыграли уже несколько раз, исключив возможность неточностей. — Все супер, ребята! Тогда пока что я освобождаю вас от своего контроля. Сурганова сказала, что за пару часов до начала подъехать сможет, так что позже все вместе ещё пройдемся по списку. Ушла! Арбенина опустилась со сцены и свернула в длинный коридор, ведущий к гримерке. Близость встречи неприятно тяготила ее. Женщина не была уверена, что рада свиданию. Годы разлуки берут свое, и со временем стало даже немного легче: забылись обиды, стал заживать оставленный на сердце рубец. Впрочем, она сама не давала ему зажить, подобно детям, которые царапают раны и ссадины, едва покрывшиеся коростой. Иногда кажется, что точно, теперь совсем точно уходит боль, но она берет в руки гитару, и неизменно в голове появляются очередные строки, и неизменно рождается новая песня, которая раздирает горло (а вместе с ним заодно и сердце). Слышит ли их она? Конечно. Знает ли она, что каждая интонация, каждая фраза, каждое слово и каждая буква пронизаны ей? Знает, и в этом нет сомнений. Волнует ли это ее? Давно нет. Как раз поэтому она так легко отзывается об их прошлом, каждый раз она с невесомой улыбкой и благодарностью рассказывает о былых временах «снайперов». Каждый раз это отдается тупой болью в Арбениной. Спокойное равнодушие цепляет куда сильнее, чем могли бы задеть слова возмущения — это было бы лишь доказательством, что ей, Сургановой, не все равно. Диана же тщетно старается скрыть обиду, сквозящую в каждом ответе интервьюерам. Даже себе она не может (или просто не хочет) признаться в том, что пытается обратить на себя внимание самого ценного и близкого когда-то человека, пытается изо всех сил крикнуть что-то вроде «я все еще здесь, вспомни про меня, наконец», не имея права произнести этого. Зайдя в гримерку и закрыв дверь, не повернув задвижки, Диана рухнула на диван. Сил не было уже сейчас, а спустя несколько часов ей предстоит отыграть огромный концерт без шанса на ошибку. Перед этим — встретить самого ненавистно-любимого человека. Она уронила тяжелую голову на руки и запустила пальцы в волосы. Несмотря на холодную за окном погоду, в помещении было жарко и душно. Арбенина сжала виски с пульсирующей в них кровью, отдающейся гулким стуком в ушах. Поднявшись, она открыла окно, в которое сразу ворвался, вместе с гудением машин на близкой трассе, по-осеннему, по-ноябрьски холодный и сырой, но всё-таки свежий воздух. Диана прислонилась горящим лбом к ледяному стеклу. От земли поднимался пар. Утром, когда они подъезжали к стадиону, видимость на дорогах была почти нулевой, так что двигаться приходилось немногим быстрее черепашьего хода. Сейчас туман разошёлся, но ехать было по-прежнему опасно. За рулём Сурганова порой слишком увлекается то ли своими мыслями, то ли музыкой, то ли чем-то третьим, постепенно наращивая количество оборотов двигателя, поэтому теперь у Дианы в голове крутилось предательски навязчивое «позвони». Со злостью швырнув телефон куда-то в диван, она подошла к маленькому холодильнику в углу комнаты и рывком дернула дверцу. Больше всего хотелось напиться. В который раз стоило ранам начать зарастать — и резко, абсолютно бесцеремонно их неизменно вскрывали. Вскрывала. Неизменно она. Арбенина достала бутылку виски и стакан. Руки мелко дрожали от злости, и горлышко бутылки часто звенело, задевая стекло. Она залпом в два глотка осушила стакан. Горло обожгло, в груди разлилось нездоровое тепло. Она зажмурилась и прижала тыльную сторону ладони ко рту, пережидая горькое послевкусие. Несмотря на открытое окно, стало еще жарче. В дверь вдруг постучали. Сердце Арбениной пропустило удар.