Волкодав

— Он так прекрасен, любовь моя. Кто бы говорил, мистер-вселенная-всея-канона! Да по сравнению с тобой Ди Каприо нервно курит в сторонке, не то что я. Окей, Гугл/Вселенная/Ра — кто тут отвечает за просветление вообще? — как не чувствовать себя ущербным рядом с этим ходячим идеалом? Людям вообще незаконно быть такими! А. Ну да. Какие люди, о чем я. Позвольте представиться — Анубис, две недели от роду, живу хрен знает где, но людьми здесь даже и не пахнет.

***

Умер в сугробе, живу в пустыне. Шутка смешная, реальность вгоняет в истерику. А, нет, показалось, просто опять есть хочу. Жизнь младенца — дерьмо. Во всех смыслах. Ускоренно постигаю дзен, по ощущения — близок к нирване и полному принятию всякого жизненного дерьма. Ну, помимо того, что здесь нет шоколада. А даже если бы и был, мне все равно нельзя. Такое нельзя принять, но даже застрелиться с горя не получится. Я говорил про жизнь младенца? Повторюсь, квест хреновый, не для слабонервных. За что мне это, а?

***

Живу во дворце, но походу пожизненно прописан у Сета на руках-коленях-шее. Мужик, я-то не против, но ты хоть жене-то сына иногда давал бы, а? Стоять! Вижу зеленую плесень на горизонте! Код красный! КОД КРАСНЫЙ, разворачиваем машину! Не успели. Слышь, дядя, будешь так моего отца глазами поедать, я тебя сам сожру, без гарнира и соли. Только вырасту, аппетит, так сказать, нагуляю, разделочный нож куплю.

***

Мне страшно. Слишком холодно для отданной зною пустыни. Слишком по-человечески страшно для божественного. Я не бог.

***

Мои родители — нечто настолько невероятное и любящие, что не любить их в ответ нереально. Я смиряюсь и люблю.

***

Кажется, будь воля Сета, он бы приклеил меня к себе — я бы не слишком заметил разницы. Отец — искуснейший воин Египта, гениальный полководец и великолепный охотник. Серьезно, он буквально Бог Войны и точно не за красивые глазки. Хотя ладно, некоторые больные на голову родственнички за глазки возмутятся. И за ножки. И не только. Отвратительно. Отец сам учит меня стрелять, радуется несчастной, по чистой случайности, подстреленной утке так, как радуется ребенок, получивший самый желанный подарок. Он катает меня на колеснице и обещает подарить коней, как подрастут, чтобы мы могли устроить соревнование. Мне представляются черные кони, будто сотканные из сыпучего песка и ночи. Когда отец принимает жрецов и просителей, я сижу на его коленях или играю подле трона. Сет учит меня грамоте, почти не подпуская учителей, читает мне сказки, что мало похожи на выдумку. Особенно когда их читает бог, про которого сложено немало подобных сказок. Страшных сказок. И сложат ещё больше, и ещё страшнее. Пугает ли это? Не знаю. Я потерял счет времени. Я выгляжу как ребенок и иногда мне кажется что прошло пара лет, а иногда, что пронеслись десятилетия. Я все ещё ребенок, а девчушка с кухни, что как-то угостила яблоком, не признав, уже седая. Я путаю миф и явь, я буквально живу в мире, где они перепутаны крепко-намертво. Поэтому я просто слушаю папины сказки и пропитываюсь ими. Про меня тоже когда-нибудь сложат истории. И я сомневаюсь, что их назовут светлыми.

***

У Нефтиды мягкие руки, мягкая улыбка, мягкие светлые волосы. Такая нежная, неземная, такая светлая. И такая слабая. Я знаю, почему она смотрит на меня с такой грустью и почему иногда ее улыбка дрожит, будто рябь на воде в безветренный день. Я знаю, что за грех тяготит мою мать. Знаю, но не помню Виню ли? Нет. Как принимаю сказки Сета, от которых пахнет свежей кровью и раскаленной пустыней, так я и принимаю горечь Нефтиды и ее слабость. Она подарила мне жизнь, подарила любовь, как смогла. Мне хватает, чтобы любить в ответ.

***

Пустыня лижет мне ноги словно морская волна, когда ветер гонит ее пески за горизонт. Золотое море раскалено солнцем, но для сына его Бога, пустыня делает поблажку, не обжигает, а приятно греет. Но сколько бы не грели пески, как бы не старалось спалить меня солнце — мне все равно бывает холодно. Я не помню, как выглядит снег, но кажется цвет той колючей боли под кожей и в легких был белый и сверкающий. Я правда не помню. Зато теперь точно знаю, что ненависть оплетает мне сердце черным терном и набухает кровоточащими бутонами. У ненависти даже есть имя. А у имени есть смерть. Цвет смерти скроет от меня волнующаяся пустыня. Тише, родная. Не беги. Ничего ещё не случилось.