В полицейском участке никогда не бывает тихо. Никогда не бывает такого, что прошёл час и ничего не произошло. Особенно сейчас. Когда в городах полный беспредел.
Когда девушка выйдет в посёлок погулять с собакой, та, убегая в небольшой лесок перед домом культуры, пробежит мимо куртки, которая висит на ветке. А девушка, смотря на вещь и не понимая, почему она там висит, зайдёт в полицейский участок сообщить об этом мужу, а потом уйдёт с собакой домой. А через час позвонит муж со словами, что она идёт показывать, где нашла куртку. А потом ей покажут тело убитой и изнасилованной девушки. Той, чья куртка висела на ветке. Той, что ещё какое-то время назад была живой и полной надежд. Той, что знал весь посёлок.
А сейчас её нет.
А тот, кто это сделал, — есть.
Такие времена, когда он просто вздыхал и продолжал писать раппорт начальнику. У него нет времени на страх. Есть только время на то, чтобы разбираться с работой. И думать о семье.
Но пока получается думать только о делах, как их раскрывать, где искать преступника. И, может, у них и не бандитский Петербург, зато у них бандитская белорусская область. Сейчас нигде не хорошо.
У него только недавно родился сын. Витя. В честь папы. И сейчас он переживает только за него. За его маму уже поздно переживать. Увы, жизнь такая. У полицейского умерла жена. Благо, это был не криминал и вообще смерть, не связанная с полицией. В целом. Иначе он бы сошёл с ума, и сыну пришлось бы ещё тяжелее, ибо он точно начал бы расследование этого дела, а тут нечего расследовать. Хорошо, что родители живут в соседнем доме и могут посидеть с маленьким ребёнком. Но и они работают. Да у него ещё и младшая сестра. Не то время сейчас, конечно.
Ещё все их воспринимают как что-то… Бесполезное в борьбе с преступниками: коррупция, «оборотни в погонах» — такое представление у людей о них сейчас.
Но они не бесполезны. Сергей Викторович хочет в это верить.
И только вздыхает, дописывая рапорт, и смотрит на жену своего сослуживца. Всегда собранная, всегда всё понимающая и уже ни на что не надеющаяся. Только и просит на опознание тела не звать маму той девушки. Сергей Викторович корит себя, что они не успели. Как они могли не услышать? У них небольшой посёлок, она явно пробегала мимо и кричала, но почему никто из них ничего не услышал? Может, они и правда никому не помогут?
Он только вздохнул и пошёл отдавать рапорт.
Главное, чтобы родители сегодня не выходили на улицу. Младшая сестрёнка точно.
Он не выдержит потерю ещё одного близкого человека. И неважно, что со смерти жены прошёл уже год. Когда речь идёт о смерти, нет понятия «уже» — есть понятие «всего». Прошёл всего год. И хоть он видел много смертей и он носит с собой оружие смерти — чувства ещё не притупились. Прошло всего пять лет с начала службы.
Люди ещё не знают, что это десятилетие будет считаться одним из самых криминальных периодов в истории. Даже люди, которые в этом участвовали, — не знали, но узнают потом, когда ситуация изменится, а пока они живут в современных реалиях.
И Макс просто сплюнул вязкую слюну, проходя мимо полицейского участка в их небольшом населенном пункте, посмотрев через линзы своих чёрных очков (знать бы, зачем они ему в конце ноября, но кто его разберёт) и плечами поправив свою кожанку с мехом, в карманах которой он прятал мозолистые руки.
Он не был преступником в его понимании, никакого криминала.
Никаких связей с уголовной наказуемостью.
Всё-таки у них небольшая территория и все друг друга знают — могли и пришить. И даже то, что он знаком с полицейскими, ему никак не помогло бы. Он с ними знаком только потому, что в школьные годы и немного после его притаскивали туда за то, что он буянил и дрался с непокорными. Он не виноват, что это непокорные задевали его честь, хуле.
И ещё один плевок.
Загайский со своей бандой занимался торговлей. Всякое импортное и алкоголь. Люди падки на такое. Поэтому Загайский это использовал. Его собратья не понимали — почему бы и не уйти в криминал? Сколько организованных преступных группировок зарабатывало проституцией и убийствами, чем они хуже?
Но Максу проблемы не нужны. Ему достаточно того, что есть. Что он чётко и ясно объяснял несогласным. Чётко и ясно.
Заяц посмотрел вперёд, а лейтенант всё стоял перед деревьями у дома культуры, где детишки днём занимаются в кружках. У него младший брат тоже ходил туда. Но чего он там высматривает? Ему бы домой, поздно уже. Темно на улице.
— Дарова, Сергей Викторович. Чего застыли перед деревом?
Только Сергей Викторович смотрел в одну точку. На одну и ту же ветку.
— Загайский, ты что, ещё ничего не знаешь?
— А чего мне знать-то? У меня всё в поряде. Работаю на нашем заводе, законопослушный, ну дрался пару раз — и чё.
— У нас тело нашли. Девчонка ещё совсем. Мёртвая. И, понимаешь, жена сотрудника куртку вон на той ветке увидела, пришла к нам, сказала. А оно вот как обернулось.
Загайскому бы и дело никакого не было, не рассказывай ему об этом Серёга. Нормальный парень. Только чего он так расстраивается? Да, жалко девушку — ну, времена такие.
А Загайскому и не понять. Он другого склада ума. Не преступного, благо. Но смотрит на Сергея — и так ему хочется этого урода найти. Найти — и кануть в преступный мир, которого он избегать пытается. Фигово получается только. Да и получиться ли вообще бросить этот преступный мир, если преступники своих же и решают, если ты бросишь их. Не по-пацански это.
— Загайский?
— Сергей Викторович.
— Если что-то знаешь — сразу говори.
— Клянусь, ничё не знаю.
— Ладно, Загайский. Иди. Смотри по сторонам.
— Понял, Сергей Викторович.
Заяц, наверно, единственный из относительно преступного мира, который с ментами разговаривал. А чего ему? Он Серёгу всего на пару лет младше. Тот с ним ещё в школе учился. Перед старшиками прикрывал. Потом Заяц уже сам за себя постоять мог, но за Серёгой всё равно следил. Вот он со своей будущей красавицей женой познакомился (хотя, как познакомился, просто наконец стал вести себя не как идиот). Вот они встречаться начали, счастливые, влюблённые, будто мира вокруг нет, только они одни. Вот он предложение сделал на последнем звонке: вся школа в шоке, но счастлива — только Загайский не понимает, в чём дело и чего все такие радостные. Вот они свадьбу отпраздновали — Шевелев даже Зайца позвал: тот всегда где-то рядом был, чего бы и не позвать? — счастливые, отмечали, танцевали первый танец, а все вокруг плакали. Вот они объявили, что у них будет ребёнок. Конечно, объявили они родителям, а те уже и всему посёлку рассказали: тут ничего не скроешь, все знают — и Макс узнал, порадовался, поздравил. Потом в лес пошёл, ударил бедное дерево, потом ещё раз и ещё — и решил, что забывать пора, не нужны ему эти проблемы. Начал заниматься небольшой подпольной деятельностью — даже и преступником его не назвать. Вот жена Серёжи поехала рожать в ближайший город — и у них родился мальчик. Серёжа ходил самый счастливый, со всеми делился и всем рассказывал; к Максу тоже подлетел, хвастался, такой счастливый — Макс только и отвечал своей полуулыбкой: ему Шевелеву сказать было нечего, только улыбаться и смотреть грустными глазами.
Вот только молодая жена умирает — и Шевелев остаётся с дырой в сердце, будто сам выстрелил, чтобы вернуться в реальность и понять, что идеального ничего не бывает — в том числе и идеальной жизни не бывает. Он это понял, когда стоял на кладбище, смотря на юное, красивое, но безжизненное тело, которое когда-то заливисто смеялось и легонько касалось его ладонью, если смех был необъяснимо долгим. Смотрел — и через секунду упал без сознания. Только Макс, стоящий рядом, его поймал. Он с Шевелевым почти перестал разговаривать. Отдалился. Любить только не перестал. Жаль, чужую боль он забрать не мог. Но Серёже лучше без него. Без недоглаваря преступной организации. Без влюблённого подростка. Без него ему просто лучше.
А Серёже лучше бы быть с кем-то, кто жив, а не закопан глубоко в землю, откуда уже не возвращаются.
Но много ли людей в эти года поступали правильно?
Загайский возвращался со своей основной работы, официальной, правильной, на которой платили копейки, но которая была угодна государству.
Только опять мимо дома культуры кто-то шёл. Маленькая девочка. С тёмными волосами. Красивая. На Серёжу похожа.
А за ней — какая-то тёмная фигура: по сторонам оглядывается, Загайского не видит — он-то на углу, рядом с самим этим домом культуры.
Всё смотрит.
Макс не идиот. Он умеет складывать два плюс два — да и больше умеет.
Хоть раз эти деревья перед зданием пригодились. Макс осматривается, берёт кирпич, видит, что девчушка скоро завернёт, а этому только на руку. Действовать приходится быстро. Сквозь кусты, но тихо. Насколько возможно, чтобы и сбоку, и со спины.
Осторожно.
Удар. По голове.
Вырубился?
Неважно, на всякий случай ещё и по морде дать.
Оглядывается, смотрит, не ушла ли девочка и в порядке ли она.
— Ты как? Давно он за тобой шёл? Ты его вообще заметила?
— Заметила. Со школы шёл. А сказать некому, рядом никого.
— Брат на работе?
— Да.
— Давай быстро за ним — расскажешь, в чём дело. Я тут побуду.
Убежала. Благо, где угол — там и участок. Серёжа уже через десять минут вышел и со злым взглядом уже шёл к Загайскому. А чего злой? Из-за сестры или из-за того, что Загайский слишком резво действует?
— Макс!
— Сергей Викторович.
— Ты идиот.
— Я помочь хотел.
— Ты помог. Но о себе-то думай.
— Да со мной-то ничего не будет. Вы же меня знаете.
— Я с тобой потом поговорю. Давай. Помоги мне с этим.
Макс смотрел на участок. Тут ничего у них не меняется, конечно: всё то же деревянное здание с фотками преступников на досках, небольшими камерами, где сидят алкоголики и те, кто буянил. Более серьёзных в простом посёлковом участке держать не будут — не совсем идиоты.
А Макс всё так же смотрел только на Серёжу. Не отпустил.
— Макс. Я не знаю, что бы мы без тебя делали. Хоть тебя в милицию бери.
— Не, я так, случайно. Я пойду?
— Пойди.
И стоят в коридоре. Сергей Викторович в форме, с погонами, а Заяц в своих спортивках и вечной кожанке. Как он это сочетает?
— Пойду.
Макс сказал, пойдёт, — значит, пойдёт. Только даже в девяностых нас не отпускает клишированная романтика.
— Заяц, стой. Мы мало общаемся последнее время, но…
Серёже даже пришлось перейти на шёпот, несмотря на то, что в коридоре никого не было.
— Но я скучаю. Вернись в нашу жизнь.
— Ты уверен? Я не тот, кто вам нужен.
— Позволь нам самим решать — тот или не тот. Пожалуйста, Заяц.
Зайцу не устоять перед взглядом нежных карих глаз, которые пережили так много.
Новый Год (если хотите, Старый Новый Год — как вам больше нравится)
Маленький Витя бегал (а он уже умеет, даже слова какие-то умеет говорить) от человека к человеку, пытаясь понять, чем же они таким заняты, в чём вообще дело.
Сестра и родители Серёжи готовили: кто-то еду, а кто-то стол, а Макс стоял и не понимал, что он вообще делает в этой квартире, нужен ли он тут, не лишний ли он? Может, ему вернуться к своим ребятам, в мир преступного нового года?
— Заяц, иди сюда.
— Что такое?
— Держи Витю, поиграй с ним.
И на руки к Зайцу приземляется Виктор Сергеевич. С такими же прекрасными карими глазами.
— Я верю в тебя, Заяц, ты придумаешь, чем его занять.
И оглядывается, нет ли кого в коридоре и не видит ли их кто, и осторожно оставляет на губах Макса поцелуй. Буська.
И Зайцу кажется, что он может свернуть горы. А Виктор Сергеевич — та ещё гора.
Да, Серёжа всегда будет любить ту самую, но уже другой любовью. И любил он её другой любовью, нежели Максима.
Максима он только учится любить, он только начинает свой путь, но это будет большая и сильная любовь. Да, она будет не без сложностей, но он верит, что через много лет они ещё будут вместе и будут любить друг друга так же сильно.
Конечно, времена непростые во всех смыслах и для всех людей, для любой касты и для любого мировоззрения, но они справятся. Они — вместе.
И Серёжа был прав.
Виктору Сергеевичу уже больше тридцати, а им с Максимом уже больше шестидесяти.
И они вместе. В большом доме. Все вместе.
