Caramel apotheosis

12th of January

      Утренний ветер вальяжно разгулялся по просторам городских улиц, плавно огладив собою посеревшие панельные девятиэтажки. Среди них расположилась пара одиноких высотных домов, что отчётливо виднелись из дальних уголков парка, издавна ставшего центром спального района. Окна в маленькую квартиру на четырнадцатом этаже были плотно закрыты, а внутри, миновав балкон, на кухне хлопотала худая фигура. Её бледную кожу окутали рукава широкой туники, сохранившей запах родного тела. На плите шкварчало старательно смешанное с молоком яйцо, а рядом на деревянной столешнице вскипел чайник. Голубые глаза Харучиё оказались сонно прикрыты пушистыми ресницами, скрывая за собой яркие лучи солнца.       Позади тихо ворчит парень, практически беззвучными шагами подбираясь к тёплому телу парня. Он утыкается носом в чужое плечо, громко вздыхает, прикрывая тяжёлые веки. Только чёрные волосы лезут в глаза, спадая хаотичными кудрями на лицо и смешиваясь с прядью, осветлённой до желтого отблеска. Слух ласкает неторопливый перебор, полившийся из ветхого радио и поманивший тихо промычать текст знакомой песни. — Завтракать будешь? — хрипит Санзу и невольно улыбается, искажая шрамы на самых уголках губ. В ответ следует фраза, не поддавшаяся разбору и всякому пониманию, отчего партнеру приходится только подать голос: — Угу. Во сколько ты вообще встал, коть? Выглядишь уставшим... — кисть с кандзи на тыльной стороне ладони тянется к чужим щекам, накрывает их теплыми ладонями и провоцирует невольную улыбку. Харучиё, лохматый и сонный, такой открытый и невинный, что вовсе не поддавалось портрету личности по внешней наружности. Оказалось трудно поверить своим глазам, когда детские забавы и драки остались за спиной, а главной проблемой образовалось организование уютного гнезда. И именно его хотелось разделить с ним одним, прожить трепещущую молодость, наблюдая за розовой макушкой в собственном доме. Целовать ту перед каждым походом в универ, прижиматься ближе каждой холодной ночью.       Шуджи сильнее сжимает чужую талию и ненароком вздрагивает. Детская беззащитность и порочность осталась открыта лишь для него одного, для Санзу, знавшего парня, как себя самого. И это грело забрёдшую в дебри одиночества душу, заставляя прижиматься и обнимать с дрожью в руках. — Хару.. Я люблю тебя, так сильно. Ты знаешь? — удостоверяется парень ради единственного доверчивого кивка. — Я тебя тоже люблю, но целостности нашей плиты, на данный момент, я симпатизирую больше. — буркнув, Санзу выскальзывает из крепких объятий и уделяет внимание готовому завтраку, отправляя тот по разным тарелкам. Пар тонкой паутинкой тянется от поверхности пищи и теряется где-то посреди помещения, расползаясь вкусным ароматом по всему крылу на этаже. Кажется, ради этих моментов жизнь обретает малейший смысл.