письмо о любви и пистолете

«я навеки останусь мягкой паутинкой меж кончиков пальцев, переплетусь ею же кружевом на русых волосах, растянусь меж ресниц редкой седой пылинкой, останусь в чужом теле неотъемлемой частицей.» четырнадцатого февраля пятьдесят девятого года во второй половине дня капитанское отделение северной береговой линии сообщило о ужасной находке; чуть дальше дорожных путей офицерский пес наткнулся на груду остатков костей тазовой части, предположительно принадлежащей мужчине в возрасте до тридцати лет. на данный момент экспертиза выкладывает несколько версий насчет возможной причины смерти.. словно льдиной оттаявшей бегут пальцы кресса по фарфоровому ребру, вдавливая его со скрежетом внутрь. оно то потрескивает, то со скрипом тонким прижимается к стенкам груди, и грудь, дрожащая стуком молотка по кривому ржавому гвоздику, устало скрипит под давлением. устало. его нарядом была эта самая усталость, скрип прокуренных легких. кресс никогда не позволял гранцу отнимать своё рабочее время, только изредка жалея себя, жалея любимого, отсеивал несчастные секунды на холодные комплименты. занятно, но в марте противореча собственным убеждениям, полностью отдавался всему плохому-плотскому ночью; было желание, настроение. по обычаю после того, как в двенадцать погаснут последние тухлые огонёчки светильных ламп коридоров, дале полномочно лишь мрако-слепо освещая небольшие проемы меж замятыми сиденьями, по вагону раздастся глухой стук глянцевых туфель, перерезающий скрежет дряхлых колес. кресса тянуло изучать только лишь его; того самого, единого, полного жизни и любви. преданного гранца. его ласковый щен.. как он бьется ресницами об щеки в страхе! затем вжимается ногтями в сиденье. раночки, ссадинки.. как мягко перебирает пальцы при смущении, отводит взгляд в пол, сжимает обветренные губы.. как сбивает темп дыхания при волнении.. алых глаз пламя сжирает, сжигает до тла чарующие, неподвижно застывшие лазурно-голубые; пятна сладких повадок виктора искусно ломали эндрю изнутри, пачкали воротник снаружи, скалывали уголки каменного сердца… каждый раз кресс находил в нем что-то новое, притягательное, особенное. со временем новое стало старым — корчить улыбку изводя скулы, заливаясь нелепой кривой гримасой; — тебе повезло было быть со мною, виктор. я был крайне рад провести с тобой этот год. я был рад согревать твои руки, дарить поцелуи и получать поэмы, изложенные в дешевых чернилах на такой же дешевой бумаге, пару центов. но нам пора расстаться. всему приходит конец, и наш конец будет положен мною. ты знаешь слишком много, а больше всего знает твое тело. тело, измученное мною. блаженное тело. тело, будучи сырым и мокрым, будучи грязным и мёртвым, вряд ли пострадает. согласен? так будет лучше для тебя, для нас. ты сможешь сохранить свою красоту, ты останешься там для меня.’ короткая затяжка; мягкий скрежет снега; звонкий хруст костей; — ты вернешься ко мне…? сюда за мной…? на этот пик. мне тяжело говорить, — виктор сглатывает, жадно хватает рваной глоткой комки воздуха, — эндрю. — мы оба знаем. сюда никто не возвращается. казавшиеся далекими звездами-водопадами огни стоящего близь путей поезда растворялись, плыли меж глаз; — о…. эндрю, милый, прошу, накинь на меня свое пальто… не оставляй меня… здесь тяжело и холодно… дрожащая рука почтальона тянется вверх, пальцы неуклюже бегают по ладони, ногти ноют, цепко вжимаясь в бледную промерзлую кожу. — мне надо идти, поезд отходит. минута. поезд слишком медленный… или слишком быстрый? каждая мечта взымается и уносится, всякая мечта ненарочно обрывается. тяжелая пара кожаных сапог преодолевала ступени; одна за другой, в темпе вальса. коридор залился запах мокрой собачей шерсти, тухлого мяса и горького бычка сигарет. в вагоне появляется кресс. поезд продолжает свой маршрут.